На западе со стороны Дона, где ночью колебались зарева и где и сейчас плавали жидкие сизые клочья гари, блеснуло вдруг и слилось по всему горизонту в пляшущую дугу огней. Степь, где в траншеях в эту минуту еще скребли ложками, ругались со старшиной, сидя на мокрых от росы станинах орудий, пили чай из жестяных солдатских кружек, вмиг вскипела фонтанами земли, потонула в дыме и грохоте. Было три часа пять минут.
- Всем в укрытия! Только у пулеметов дежурные наблюдатели! - крикнул Казанцев, круто обернулся назад, ища зачем-то глазами балку, где были тылы батальона.
Шестопалов прыгнул в окоп, прижался спиной, щекой, всем телом к земле. Сколько раз клялся зарываться поглубже: когда кругом воет - только она, матушка, и заступница. Но вчера просто не хватало сил. Целый день на пекле, в пыли, без воды. Окоп ходил ходуном, осыпалась земля, летели огромные комья. Временами небо совсем скрывалось за подвижной чернотой. Предупреждающе зло вжикали осколки. Один впился в стену окопа у самого уха. Сержант отшатнулся, завороженно посмотрел на синеватый в зазубринах кусочек металла. "Следующий мой", - провожал он слухом снаряды и радовался, когда они пролетали мимо, даже если чувствовал, что они куда-то и в кого-то попадали. Радовался не тому, что кого-то убило или изувечило, а тому, что он еще продолжает жить, чувствовать и понимать это все. Знал также и то, что он будет делать в следующую минуту, когда этот грохот стихнет и пойдут танки и пехота. За год и два месяца войны он хорошо обучился этому и хорошо запомнил порядок.
В двух местах траншею завалило, и там копошились люди, откапывали. Связь с минометчиками оборвалась. Несколько минут спустя оттуда прибежал боец и доложил, что прямым попаданием разбило два миномета. Расчеты погибли. С батареей ПТО и полком связь тоже оборвалась. Казанцев к минометчикам послал начальника штаба Сидорчука, молоденького лейтенанта.
- Добеги и на батарею ПТО, передай Раичу: пусть в землю по плечи войдут, а стоят, - напутствовал он его.
"Только бы уцелели пулеметы и ПТО", - не выходило из головы.
Казанцев, как холод, затылком чувствовал ненадежность жидкой цепочки батарей, почти полное отсутствие танков, не защищенную пустоту, куда немцев пускать никак нельзя.
Обстрел начал стихать. Комиссар тут же встал, с готовностью отряхнул гимнастерку.
- Да, Николай Иванович, - понял его Казанцев, поправил на голове каску. В окопах впереди задвигались, показались головы, плечи. - Идем в роты. Ты - в третью, я - в первую. Без связи нам тут делать нечего.
- А мне куда? - грузно поднялся в полузаваленном окопе великан старший лейтенант Карпенко, помощник. Левая щека ободрана, сплошной синяк: взрывной волной приварило к щеке забытую на бруствере лопату.
- Оставайся здесь. Налаживай связь с ротами, соседями. Свяжись с полком.
В степи, не видимые за тучами пыли, резко ударили пушки. Характерно шепелявя, просвистели болванки.
Казанцев заторопился. "Это уже танки!" - мелькнуло в голове. На полпути споткнулся и упал в воронку. Ругаясь, сверху навалился еще кто-то. Поднялись вместе - белесые, напуганные глаза, волосы на лоб, плечо с витым погоном немца-танкиста.
- Здорово, комбат, - крикнул, вылезая из соседней воронки, начальник разведки дивизии. - Фрукт. А-а? - кивнул он на немца. - Свеженький. Только взяли. В общем, держись, комбат! Из 14-го танкового корпуса! Прорвались у Вертячьего! Прут к Волге! Ну, будь жив!
Два дюжих разведчика в маскхалатах подхватили немца под руки, потащили в сторону разъезда 564.
