И тут его лицо внезапно перекосилось от боли. В следующее мгновение он рухнул на пол, опрокинув тумбочку и ударившись затылком о железную спинку койки.
Я бросился к нему, подхватил его под плечи, но мои руки были бессильны.
- Санитар! Санитар! - закричал Бодюков.
- Санитар, скорее! - звал Рязанов.
Прибежала медсестра, затем появились два санитара и дежурный врач. Колесов был без сознания. По его лбу катились крупные капли пота. Ему сделали укол, привели в чувство и отправили в операционную. Как мы узнали позже, один из осколков впился в кровеносный сосуд, и, чтобы предотвратить внутреннее кровоизлияние, главный хирург решил оперировать Колесова без промедления.
Операция была тяжелой, длительной. Колесов потерял много крови. Наконец его, бледного, со взмокшими волосами и заострившимся носом, доставили обратно в палату. Прежде всего он попросил сигарету, закурил, а потом уж сказал:
- Эх, яблочко, ну и досталось же мне, братцы.
- Сам виноват, - заметил Бодюков. - Зря вставал.
- Э, нет, не зря! - покачал головой Колесов. - Переполошились медики и сразу от осколков меня избавили. Как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло…
Уже на следующий день он чувствовал себя неплохо и в обед справился с двумя порциями. Бодюков и Рязанов тоже не страдали отсутствием аппетита, а мне что-то не хотелось есть. Пузыри на моих руках и пальцах прорвались. В образовавшихся ранах появилось нагноение. Я приуныл.
Мое угнетенное состояние сразу было замечено Колесовым.
- Что это ты, Валентин батькович, скис? - спросил он.
- С руками плохо… Гноятся, - ответил я.
- Это пройдет! Раз гангрена миновала тебя, значит, считай, руки спасены. Вот попомни мое слово, вместе с нами выпишешься…
Действительно, через несколько дней нагноение исчезло и раны на руках начали затягиваться. Теперь и я вместе со всеми жил думой, как бы поскорее выбраться из госпиталя; Колесов и Рязанов, уже прогуливались на костылях по палате и ежедневно во время обхода врачей требовали, чтобы их скорее отправили в часть. Разумеется, и мы с Бодюковым, как "ходячие", требовали того же.
Как-то вечером к нам пришел комиссар госпиталя - высокий черноволосый мужчина с одной "шпалой" в петлицах. Лицо его было обезображено двумя шрамами, пересекавшими лоб, нос и щеку.
- Жалуется на вас медперсонал, - сказал он, садясь на табурет. - Бунтуете, чуть ли не в бега собрались… Так, что ли?
Вася Рязанов, чуть прихрамывая, подошел к нему без костыля, притопнул раненой ногой.
- Товарищ комиссар, видите? Нога как нога. Чего же меня мариновать здесь? У Бодюкова тоже порядок с рукой.
- Вы что, ходатай Бодюкова? - спросил комиссар.
- Из одной части мы, - объяснил Рязанов, - потому и говорю за себя и за друга.
- И верно, безобразие! - пробасил Колесов. - Надоело мне торчать здесь. Не выпишут - сбегу или пожалуюсь в штаб армии.
- А у меня совсем пустяк, - подал голос и я. - Руки уже работают как часы.
Комиссар молча выслушал нас.
- Признаться, мне не хотелось верить, что у вас так хромает дисциплина, - сказал он наконец. - Но, оказывается, жалобы врачей основательны. И уж кому-кому, а вам, Игнатов, как командиру, никак непростительно вести себя так. Придется вас всех усадить за изучение дисциплинарного устава Красной Армии.
- Вы не думайте, товарищ комиссар, что мы и впрямь несносные, - сказал Колесов. - Ведь мы как считаем: раньше вырвешься отсюда, значит, больше шансов в свою часть вернуться. Там же друзья, товарищи боевые, ну, вроде семья родная. Понимаете?
