* * *
Два дня ползали на животах по пескам и высохшим, затканным паутиной вырубкам тальника, цепкому ежевичнику, выбирали место переправы.
- Капустные низы у озера - лучшего места не придумаешь, - советовал Андрей.
- Почему? - сомневался лейтенант, внимательно щупая берег по-своему.
- На кручи под элеватором не залезть - метров семьдесят, а то все сто высота, до самой Грушевки. По тальнику и песчаной косе ниже хутора у них непременно заставы. Капустники - место глухое, под самым носом у них, да и подход по рукаву.
Из садов левее спуска к переправе ударил пулемет.
- Он у них все время там. И не один. От капустников и в саму Галиевку попасть легче.
В кустах меж меловых размывов кручи у элеватора замелькал немец. Впереди солдата на поводке рвалась собака. Андрей выбрал за кочкой место поудобнее, не спеша приложился щекой к нагретому дереву винтовочного ложа.
- Не промахнись! - предупредил лейтенант.
У крутой дорожки, сбегавшей к затопленным лодкам, овчарка взвилась вверх, волчком закружилась на месте, бешено кусая рваный бок, и наконец упала. Немец с первого же выстрела бросился бежать, успел скрыться в низине.
Лейтенант тоже выстрелил, и в крайнем к спуску дворе завыла вторая собака.
- Ну, у них, кажется, две всего и было, - сказал лейтенант и сполз вниз. По мясистому багровому лицу его градом катился пот.
- Спускаться нужно отсюда, лейтенант, - сказал Андрей, глядя на зеленую, в чешуйчатых блестках, гладь реки. - Течением как раз и вынесет к месту.
* * *
По Дону третий день шла мотылика - пора стерляди. Первый день - полная, теперь же плыли одни крылышки: брюшки обгладывала рыба.
Разведчики спустили баркас. Луна всходила поздно, маслянистая вода тускло отражала звездное небо, воронками свивалась на середине. С нажаренных за день бугров спускался горячий воздух, чуть заметно колыхал меж берегов прохладу.
- Плавать все умеют? - обернулся Андрей к лейтенанту.
- Умеют. Садись на весла, - подтолкнул лейтенант Андрея в плечо.
Вышли, куда и рассчитывал Андрей. Подождали у воды некоторое время, затопили баркас в кустах. Из дубняка на той стороне пулемет выбивал лихую чечетку. На болотце, в стороне Терешково, простонал и затих кулик, квакали лягушки. Товарищи Андрея оглядывались и прислушивались с тем же чувством оголенности и утери безопасности, что и он. У самой воды сырость была чувствительнее, чем на песчаных буграх, под гимнастерку воровато крался озноб.
- Пошли! - махнул рукой лейтенант.
Впереди, первое время озираясь и поднимая ноги, как в воде, пошел Андрей. Капустниками, садами, кукурузищами вышли на окраину Галиевки и поднялись через дорогу вверх. За старой клуней нос к носу столкнулись с дюжим гитлеровцем. Из-за спины Андрея бесшумно, по-змеиному, метнулась тень, холодно вспыхнула сталь ножа, прозвучало задушенно, хрипло!..
- Держите! Держите его! Ноги, ноги!..
Немец был большой, сильный. От него разило потом и еще чем-то чужим и отталкивающим. Ноги под Андреем все тише и тише вздрагивали, волной прошла несколько раз судорога. Из горла, как из опрокинутого кувшина, булькала, била ручьистая, тяжелая на запах кровь.
Андрей отвалился в сторону, зажал руками рот.
- Хлебни! - сержант-разведчик на коленях отполз от немца, отстегнул от пояса флягу, отвернул крышку, протянул Андрею: - Ну вот и хорошо. В клуню его, в солому, - кивнул он на немца. - Пускай по медвежьему запаху ищут.
- А здоровый боров. Отъелся на наших хлебах.
Разведчики все выполняли деловито, просто, привычно и быстро. Андрей старался не смотреть никому из них в глаза, стыдился своей слабости. Наблюдая за ними и слушая их разговоры, он постепенно успокоился, думая, что все закончится благополучно.
В полночь нашли "знакомца" Андрея, старика Самаря. Ничего не спрашивая, старик вылез из шалашика в кустах бузины, смело пошел за Казанцевым в огород.