Казанцев добежал до первой роты, спрыгнул в окоп, огляделся. В дымной степи шли танки. Десятки, сотни - черт знает сколько. До самого горизонта. За ними на бронетранспортерах и грузовиках - пехота. Гул моторов заполнил степь, небо - все. В тылу у танков гремел бой. Это, не в силах сдержать стальную лавину, умирали те, кто был впереди. Из желтых пыльных сумерек вырвался косяк "Ю-88". Бомбовые удары слились со звуковыми ударами десятков моторов. Самолеты пронеслись буквально в нескольких метрах над землей, вдавливая своим ревом в нее все живое. Вторым этажом десятки самолетов шли на город. Танки вели огонь из пулеметов, пушок. В неоседающей пыли и космах дыма все это было похоже на фантастическую игру тысяч светляков.
- Ну, сейчас мы насажаем им под микитки, - сказали рядом.
- Танки пропускайте! Отсекайте пехоту! - скомандовал Казанцев, пряча в чехол ненужный бинокль.
Взахлеб ударили пулеметы, резко захлопали противотанковые ружья. Гитлеровцы спешились, бежали, спотыкаясь, падали - одни с разбега, головой вперед, другие переламывались назад, будто их ударил кто под коленки, третьи просто оседали, хватаясь за место, куда куснула пуля.
Все огромное пространство степи, насколько хватал глаз, напоминало дымный кратер действующего вулкана. Земля вспухала, пузырилась, как лужа под дождем. В разных местах ее жирно чадили подбитые машины, горели на корню хлеба. Дым их собирался вместе, закрывая солнце, косо стлался над землей. Низко проносились самолеты. Казалось, все сошло со своих мест, пришло в неистовство, наступило какое-то торжество огня и грохота, где каждый переставал быть самим собой, отдельной личностью, а становился частичкой механизма этой огромной битвы и жил ее внутренним напряжением. А танки шли и шли, проламывая для себя коридор. Их гул уже слышался далеко в тылу. Но на позициях батальона и дальше вправо и за спиной бой не затихал. Не переставало греметь и по ту сторону коридора.
Казанцев долго не мог оторваться от этой запутанной и подвижной картины огня и грохота.
В третью роту так и не удалось попасть: над головами начала выгружаться очередная партия "юнкерсов". А когда бомбежка кончилась, из третьей роты подошли пятеро солдат. Они несли на плащ-палатке комиссара.
- Роты нет больше… танками передавили, - доложил Казанцеву сержант, нагнулся, поправил каску на комиссаре. - Мы все пятеро вроде крестников доводимся ему. Раздавленный, уже без ног, кинул бутылку последнему танку на мотор… Димку все спрашивает…
Ноги комиссара выше колен были расплющены гусеницами.
Сквозь рваные и мокрые брючины торчали осколки розовых костей. Губы уже обметало землей, щеки опадали, заострился нос. Только глаза не хотели умирать. Живые, умные, истерзанные болью. Он похрустел зубами, сжевал розоватую пузыристую пену с губ:
- Не плачь, Витек. Солдатской смертью помираю. - Ногти в черных ободках скребнули рваный с перепончатым следом гусеничного трака планшет. - Завещание у меня тут… Димке… сыну… - Комиссар одолел тяжесть землистых набухших век, понимающе трезво глянул уже оттуда, откуда-то издалека, сказал: - Солдата береги… Без солдата России не жить…
Космы дыма и пыли низко неслись над степью, закрывали солнце, оседали, поднимались вновь. И все это звенело, выло, колыхалось огнями. Большой, непонятный, сдвинутый с места мир провожал комиссара неласково, грохотом.
Над голубоватой круговиной набора рядом с окопом вились пчелы - садились, домовито барахтались в пахучем цвету, взлетали. Казанцева даже оторопь взяла при виде этих пчел, и плечи холодом свело. "Медов зараз сила. Холостая земля жирует, бурьяны плодит. Взяток богатый", - ужасающе просто скрипел в ушах голос дедка в холстиных штанах и такой же рубахе, который вчера над вечер угощал их в лесной балке на пасеке медом.
Комиссар тоже вроде бы заметил голубой лоскут чабора и пчел над ним. Из уголка глаза выкатилась слеза, застряла в раздумье на скулах и, петляя в щетине, сбежала за ухо на шею.
- Прощайте!.. - чуть внятно выжал он из себя.