- Понимаю! - кивнул комиссар. - Я сам больше месяца пролежал в госпитале. До сих пор тоскую по стрелковому батальону, в котором сражался с первых дней войны. Перебросили его на другой участок фронта, а мне, как коммунисту, партия поручила работать здесь, в госпитале. Вот и работаю, выполняю приказ командования и партии.
Когда комиссар ушел, Рязанов сказал:
- Да, видно, не миновать нам распредпункта.
Колесов протестующе замотал головой.
- Нет, братцы, это дело неподходящее. Надо рапорт коллективный писать на имя начальника госпиталя и комиссара. Так, мол, и так, убедительно просим сократить срок нашего пребывания в госпитале и направить каждого, так сказать, по старой принадлежности, то есть в те части, откуда мы поступили на излечение.
Мы все горячо поддержали это предложение. Рапорт был написан, и я как старшой в палате вручил его вечером дежурному врачу для передачи начальству.
Потекли дни ожидания. Несколько раз Колесов порывался отправиться к начальнику госпиталя и потребовать немедленного ответа на рапорт. Мы удерживали его, доказывали, что подобная горячность может испортить все дело, что надо еще потерпеть немного.
- Эх, яблочко, сколько же можно ждать?! - возмущался Колесов.
Да, ждать было невыносимо. Радио ежедневно передавало о напряженных оборонительных боях, которые вели наши войска против гитлеровской орды, а мы были вынуждены сидеть в бездействии.
Прошло две недели.
Однажды утром нас поочередно стали вызывать в перевязочную, на комиссию. Кроме врачей и комиссара, там сидел еще какой-то военный, знаки различия которого не были видны из-за белого халата.
Тщательно осмотрев мои руки, проверив мое сердце и легкие, врачи направили меня к этому военному. Тот поинтересовался, откуда я родом, кто мои родители, чем я занимался до войны и в какой части воевал.
- Это из пятой палаты, - сказал ему комиссар. - Вот их рапорт.
Незнакомец взял наш рапорт, и, пока он читал, я разглядел черные петлицы со "шпалой" и эмблемой сапера на его гимнастерке. Это был военный инженер третьего ранга.
- Так, говорите, надоело лежать в госпитале? - спросил он меня с улыбкой.
- Невтерпеж уже! - подтвердил я.
- Опять на передовую проситесь?
- Только на передовую.
Примерно такой же разговор состоялся у него со всеми моими товарищами по палате.
- Уж не сватать ли нас прибыл этот сапер? - сказал Бодюков, когда мы вернулись к себе.
- Нет, братцы, это наш рапорт подействовал, - заверил нас Колесов. - Военинженер - представитель штаба армии. Его дело опросить нас и направить обратно в части.
- Он что, докладывал тебе об этом? - недоверчиво спросил Рязанов.
- Эх, яблочко, да я же стреляный воробей! - подмигнул ему Колесов. - Сразу вижу, что к чему.
Но вышло совсем не так, как предполагал наш "стреляный воробей". Комиссию мы проходили в субботу, а во вторник утром выписали троих: меня, Колесова и Бодюкова.
Рязанов остался в госпитале. Когда мы прощались с ним, он едва не расплакался.
- Ничего, Вася, крепись! - обнял его Бодюков. - Как только прибуду в часть, сейчас же упрошу командира, чтобы он вытребовал тебя из госпиталя. Как лучшему другу говорю: были и будем вместе.
В канцелярии, куда мы явились за документами, нас ожидал тот самый военный инженер третьего ранга, который присутствовал на комиссии.
- Ваши документы, товарищи, у меня, - объявил он. - Пойдете со мной.
Колесов шепнул мне:
- Ну, что я говорил? Сейчас на вокзал - и прямо на фронт.
Стоял теплый день. Ярко светило солнце. В изумрудной траве пестрели цветы. На душе у нас было радостно. Наконец-то мы вырвались из госпиталя, наконец-то нас отправляют к боевым друзьям-однополчанам. Город был незнакомый. Мы бодро шагали за военным инженером по улицам в полной уверенности, что следуем на вокзал.