- Ты один тут, дедушка? - выступил из тени и приблизился к Самарю вплотную лейтенант.
- Один. - Самарь подолом рубахи вытер лицо, отвечал с готовностью. - В земляночке живу. Всех гонят на степные хутора, расстрелом грозят.
- А ты что же?
- Я свое отбоялся. Сад, огород стерегу да домишко. Какой ни на есть, а спалят, - зашелестел скошенным бурьяном под ногами, перегнулся через плетень, вглядываясь в спутника Казанцева: - А ты кто такой?
- С той стороны. Свой.
- Советские, значит?.. Да оно и я свой, не немецкий.
- Где тут у них что стоит, не приметил?
- Стоит не так чтобы и много. Похоже - меняются они, сынок, - почувствовав в стоящем за плетнем старшего, старик говорил только с ним. - В Терешкову, Монастырщину тальянцы пришли будто. У нас немцы пока, - дед брезгливо плюнул под ноги. - У школы, по всему, штаб полевой. Во дворах за элеваторами какие-то трубы чертячьи, як самоварные. Стреляют из них. В Дьяченково, Купянке, на Залимане у него тяжелые стоят. Утром и вечером бьют. Танков нет. Были да ушли куда-то…
Лейтенант переспрашивал, уточнял, мычал себе под нос что-то. Дед толкал его нестарческой рукой в плечо, поправлял шепотом, не соглашался или поддакивал.
- Нажать хорошенько - побегут, не оглянутся, - дед Самарь взял за рукав Андрея и потянул его ближе к лейтенанту: - А я этого хлопца знаю.
- Так и я знаю тебя, дед.
Старик отпустил рукав, вздохнул, пожаловался:
- Мабуть, не усижу я тут долго. Подамся на степные хутора. - Хитро глянул на Андрея: - И до Черкасянского дойду.
- Ты, дед, про меня там молчи. Узнают - больше беспокоиться будут.
- Ин ладно, - согласился старик и высморкался, вытер пальцы о штанину. - А вы зараз куда же?
Лейтенант перехватил Андреев взгляд, ответил:
- На тот бок.
- А успеете?
- Успеем.
- Старик он, возможно, и хороший, а правду знать о нас ему не следует, - пояснил лейтенант Андрею, когда они кукурузищами пробирались назад к клуне, где их ждали остальные.
По-прежнему было темно. В стороне Подколодновки за Доном небо наливалось краснотой, как при пожаре: вскоре должна была взойти луна. Шли молча, цепочкой. Километра через три-четыре наткнулись на меловые ямы.
- Богучар и окрестности тут хорошо будут видны, - сказал Андрей.
Лейтенант опустился на корточки, стал пальцами ощупывать проследок к ямам. Начинало светать, и в пепельно-жидких сумерках ясно вырезались свежие колесные следы.
- Опасно. Вдруг дураку какому взбредет за глиной ехать.
Устроились метрах в семистах повыше и ближе к дороге в глубокой теклине с густой ширмой жилистых корневищ сибирька и татарской жимолости.
* * *
Едва проклюнулась зорька, заговорила дьяченковская батарея. Потом из Богучара через Дьяченково на Монастырщину потянулись машины. Луговой дорогой между стогами и копнами сена на Терешково пошли повозки. От Дона навстречу им двигались тоже машины и повозки. Пылили одинокие мотоциклисты и бронемашины. Ожила дорога и на Галиевку.
Часов около десяти над Богучаровским шляхом повис густой шлейф пыли. Разрастаясь, он тянулся к небу и медленно подвигался в сторону Галиевки.
- Полюбуйтесь на чудо! - сержант указал на дорогу. Из низины вынырнул грузовик. За ним привязанный к буксирному крюку по дороге волочился плетень. - Вот они какие подкрепления подбрасывают.
Через полчаса грузовик вернулся в Богучар. Плетень лежал в кузове. Часа через два грузовик тем же ходом снова прошел в Галиевку.
- Видать, тонко у них тут, - сделал вывод сержант.
Андрей и второй разведчик, Леха, свернувшись в сухой и прохладной вымоине, спали. От солнца их закрывал полог из корневищ. Сержант время от времени притягивал ветки жимолости, срывал и жевал терпкие и кислые зернистые плоды ее, чтобы заглушить жажду.