Казанцев подождал, кивнул солдатам:
- Во вторую роту идите… Комиссара с собой…
Стрельба не прекращалась ни на мгновение, война усталости не чувствовала. Казанцев сидел уже в окопе, вжимаясь в сухую глинистую стенку, слушал по телефону разнос комполка.
- Почему ушел с КП?
- А что сидеть тут, если связь, как гнилая нитка, рвется каждую минуту.
- Ну что там у тебя?
- Лезут, а мы сидим. Третью роту под корень. Танками. Осталось несколько человек… Комиссар погиб…
В трубке долго сопели, потом выматерились.
- Держись! Твой сосед слева сейчас у разъезда 564.
- Отходить не думаю. В открытой степи передавят, как клопов.
- Помочь ничем не могу. Одним словом - держись.
- Держусь, - отдал трубку телефонисту, грязным рукавом вытер грязное лицо. - Вызови батарею.
А танки немцев шли и шли. Какие успели уже догореть - чадили, какие только начинали гореть. По ним била артиллерия. Появилась даже наша авиация. Но остановить это движение, кажется, ничто уже не могло. Казанцев несколько раз оглядывался назад, туда, где у него стояли минометная рота и батарея, но за дымом и пылью ничего не видел. В начало боя он различал в общем грохоте свои пушки, но сейчас он их почему-то не слышал и пробовал связаться с батареей.
- Батарея не отвечает, товарищ капитан.
- А ты вызывай!
Батарея не отзывалась. Казанцев послал связного. Через полчаса боец прибежал назад и сообщил, что батареи нет, раздавлена танками.
- Живые там есть?
- Кажется, нет, товарищ капитан.
- Кажется! - Казанцев задохнулся, рванул солдата за грудки к себе, чувствуя, как закипает в нем тяжелая ярость. - А вот если тебя, кажется, забудут на поле боя. А-а? Бегом назад! Узнать точно и вывести из-под огня!
За полдень, когда расплавленный шар солнца с волжской половины неба перекинулся на донскую, немцы, опасаясь, видимо, удара во фланг, и тыл, усилили нажим на батальон Казанцева, пустили против него танки и до двух батальонов пехоты. Остатки батальона Казанцева отошли к разъезду 564 и там зацепились за насыпь железной дороги, а ночью батальон передвинули в сторону Котлубани.
* * *
Тревога на батарее ПТО Раича в это утро ничем не отличалась от тревог, какие довелось пережить солдату за долгие четырнадцать месяцев войны. Батарейцы шумно, даже весело оставили незаконченный завтрак и привычно и быстро заняли свои места у пушек. Никто из них и не подозревал, какая судьба их всех ожидает в этот день. Первый залп батареи явился для немцев неожиданностью. Один танк потерял гусеницу и завертелся на месте. Второй задымил вначале, потом взорвался. Башня отлетела метров на пятнадцать в сторону, и в горловину ударило освободившееся пламя. Танки, как подраненный зверь, который мигом оборачивается в сторону охотника, открыли бешеную стрельбу по новой цели. Двигались танки для удобства стрельбы в шахматном порядке. До десятка машин повернули на батарею. Раич приказал стрелять только фланговым орудиям. Но когда немцы, развернувшись в их сторону, подставили борта, ударили пушки и в центре и сразу же подбили еще две машины. Гитлеровцы, поняв свою ошибку, ударили по центру. Третье орудие выстрелило дважды. Наводчик суетился и оба раза промахнулся. Танк, шедший на него, тоже выстрелил два раза и тоже оба раза промахнулся. Теперь все решали секунды: кто первым успеет выстрелить в третий раз. Раич одним прыжком оказался у панорамы: "Подвинься, герой!" Пушка подпрыгнула - левая гусеница танка лопнула. Следующий выстрел пришелся в борт танка, и он задымил.
- Видишь как! - подмигнул наводчику, шлепнул ладонью по плечу: - Греми, Слава! Они тоже не железные - прыгают, как черт грешным телом по сковороде.
Танки отошли в ложбинку, перегруппировались, полезли снова. Батарея на фланге явно не нравилась. Моторы на подъеме из ложбинки натужно подвывали. От их воя и грохота нервно подрагивала земля, и эта дрожь невольно передавалась солдатам, которые прислушивались к этому вою, ждали появления танков.