- Ну, вот мы и прибыли! - огорошил нас сапер, остановившись перед длинным неказистым с виду зданием, над главным входом в которое висела вывеска: "Школа шоферов".
Мы растерянно переглянулись.
- Добро пожаловать, товарищи! - указал военный инженер на дверь.
- Что-то непонятное… - пожал плечами Колесов. - Вы же читали наш рапорт…
- Читал.
- Мы никакого отношения к шоферам не имеем.
- Знаю. Это довоенная вывеска, и пусть она не смущает вас.
Мы вошли в небольшой вестибюль, оттуда поднялись на второй этаж.
- Подождите здесь, - сказал сопровождающий. - Я доложу начальнику о вашем прибытии. - И он вошел в одну из комнат.
- Что же это такое, братцы! - недоуменно пробасил Колесов. - Куда мы попали?
- Я догадываюсь куда, - усмехнулся Бодюков. - Комиссар таки упек нас, а из нашего рапорта пшик получился…
В это время нас вызвали к начальнику этого загадочного учреждения, видимо, не случайно сохранившего довоенную вывеску. В просторном, хорошо обставленном кабинете все стены были обвешаны картами. За письменным столом сидел полковник - плотный, широкоплечий, с густыми бровями, из-под которых на нас глядели острые серые глаза. На его груди поблескивали орден Ленина, два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды.
"Вот это герой! Сразу видно - фронтовик!" - подумал я с уважением о нем, хотя меня несколько и удивляло то обстоятельство, что такой боевой командир находился здесь, в тылу.
Ознакомившись с нашими документами, в том числе и с рапортом, приложенным к ним, полковник окинул нас изучающим взглядом, затем сказал, лукаво сощурившись:
- Значит, воевать хотите? Ну что ж, будем воевать вместе и очень крепко. Правда, сначала вам придется подучиться хорошенько, потому что наш род войск имеет определенную специфику.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться? - спросил я.
- Слушаю! - кивнул полковник.
- Мы все - фронтовики, - сказал я. - У каждого из нас имеется военная специальность, и мы еще раз просим откомандировать нас в те подразделения, где мы служили и сражались до госпиталя.
- Я вполне понимаю ваше стремление, - ответил полковник, - но командование сочло более целесообразным направить вас ко мне. Война есть война. Ее требования далеко не всегда совпадают с желанием того или иного человека, тем более военнослужащего, находящегося в действующей армии. Вы все закалены в боях, храбрости вам не занимать, ну а с дисциплиной, надеюсь, подтянетесь. Словом, вы вполне подходите для нашего рода войск. - Он обернулся к военному инженеру: - Вы еще ни о чем не говорили с ними?
- Нет. В мою задачу входило только доставить этих товарищей сюда.
- Ну и прекрасно, - улыбнулся полковник и снова обратился к нам: - Так вот, товарищи, нам нужны и механики, и танкисты, и саперы, и летчики. Понимаете, все, любой специальности. А воевать вам придется в тылу врага, далеко от передовой. И не просто воевать, а быть разведчиками особой авиадесантной части. Это очень, очень сложное дело, и далеко не каждому оно под силу. Прежде всего вы должны проникнуться чувством огромной ответственности перед Родиной и партией за то доверие, которое оказывается вам. Предупреждаю, если за время подготовки в ком-нибудь из вас обнаружатся качества, не отвечающие требованию нашей части, мы будем вынуждены откомандировать такого товарища. А сейчас вас устроят в общежитие, зачислят на довольствие и обеспечат всем необходимым. - Полковник поднялся, как бы давая понять, что разговор исчерпан.
Нам ничего не осталось, как откозырять и выйти в коридор.
Следуя за военным инженером, мы попали в большое светлое помещение.
- Это наш клуб! - объяснил провожатый.
Дальше шли классы для занятий и столовая. Потом начался коридор общежития. Здесь к нашему провожатому подбежал дежурный и громко отрапортовал:
- Товарищ военный инженер третьего ранга, курсанты находятся на занятиях. Никаких происшествий во время моего дежурства не случилось.