Солнце свернуло на полдень, и тень от куста почти исчезла. Песковатская сторона Богучара и Залиман подернулись тусклой марью. Под горой у Дона - Терешково с двухглавой церковью. От Терешково на Красногоровку и Монастырщину уходят серые меловые кручи. Вдоль Дона - кудрявая зелень леса. За Дьяченково желтеют неубранные хлеба.
Лейтенант расстегнул маскхалат, распахнул ворот гимнастерки, сказал с напускным недовольством:
- Сколько мы ходим с тобой вместе, Корякин, а воды никогда у тебя нет.
- Зато у меня другое есть, - сержант белозубо оскалился, ласково погладил обшитую сукном флягу на поясе.
- Эх, - разочарованно вздохнул лейтенант и потянулся к ощипанному кусту жимолости. - Давно бы списал я тебя в пехоту, да парень ты лихой.
- На войне, товарищ лейтенант, своей смертью не помирают. И для больных, и для здоровых, собравшихся до ста прожить, война отмеривает свой век. Всех равняет, на все у нее свои сроки. Так буду я выглядывать ее да трястись.
- Или грудь в крестах, или в голова в кустах?
- А хотя бы и так, - усмехнулся одной щекой Корякин. - Первыми ловят пули трусы, товарищ лейтенант.
- Счастливая философия, а главное - убедительная… Ты куда? - спросил лейтенант Андрея.
Казанцев показал над головой флягу:
- В балке вода должна быть. - Перевел из-за спины автомат на живот, поправил запасные диски на ремне. - Я скоро. Дела тут для меня все одно нет.
- Чудный парень, - покачал сержант головой вслед нырявшему прыжками по балке Казанцеву. - А крови боится.
- А ты не боишься? - Леха вылез из теклины, стал смотреть на луг, где вытянулись длинные тени от скирд.
- Свою жалко, а их, - маленькие, ослепленные солнцем глаза Корякина прижмурились, вытянулись в щелку, на руке, державшей бинокль, побелели суставы. - Я бы из них, гадов, всю, по капле, выцедил.
- А мне боязно и свою, и чужую цедить, - Леха зевнул, пошарил глазами, где фляга, обшитая сукном. - Что ж, разведка… Азартная игра! А отойдешь - и другой человек.
В стороне Богучара над бугром снова вспухло пыльное облако, позлащенное солнцем. Снова шел грузовик с плетнем.
- Ну нехай тягают, тешатся. Мы им еще устроим, - защищаясь щитком ладони от солнца, пообещал лейтенант.
Жара спала. Перистые облака над Доном гасли, будто пеплом покрывались. По горизонту, обещая зной на завтра, бродила сизая дымка.
"Хоть бы дождик собрался", - тоскливо оглядел лейтенант чистое и тихое вечернее небо. За многие месяцы успел уже привыкнуть к соседству смерти, но иногда на душе становилось так тягостно, тоскливо, хоть вой. И сегодня так. Там, куда падало солнце, было тихо и неправдоподобно мирно. За бугром то и дело погромыхивало, совсем близко стучали пулеметы и автоматы. С прохладой фронт оживал.
* * *
- У колодца, говоришь, взяли?
- Так точно. Корякина с Лехой отправил к баркасу, а с Казанцевым зашли еще раз проведать его знакомца. И тут слышим - гремит по дорожке к колодцу. Пересолил гад.
- Казанцев, Казанцев… Сапер? - воспаленные красные от бессонницы глаза подполковника округлились обрадованно, рытвинами обозначились крупные морщины на лице. - И что ж он, знает местность?
- Знает, товарищ подполковник. Кстати, он, действительно, перебил экипаж и танк взорвал. Этот знакомец его рассказывал, что на другой день, как мы отошли, немцы хоронили трех танкистов у школы. И в тот же день утащили на Богучар остатки танка. В Богучаре у них ремзавод, наверное…
Грохоча по порожкам, в блиндаж командира полка вошел немец в сапогах и трусах. За ним майор, начштаба. Немец моргнул заплывшим глазом, покосился на разведчика.