- Товарищ лейтенант, нам их не достать! - крикнули от первого орудия.
- Выкатывай на прямую!
Подбежал сам, уперся плечом в щит. Задохнулся. Сердце пухло от ожидания, заполняло всю грудь. Рядом потные, искаженные лица расчета. Пушка застряла в песке. В напряженные спины и затылки стегал близкий гул моторов.
- Ну еще!..
- Ах мать твою!..
- Не жалей пупка! Навались!
Вырвали орудие из песка. Размытые ручьями пота лица заулыбались.
- Дает как, сволочь. А-а?
Над откосом ложбины показались землисто-серые башни. Покачиваясь на неровностях почвы, танки медленно выползали наверх, останавливались, навязывали огневую дуэль. Дуэль была явно невыгодной: сорокапятимиллиметровые снаряды ничего не могли сделать T-IV на таком расстоянии. Одно за другим вышли из строя два орудия, появились убитые и раненые и в других расчетах.
"Ну хоть чуток поближе!" - мысленно умолял немцев Раич. По мере приближения танков голубые глаза его холодели, суживались, немеющие пальцы скребли краску щита.
Один танк подобрался к правому орудию. Орудие молчало, и никого не видно было там. Окажись танк на позиции - конец всей батарее. Прыгая через воронки и пустые ящики, Раич бросился к орудию. Бежал и кричал: может, кто поднимется и заметит опасность. И на позиции поднялись. Окровавленный наводчик и заряжающий стали к орудию. Выстрел в упор, и танк, клюнув пушкой, завис на бруствере орудийного дворика. Остальные танки поняли это как сигнал, двинулись на батарею с трех сторон.
Два танка еще вспыхнули перед батареей. Но большего артиллеристы сделать не могли. Силы были явно неравными. Замолчало еще одно орудие. Теперь стрелял только Раич, и весь огонь фашистов сосредоточился на нем.
В бурном, размытом пылью мерцании за танками колыхались автоматчики.
- Бейте их гранатами! - крикнул Раич. Соленый пот заливал ему глаза, мешал смотреть.
Раненый солдат достал из ящика снаряд. Огонь брызнул прямо из-под его ног. Пушка опрокинулась, а пустой снарядный ящик ударил Раича в лицо. Когда он поднялся, фашистские танки были уже на позиции и крушили гусеницами все подряд.
- Встаньте, живые! - крикнул Раич. - Пусть видят, как…
Срезанный автоматной очередью, он опрокинулся навзничь и завалился в ровик. Три или четыре человека поднялись на его зов и тут же погибли у своих искалеченных орудий. На позициях батареи стрекотали короткие очереди. Это гитлеровцы добивали раненых.
Танки свернулись в колонну и продолжали движение в направлении города, где на широком пространстве у Волги в небо упирались густые тучи дыма, фонтанами вырывались всплески огня и кружились сотни самолетов.
Глава 17
В линялой синеве неба глухо прострекотало, будто кто громадный разодрал одежду по швам. С Хоперского шляха, из жгучего облака пыли, злобно стучали скорострельные пушки, захлебывались крупнокалиберные пулеметы. Небо расцвело черными бородатыми бутонами, блескучий воздух искрестила паутина огненных нитей. Пятерка краснозвездных машин неуклюже ныряла между этими черными бутонами, пробивалась к танковой колонне на шляху.
- Собьют, проклятые, - с горечью выдохнул Галич. С-под грязного щитка ладони зверовато блестели его суженные монгольскими скулами зрачки.
- Низом бы им.
- Будто низом не стреляют.
Самолеты приближались к шляху медленно. Они отвернули чуть вправо, заходили с хвоста колонны. Неожиданно у одного из них отделилось крыло и, кувыркаясь, полетело вниз. Обгоняя обломок, камнем рухнул и весь самолет, и через минуту до стоявших на хуторской улице докатился из-за холмов тяжкий гул взрыва. И почти одновременно с этим взрывом задымил второй самолет. Он круто развернулся и потянул к Дону, но клюнул вниз. И теперь гул поплыл со стороны Лофицкого леса. Оставшиеся три самолета выстроились в цепочку, прошлись над колонной. На шляху выросли колючие рыжие столбы дыма и пыли, вспыхнули пожары. На втором заходе задымили еще два самолета. Один неправдоподобно легко развалился в воздухе, второй повернул было к Дону, но тоже упал где-то у Лофицкого леса. Последний из пяти взвыл моторами, растаял в молочно-дымной синеве. Все произошло удивительно быстро на глазах у толпившихся на улице хуторян.