- Вызовите старшину и доложите майору Данильцеву, что в его группу прибыло пополнение! - распорядился наш временный опекун.
Вскоре явился старшина. Он отвел нам места в одной из комнат общежития, зачислил на довольствие, затем дежурный повел нас представлять руководителю группы - майору Данильцеву. Как раз был перерыв в занятиях. В коридоре у классов толпились курсанты.
Звонок, точь-в-точь как бывало в школе, возвестил о конце перерыва. Курсанты бросились в классы. Тем временем мы подошли к комнате, расположенной в самом конце коридора. Дежурный юркнул в дверь и, вернувшись через минуту, сказал:
- Заходите, майор ждет вас!
И вот мы предстали перед своим непосредственным начальником. Это был мужчина среднего роста, один из тех, о которых обычно говорят: "И ладно скроен и крепко сшит". Голубоглазый, со светлыми, коротко подстриженными волосами, еще сравнительно молодой, он обладал ничем не примечательной внешностью. На улице в толпе не сразу заметишь такого. Позже мы узнали, что он много воевал - в Испании, в Польше, в Финляндии - и заслуженно пользовался славой одного из опытнейших и бесстрашных разведчиков.
Майор занес наши фамилии в какой-то список, потом подробно опросил каждого о гражданской специальности, о месте работы и местожительстве до войны, о родителях, о составе семьи и о прохождении службы в действующей армии.
- Это, так сказать, сугубо предварительное знакомство, - сказал он, закончив опрос. - В процессе учебы и боевых практических полетов мы более основательно познакомимся друг с другом. Нам, голубым солдатам, выпала нелегкая судьба, но раз вы изъявили согласие вступить в нашу команду, то, надеюсь, не уроните звания авиадесантника, ничем не запятнаете знамя нашей части.
- Откровенно говоря, никто нашего согласия и не спрашивал, - заявил Колесов. - Как нам объяснили, мы попали сюда из соображений целесообразности.
- Люблю откровенность, - заметил майор. - Если вы, товарищ Колесов, не хотите стать авиадесантником, я могу походатайствовать, чтобы вас отчислили отсюда. Может быть, у вас со здоровьем не в порядке или нервы шалят? Уж не раньше ли времени выписали вас из госпиталя?
- Здоров я как бык! - буркнул Колесов.
- Словом, насколько я понимаю, вас не устраивает новое амплуа. Так, что ли?
- Я не говорил об этом.
- Но вы же сказали, что вас чуть ли не силком затащили сюда, согласия не спросив.
- Не спросили, но я считаю решение командования правильным.
- То есть целесообразным.
- Вот именно.
- Рад, что вы пришли к такому заключению, - сказал майор. - Наша служба особенно требует любовного, если хотите, то даже самоотверженного отношения к себе. Что, например, может сделать один боец, находясь на передовой? При всем желании не так уж много. А один опытный разведчик, попав в тыл врага, может подчас нанести огромный ущерб противнику, иными словами, сделать куда больше, чем десятки и сотни солдат на фронте. Разведчик в тылу врага - сам себе командир и исполнитель. Правильное решение - успех операции, ошибочное - провал порученного задания, а то и смерть. Вот такими бойцами-разведчиками, по существу, и являются наши голубые солдаты.
Майор понравился нам. В его тоне не было ни начальнических ноток, ни высокомерия. Говорил он с нами не как с подчиненными, а как старший товарищ, просто, по-дружески.
- Вопросы есть ко мне? - спросил он, как бы заключая беседу.
- Да вроде все ясно! - ответил за всех Колесов.
И тут Бодюков сделал шаг вперед.
- Товарищ майор, разрешите обратиться к вам с просьбой.
- Пожалуйста!
- В госпитале, где мы лежали, остался мой боевой друг Рязанов Василий. Нельзя ли вытребовать его сюда, к нам. Головой ручаюсь, он будет достойным голубым солдатом.
- Замечательный товарищ! - подтвердил я.
- Парень что надо! - добавил Колесов.
- Рязанов, говорите? - переспросил майор и записал фамилию нашего друга в блокноте.
Глава 4. УЧЕБНАЯ КОМАНДА
Мы - курсанты.
Несмотря на военное время, учебная программа обширна: топография, математика, специальные дисциплины, политическая подготовка и многое-многое другое. А сроки учебы очень сжаты. То, что в мирных условиях изучалось месяцами, теперь надо было усвоить в несколько дней, и нам приходилось заниматься с утра до вечера: слушать лекции, потом в часы самоподготовки сидеть за книгами.
Классные занятия подходили к концу, приближались зачеты. Дня уже не хватало. Повторяя пройденное, мы не раз просиживали ночи напролет.
Как-то утром в нашу комнату заглянул дежурный и объявил:
- Игнатов, Бодюков и Колесов к начальнику школы!
- Зачем это? - спросил я.
- Не знаю, - ответил дежурный. - Приказано вызвать, вот и вызываю.
Всполошились мы. С дисциплиной у нас было все в порядке, в учебе не отставали от других, а тут вдруг вызов к начальнику.
- Эх, яблочко, неладно что-то, братцы, - сказал Колесов. - Не к добру это…
- Не каркай! - оборвал его Бодюков.
- Может, откомандировать решили? - высказался я.
Словом, отправились мы к начальнику не без робости.
С минуту топтались у двери его кабинета, наконец Бодюков подтолкнул Колесова вперед.
- Стучи!
- Стучи сам!
- Тихо, вы! - шикнул я на них и, приоткрыв дверь, спросил: - Разрешите войти?
- Заходите, кто там! - откликнулся полковник.
Я широко раскрыл дверь, и… мы застыли на пороге от изумления, не веря своим глазам. У стола начальника стоял Вася Рязанов.
- Вот прибыл в мое распоряжение, - кивнул полковник на него. - Просится к вам в группу.
- И мы поддерживаем его просьбу! - от имени всех заявил Бодюков.
- Ну если так, то забирайте его к себе.
- Спасибо, товарищ полковник! - дружно выпалили мы.
Так бывшие обитатели палаты № 5 снова оказались вместе. В коридоре, подхватив Рязанова под руки, мы помчались в свою комнату. Тормошили его, засыпали вопросами, наперебой рассказывали о нашем курсантском житье-бытье.
- А наш оракул опять оскандалился! - бросил занозисто Бодюков в адрес Колесова. - Пророчил недоброе, а тут - радость.
Колесов добродушно отмахнулся.
- Сегодня по случаю прибытия Васи у меня отличное настроение и завести меня трудно…
Майор Данильцев зачислил Рязанова в нашу группу, но при этом сказал:
- Надеюсь, товарищи, что вы поможете вашему другу наверстать упущенное: ведь он очень отстал от вас в занятиях.
- Сделаем, товарищ майор! - пообещали мы.
Особое внимание курсантов обращалось на парашютное дело. От каждого требовалось знать глубоко теоретическую часть курса и затем в совершенстве овладеть техникой прыжков. В первые же месяцы войны погибло немало разведчиков и летчиков из-за плохого знания парашютного дела. Ведь достаточно неправильно приземлиться в тылу врага - скажем, сломать или вывихнуть ногу, - и, считай, операция сорвана. Бывало и так: во время приземления запутается десантник в парашютных стропах, отнесет его ветром далеко от заданного места посадки, и попадает он прямо в руки врага. Другой же во время прыжка растеряет снаряжение, оружие, а голыми руками задание не выполнишь.
Первые прыжки курсанты совершали с парашютной вышки. Мне хорошо запомнился тот день, когда мы отправились первый раз на тренировочные прыжки.
- Как бы не ударить в грязь лицом перед другими группами, - сказал я по пути к вышке.
Колесов насмешливо покосился в мою сторону.
- Слабинку почувствовал? Тогда не лезь первым. За мной прыгать будешь.