- Так ничего путного и не сказал, сукин сын, - пожаловался молодцеватый майор. - Заладил одно: "Гитлер капут" и ни с места.
- Ничего. B дивизии и там дальше заговорит. Сейчас же отправить его в дивизию. Полковник Семенов только что звонил, справлялся.
- Так в трусах и отправить?
- Найди что-нибудь. Только не красноармейское, - командир полка ненавидяще обмерял взглядом немца, пояснил разведчику: - Сорок первый забыть не могу, когда немцы выбрасывались к нам в тыл в красноармейской форме, - помолчал, что-то вспоминая, и уже другим тоном сказал начштаба: - На разведчиков пиши наградные. На сапера тоже.
Глава 13
К середине августа на Дону от Воронежа до Еланского плацдарма прочно установилась позиционная война. На правый берег ночами часто переправлялись охотники. В их числе частенько оказывался и Андрей Казанцев. И совсем не потому, что ему нравилось рисковать, а потому, что во многих частях, державших оборону от Верхнего Мамона до Монастырщины, его знали как удачливого проводника, хорошо знающего местность.
Где-то на Кавказе и под Сталинградом закипали ожесточенные переломные бои. А на среднем течении Дона и наши, и немцы надолго становились в оборону. Рыли окопы, оборудовали землянки. Нагорный немецкий берег не имел леса, и немцы разбирали деревянные дома, закапывали срубы в землю и укрывали их накатником. Получались надежные и благоустроенные укрытия. На левом, пойменном, берегу леса хватало: ясень, береза, дуб, бересток, тополь, ива.
Хутора левобережья жили прежней жизнью, если не считать, что население хуторов и станиц рыло себе укрытия и щели, а в поле на уборку урожая выходили с опаской, чаще ночью. Днем немцы бомбили и обстреливали шрапнелью. Убитых станичников хоронили без обычных церемоний. Торопливо, сухо, почти без слез. Война стала уже привычной, как летняя пыль на дорогах или текучий медовый аромат чабреца на зорьке. Только пахла она не медом, а опасностью и постоянным ожиданием чего-то. А тем временем в больших штабах уже разрабатывались планы будущих сражений.
Дойдя до Дона, немцы передавали оборону итальянцам, румынам, венграм. Сами шли к Сталинграду и на Кавказ.
Сталинград горел. Горели дома, пристани, пароходы, горел асфальт, спичками вспыхивали от нестерпимого жара телеграфные столбы. Горела сама Волга - нефть из разбитых нефтяных баков огненными потоками устремлялась к реке, растекалась по воде. Немецкие пехотинцы и саперы, поддерживаемые артиллерией, танками, самоходными установками, огнеметами, авиацией, прокладывали себе путь от дома к дому, от подвала к подвалу, от развалины к развалине.
17 октября немцы вышли к Волге. Это было для них время упоения успехами и невиданного военного психоза. Но их огромная военная машина начинала уже давать холостые ходы, пробуксовывала. Назревали роковые для немецкой армии и всей фашистской Германии перемены. Но все это было впереди. А пока шла обычная будничная позиционная окопная война.
* * *
Пока ординарец подавал коня, генерал-лейтенант Павлов бегло окинул затравевший двор, поваленные плетни. Под навесом сарая, накрывшись с головой шинелью, дозоревывал связист. Зоревая свежесть кралась под шинель, и связист сучил ногами в обмотках, дергал шинель все выше и выше. У колодца поил лошадей ездовой, покрикивая с грубоватой лаской:
- Но, но! Балуй мне еще!
- К Беляеву, если что, - обернулся генерал к крылечку, где, умиротворенный тишиной и свежестью утра, следил за его сборами начальник оперотдела армии. - Поехали.
За хутором свернули к лесу. С обдонских высот ударила батарея. Разрывы пышно расцвели у самого перекрестка.
- Пристрелялись аккуратно, - ругнулся адъютант. - Мы у них как на ладони. Километров до тридцати с высот дозирают.
Не поддержанный генералом, адъютант конфузливо замолчал, стал глядеть по сторонам.
Как старость голову, так близкая осень начинала уже метить траву, деревья. Сквозь тройчатые листья ежевичника на ветках синела накипь ягод. Сгонял с себя белесую дымку и темнел дикий терн. Обманчиво манили запахом кислицы. Дорогу с сытым квохтаньем безбоязненно перелетали птицы. У зарослей чакана в небольшой старице купалась утка с выводком.
- Как и нет войны, - не выдержал адъютант снова.
На дымной от росы лужайке, под кряжистым дубом, двое долбили лопатами неподатливую землю.
- Что у вас тут? - подъехал Павлов. Солнце заглядывало ему под козырек фуражки, заставляло жмуриться, серебрила косо подбритые виски.
- Хороним взводного, товарищ генерал, - лысоватый пехотинец воткнул лопату штыком, приналег на черен. - Утром при налете. Да так, что и хоронить нечего. Одни куски шинели.
В лесу изредка крякали разрывы. Навстречу попадались связисты, пехотинцы, саперы, тихо скрипели хорошо смазанные и подлаженные повозки. Лес жил своей скрытой фронтовой жизнью, но эта жизнь неопытному глазу была почти незаметна.
Генерал легонько помахивал махорчатой плетью. Некрупное ловкое его тело слегка покачивалось в седле. Посадка небрежная, казачья, чуть набок. Небрежность нарочитая, обманчивая.
Павлов поправился на заскрипевшем седле, вздохнул. Мысли его в это утро разлетались, как зеркальные лужицы под ударами копыт. 28 ноября прошлого года при форсировании по тонкому льду Дона под Ростовом его тяжело ранило. В армию вернулся накануне харьковских событий. Штаб обновился больше чем наполовину. Из старых кто убит, кто ранен. Война, как ветер-предзимник листву с деревьев, обдирает, грабит жизнь. И сколько в ней, этой войне, злости, насколько она многолика и жестока. За успех, за неуспех - за все расплачивайся кровью. Сейчас, после июня - июля, армия приходила в себя, участвовала в отвлекающих операциях.
Беляев уже ждал генерала и сразу повел в первый батальон. Траншея в полный профиль виляла меж деревьев, по весенним промоинам, углами выходила на свободное пространство. Неожиданно на голом месте траншея оборвалась и начиналась метров через двести.
- Там уже хозяйство Капусты, товарищ генерал.
Моложавое, без морщин лицо командарма побелело, потом посерело в скулах, камнями прокатились желваки. Не говоря ни слова, командарм полез из траншеи наверх. Беляев за ним. Немцы, наверное, не ждали такой дерзости - пулеметы их ударили с большим запозданием. Грузный, широкий в кости Беляев едва поспевал, раскрытым ртом хватал застойный в лесу воздух, перепуганно мигал выбеленными на солнце ресницами.
- Все понятно, товарищ генерал. Разрешите вернуться назад.
- Возвращайтесь. Только в тыл, в тыл, потом к себе.
Меж жилистых корневищ берестка просунул свое рыльце "максим". Пулеметчики, сидя в ряби солнечных пятен, хлебали из котелка. Завидев начальство, оба, не выпуская ложек, вскочили.
- Завтракайте, завтракайте, - командарм снял фуражку, подставил горячему ветерку седой плотный ежик, не скрывая удивления, почмокал губами: сержант, первый номер, - детина, хоть рельсы гни на плечах, кулаки - гири пудовые. Такому, видать, солдатская норма, что слону дробина. - Как кормят? Не жалуетесь?
- Ничего, товарищ генерал. Два раза в день.
Не убирая улыбки, Павлов покачал головой: "Ловко увернулся: два раза в день".
- А немцы здорово беспокоят?
- Итальянцы теперь у нас, товарищ генерал, - сержант оглядел меловые в прозелени кручи галиевского берега, спускавшиеся к самой воде, и на широком лице расплылась добродушная улыбка: - Веселые, песенники, только дураки. "Русь, капут! - кричат. - Сдавайся!" А сами дуба дают.
- А вчера с утра заладили: "Русь! Давай выходной сегодня!"- дополнил второй номер говорливого товарища.
- Миколка Агееев. Тутошний рожак. Из-под Калача, - ласково сияя глазами, представил здоровяк щуплого паренька. - Он им выходной устроил. Я у пулемета, а он метров за тридцать с карабином охотится. Вчера троих скопытил.
- Значит, не скучаете?