- Накаркали, вашу мать! - Галич плюнул в пыль, по-над плетнями пошел к своему дому.
Итальянцы послали к упавшим самолетам несколько машин. Машины вернулись на заходе солнца. Но хуторяне ничего не знали о судьбе тех, кто был на сбитых самолетах.
В душной темноте горниц долго не спали в эту ночь.
Утром Алешка Тавров, Володька Лихарев и еще несколько ребят пошли к Лофицкому лесу. У Острых могил, на седых от мелкой полыни солончаках, нашли небольшую обгоревшую воронку. Метров на пятьдесят в окружности от нее валялись дюралевые обломки. Два круглых шестнадцатицилиндровых мотора откатились еще дальше. Никаких следов ни живых, ни мертвых летчиков ребята не нашли.
- На парашютах вроде и не спускались, - усомнился Володька.
- Это тот, у какого крыло отбили. Ишь где оно.
У самой макушки Могил, в колючем татарнике, на солнце серебрилась дюралевая исковерканная плоскость.
У Лофицкого леса оба самолета упали почти вместе. Один из них скользнул по склону балки, сохранился довольно хорошо. Стеклянный колпак был разбит и сдвинут назад. Навалившись на приборный щиток, в кресле застыл летчик. Алешка потянул его за плечо назад - и тут же отшатнулся: лица у летчика не было. Была кровавая маска, успевшая вздуться за ночь.
У второго самолета Володька Лихарев нашел в промоине кусок гимнастерки с орденом Красного Знамени и карманом. Алешка достал из кармана пачку писем и комсомольский билет на имя Евстигнеева Валерия Эрастовича, 1922 года рождении.
- Всего на три года старше тебя, Алешка.
Из комсомольского билета выпала фотография. Светловолосая девушка улыбалась смущенно и радостно, словно стыдилась и не верила своему счастью. Фотография по углам была затерта. На тыльной стороне присохла кровь. Алешка попытался отскрести пятно ногтем, но ничего не получилось. Кровь успела впитаться в бумагу. Ребята молчали, будто чувствовали свою вину перед мертвым парнем и его живой и еще ничего не знающей невестой. Они стыдились своей беспомощности. Он дрался, а они только стояли, смотрели и ничем не могли ему помочь.
- Надо сохранить это все. Отошлем, может, - сказал Володька.
- Кому отошлешь. Адреса нет.
- Война закончится - отыскать можно.
- Отыскать?..
Ребята переглянулись. Володька говорил о времени, когда уже ни немцев, ни итальянцев у них не будет и все будет, как раньше. Говорил просто, как о чем-то давно и окончательно решенном.
- Давайте походим. Еще найдем чего.
Минуя кусты разросшегося бодяка и стрельчатого молочая, в балку к ребятам спустился пасечник дед Матвей.
- О чем сумуете, хлопцы? - кашлянул он, подойдя ближе.
- Твоя пасека так и стоит в лесу, дед?
- Так и стоит.
- И ни немцы, ни итальянцы не трогают тебя?
- Пока бог миловал, не заглядывали. Я в стороне от дорог. - Дед Матвей повернулся к самолету, где в кабине сидел мертвый, насупился: - Вчера итальянцы взяли одного с собою.
- Живой?
- Бог его знает. Должно, живой, раз взяли.
- Про остальных ничего не знаешь?
- А что не знать, - желтовато-мутные глаза деда Матвея налились слезой, коричневые скулы дрогнули. - Так все и погибли.
Над балкой в небе возник тугой вибрирующий звук. Купаясь в лучах утреннего солнца, в сторону Воронежа медленно плыл серебристый крест самолета.
- Немец, - сказал Алешка, вздохнул и почесал в затылке: - Неси, дед, лопату - на пасеке у тебя должна быть, - похороним.
На обратном пути Володька отстал, задержал Алешку: