Гулькину же предложили чая (отказываться Сашка благоразумно не стал, поскольку живот потихоньку начинало крутить от голода, а на обед его определенно отпускать никто пока не собирался) и продолжили "разговор", на сей раз растянувшийся почти на два с лишним часа. Задаваемые вопросы на первый взгляд казались откровенно странными. На второй, впрочем, тоже. К примеру, окурки каких именно сигарет или папирос и какие именно шоколадные обертки они нашли по пути к хутору? Как выглядели отпечатки подошв прыжковых ботинок и у всех ли диверсантов они были одинаковыми? На первый вопрос Александр ответил, хоть и пришлось напрягать память, – запоминать любые мелочи их учили. А вот со вторым оплошал: не было у него времени ботинки пострелянных фрицев рассматривать. Да и в голову бы не пришло.
Удовлетворяли ли ответы присутствующих в комнате командиров, он понятия не имел: перед ним не отчитывались, а по лицам ничего не прочитаешь. Вопросы задавались ровным тоном, ответы выслушивались молча, безо всяких там "хорошо, молодец, что внимание обратил" или "что ж ты так, младший лейтенант?".
Затем перешли к разбору боевых действий его группы. Спрашивали много, требовали подробностей, иногда просили повторить или рассказать еще раз. Мол, понимал ли он, на какой риск идет, принимая решение атаковать фашистов гранатами? А если бы всех насмерть положило? Про трибунал думал? А как отреагировали товарищи? Сразу согласились или спорили? Почему не вызвал помощь? Как действовал во время захвата? Вот блокнот, нарисуйте схему помещения и укажите, где находился каждый из противников? Как оцениваете действия подчиненных? Парашютистов? А свои? Ну, и так далее…
Отвечал Сашка честно, лишь изредка ненадолго задумываясь: не для того, чтобы что-то скрыть, а припоминая подробности или подбирая нужные слова. Чай, не у фашистов на допросе, свои кругом. И вспылил всего один раз, уже под самый конец, когда майор-энкавэдист неожиданно осведомился все тем же ровным тоном:
– А вам не кажется, что этот ваш Лупан слишком легко немецкого капитана расколол? Подумаешь, пригрозил… Так их ведь тоже учат, как язык за зубами держать. И хорошо учат, насколько мне известно. Вы уверены, что точно поняли, о чем они говорили с пленным? И что именно ему рассказал ваш товарищ? А то ведь под оккупантами жил, язык противника откуда-то отлично знает… всякое может быть…
Подобного Гулькин не ожидал. Несколько секунд он молчал, осмысливая услышанное, затем, играя желваками, начал медленно подниматься. Руки сами сжались в кулаки, ногти до боли врезались в ладони. Ах ты ж, сука! Да ты хоть знаешь, что Ванька пережил?! Да я тебя сейчас…
– Сидеть! – рокочущий голос Старика мгновенно пригвоздил младлея к стулу. – Спокойно, курсант. Ну?!
Гулькин тяжело плюхнулся обратно, шумно раздувая ноздри и с яростью глядя на майора сквозь зло прищуренные глаза.
Инструктор обернулся к энкавэдисту, неодобрительно качнув головой:
– А ты, Витька, помягче, что ли? Ребята у меня боевые, особенно этот. Захочет шею свернуть или просто по физиономии съездить – я ведь могу и не успеть помочь. Годы уже не те, сам понимаешь.
Майор хмыкнул в ответ:
– Ну, ладно, перегнул слегка палку, признаюсь. Виноват. Хотя над выдержкой твоему бойцу еще поработать стоит. Что за товарища горой – это, разумеется, правильно, это молодец! Но несдержанный он, сам ведь только что видел. Контролировать себя нужно уметь в любой ситуации!
– Поработаем, – буркнул куратор, скрывая улыбку.
– Да не зыркай ты на меня с такой ненавистью, лейтенант, – примирительным тоном сказал майор. – Ничего твоему товарищу не грозит, чист он, как стекло. Сто раз уж проверили. И более того, весьма интересен лично для меня. Ну, мир?
Да твою же мать! Это его что, снова проверяли, что ли?!
– Товарищ младший лейтенант, – подчеркнуто официально обратился к нему Старик. Дождавшись, пока Сашка подорвется со стула и вытянется по стойке смирно, докончил: – На сегодня вы свободны. От лица командования выражаю благодарность за отличное выполнение боевого задания. Группе – трое суток отдыха, вам – явиться ко мне завтра в десять ноль-ноль. И про перевязку не забывайте. А сейчас – отдыхать и отсыпаться, это приказ. Все, больше не задерживаю.
– Служу Советскому Союзу, – на автомате заученно выдал младлей. Впрочем, судя по всему, его все равно никто не слушал. Лишь Старик коротко дернул головой в сторону выхода: иди, мол, не до тебя…
Четко развернувшись через левое плечо, пребывающий в спутанных чувствах младший лейтенант вышел в гулкий коридор, аккуратно притворив за собой дверь. Остановившись и несколько раз глубоко вдохнув-выдохнув, Сашка успокоился окончательно. Так, все посторонние мысли – прочь. Отдыхать – так отдыхать, с приказом вышестоящего начальства не спорят. Тем более с таким. Интересно, как там его ребята, освободились уже? Или это только его так мурыжили? Кстати, товарищ военврач насчет водки очень даже недвусмысленно сказал, практически распорядился. Правда, где ж ее взять? Ну, будем считать, что трофейный шнапс тоже подойдет…
Глава 7
Калининская область. Декабрь 1941 года
В начале декабря, примерно через неделю после охоты за фашистскими диверсантами, в лагерь прибыли новые курсанты, и "старичкам" официально объявили, что их обучение завершено. Таким образом, несмотря на сложное положение на фронтах, они все-таки прошли полный пятимесячный курс тренировок. Армии нужны были подготовленные по полной программе профессионалы-особисты, и экономить на их обучении командование не стало. К этому времени рана Александра уже практически затянулась и не болела – нагноения, спасибо ежедневным перевязкам, удалось избежать. За это время освобожденный от физподготовки младлей отдохнул и даже слегка поправился, хоть поначалу и попытался отказаться от усиленного пайка, положенного ему по ранению.
На торжественном построении, когда теперь уже бывшим курсантам присваивали новые звания, группу Гулькина, в одночасье ставшую сержантами государственной безопасности, ждал неожиданный и приятный сюрприз. Как выяснилось, за уничтожение вражеских парашютистов и добычу ценных сведений все они получили правительственные награды. Их вызывали из строя по одному и, дождавшись, пока новоиспеченные осназовцы прошагают строевым шагом положенные метры и вытянутся по стойке смирно, вручали новенькие петлицы и картонные коробочки с первыми в жизни наградами, медалями "За боевые заслуги". Под подошвами щегольских сапог приятно хрустел утоптанный снег плаца, изо рта вырывался морозный парок, настроение просто зашкаливало. Ну да, именно сапог – не в валенках же на выпуск идти? Такое раз в жизни бывает. А то, что пальцы, несмотря на теплые портянки, немного мерзнут – так ничего, переживем. Не так и холодно, всего каких-то минус двадцать с хвостиком!
На церемонии награждения Лупан нежданно-негаданно получил еще и "За отвагу". Как оказалось записано в наградном листе, "за уничтожение снайперским огнем значительного количества солдат и офицеров противника". Как говорится, награда нашла героя: Ивану все-таки засчитали тех двенадцать румын, которых он пострелял и зарезал во время "самохода" во вражеский тыл. Больше всего медали удивился сам награждаемый, за эти полгода уже привыкший к мысли, что чудом избежал трибунала…
На следующий день после достаточно скромного праздничного ужина выпускников вызвали к командованию для получения предписаний. Впереди ждал фронт, и ждала война. К новому месту службы группа Гулькина отправлялась не в полном составе: Ваньку Лупана у него забрали. Куда? Да кто ж его знает, в среде сотрудников УОО о подобном спрашивать не принято, а отвечать – запрещено. Но, похоже, Старик имел в отношении снайпера какие-то планы, уже после Сашка припомнил, как он удивился, что именно молдаванин с ходу "разговорил" фашистского гауптмана. Да и тот непонятный разговор с майором НКВД из головы не шел. Не зря ж он тогда сказал, что ему Ванька тоже интересен! Расставаться не хотелось, но все выпускники спецкурсов прекрасно осознавали, что их судьбы принадлежат Родине. Ничего, глядишь, еще и встретятся – война, она такая штука, непредсказуемая.
Уже когда готовились к отбытию, пришли новости с передовой: войска Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов начали долгожданное контрнаступление, вынудив фашистов перейти к обороне. Подписанная Гитлером 8 декабря директива № 39 окончательно похоронила и без того давным-давно выдохшийся Блицкриг, вбив в крышку его гроба последний гвоздь. План "Барбаросса" отныне окончательно стал историей. Для Красной Армии же оборонительный период, наоборот, закончился. Позже они узнали, что спустя месяц жестоких и кровопролитных боев, в начале января, началось и общее наступление, продлившееся до апреля сорок второго. Противник был отброшен от столицы почти на две сотни километров. Угроза захвата Москвы миновала.
Но в целом положение было крайне тяжелым. Оставался в кольце блокады город трех революций, Ленинград. В охваченном огнем войны Крыму героически оборонялся Севастополь. Да и на остальных фронтах, несмотря на некоторое затишье, не смолкали бои. Фашисты, используя возникшую передышку, копили силы и подтягивали резервы, готовясь к весенне-летним кампаниям и планируя удары в направлении Волги и Кавказа. И все же победа под Москвой оставалась именно победой – первой нашей настоящей победой в этой страшной войне…
Едва услышав потрясающие новости, Александр понял, что теперь их наверняка оставят где-то в этих краях: ежику понятно, что на территории освобожденных районов работы хватит. Прифронтовая полоса, совсем недавно оставленная войсками противника, – всегда раздолье как для вражеских разведывательно-диверсионных групп, так и для всяких прочих подрывных элементов, предателей и дезертиров. Так и оказалось: почти треть бывших курсантов получила новые предписания, и группа Гулькина в том числе. Как он подозревал, в основном из-за успешного выполнения недавнего задания. Командование ведь всегда мыслит примерно одинаково, что в армии, что в милиции или ГБ: парашютистов в подмосковных лесах отыскали? Отыскали. Справились впятером против вдвое превосходящих сил? Справились. Значит, местность знают и подготовлены отлично, вот пусть и дальше служат там, где себя с лучшей стороны проявили…
Получив документы, продаттестаты и сухой паек на несколько суток, бойцы погрузились на поезд и отправились в распоряжение особого отдела Калининского фронта, продолжавшего наступление на противника. Несмотря на небольшое расстояние, ехали больше двух суток – железные дороги были забиты военными составами. Фронту нужны были танки, орудия, боеприпасы, горючее – и все это сейчас, практически круглосуточно, отправляли на запад. Поскольку их поезд шел каким-то "вторым эшелоном" – что это такое, Сашка даже не вдавался, – приходилось подолгу стоять на запасных путях. Еще и немецкая авиация гадила, как могла, то и дело разбивая пути и атакуя составы, что тоже скорости перемещения никак не добавляло. Правда, в отличие от лета, в небе все чаще и чаще появлялись краснозвездные истребители – не привычные лобастые "ишачки" и "чайки", а новые, с острым зауженным фюзеляжем и более длинными крыльями.
Доехать до места назначения без приключений не удалось. Собственно говоря, Гулькина это абсолютно не удивило: он уже начал привыкать к тому, что его взявшая крутой старт на рассвете 22 июня военная судьба, намертво переплетенная с судьбой Родины, порой выкидывала весьма непредсказуемые коленца. Сначала неожиданное попадание в число курсантов УОО, знакомство с множеством отличных ребят и инструкторов, затем поиск парашютистов, а теперь это. А случилось вот что: на каком-то безымянном полустанке, когда они, услышав предупреждение наблюдателей, наскоро похватав вещи и оружие, сиганули из теплушки, Сашка оказался свидетелем воздушного боя. И не просто свидетелем, а непосредственным участником последовавших за этим событий…
Было раннее утро, морозное и ясное, как и все эти дни. Со стороны поднимавшегося над горизонтом солнца, полускрытого легкой дымкой, заходила на замерший на путях эшелон девятка "Ю-87", выше которых выли моторами истребители прикрытия. Пока идущие на высоте в четыре километра вражеские пикирующие бомбардировщики казались крохотными и вовсе не опасными. Но только пока. Что будет дальше, Александр примерно представлял, хоть под авианалет еще ни разу не попадал: сейчас они перестроятся и ринутся к земле, один за другим сваливаясь через крыло и набирая в пикировании максимальную скорость. После чего прицельно отбомбятся под аккомпанемент включенных сирен по практически беззащитному составу, все противовоздушное вооружение которого составляли несколько "ДШК", установленных на платформах. Нет, крупнокалиберный пулемет – тоже неслабая сила, можно даже немецкий легкий танк подбить, а бронетранспортер и вовсе насквозь прошивает, но попробуй попади в стремительно несущийся вниз самолет! Случайно разве что, или если удастся подловить в момент выхода из пике.
Но когда идущий ведомым пикировщик уже устремился к земле, готовясь к бомбометанию, откуда ни возьмись появились советские "ястребки". Первое звено набросилось на истребители прикрытия, связывая "Мессершмитты" боем, второе атаковало "Ю-87", ломая строй и вынуждая изменить построение, переходя к обороне. Над головой, перекрывая воющие на высоких нотах моторы, затарахтели пулеметы и пушки, с земли гулко ударили подсвеченные едва заметными в утреннем свете трассерами очереди "ДШК". К сожалению, буквально первая же бомба накрыла цель, взорвавшись возле паровоза. Гулькин видел роскошный клуб выметнувшегося из пробитого осколками котла ватно-белого пара. Вторая легла по другую сторону насыпи, раскидав в стороны комья мерзлой земли и не причинив особого вреда. Пожалуй, еще повезло: прицелься немец чуть лучше – и полусотенная фугаска угодила бы точнехонько в локомотив. Хотя паровозу и без того досталось. Идущий следом "Юнкерс" тоже успел отбомбиться, разворотив прямым попаданием пару вагонов, но больше бомбить прицельно немцам не позволили.
Укрывшиеся вместе с пехотинцами в сотне метров от насыпи осназовцы, бессильно сжимая кулаки, наблюдали за разворачивающимся в небе действом. Увы, особого успеха "Сталинские соколы" добиться так не сумели – удалось подбить всего один истребитель, потеряв при этом две машины, пилоты которых погибли. Третья, видимо расстреляв боекомплект или получив повреждения, ушла в набор высоты, отрываясь от преследования. Второму звену повезло больше: летуны с ходу завалили один "лаптежник" – к зиме сорок первого это название уже прочно закрепилось за "Ю-87" с его неубирающимися шасси, прикрытыми характерными обтекателями – и развалили их строй, отчаянно маневрируя и заставляя немцев сбросить бомбы мимо цели.
Рисковать фрицы и на самом деле не стали – не особо прицельно отбомбившись по окрестностям станции, драпанули обратно под прикрытие "сто девятых", обозленной собачьей сворой накинувшихся на советские истребители. Но сдаваться наши пилоты не собирались. Пока два "ястребка" ввязались в маневренный бой, третий зашел в хвост замыкающему "Юнкерсу". И первой же очередью превратил его в огненный шар, запятнавший небо уродливой черной кляксой, обрамленной клочьями обломков фюзеляжа, похоже, попал в бензобак или оставшуюся на внешней подвеске бомбу. Еще одного "лапотника" подранили пулеметчики ПВО, растянув позади узкую дымную полосу, фриц, вихляя из стороны в сторону, тяжело потянул в сторону своего аэродрома. Потеряв еще одну машину, советские пилоты на форсаже ушли на восток: свое дело они сделали, разбомбить эшелон немцам так и не удалось.
"Мессеры" прошлись пару раз вдоль путей на бреющем, вымещая злобу за сорванный авианалет и долбя из пулеметов. Очереди дырявили покатые жестяные крыши пустых вагонов, выбивали щепу из бортов, поднимали небольшие фонтанчики снега. Одна из теплушек тут же задымила: пули разбили или опрокинули установленную внутри печку-буржуйку. Вжимавшийся в мерзлую землю Сашка видел, как упали и больше уже не поднялись несколько замешкавшихся бойцов, не успевших отбежать от насыпи; как рухнул возле своего домика выскочивший на крыльцо железнодорожник в распахнутом черном бушлате и с сигнальным флажком в руке.
Третьего захода фрицы делать не стали, поспешив убраться восвояси – рисковать напороться на крупнокалиберную очередь никто из "птенцов Геринга" не собирался, а лупили зенитчики на расплав ствола и не жалея патронов. Да и пехотинцы помогали, чем могли, стреляя по немецким самолетам из винтовок и ручных пулеметов. С точки зрения Гулькина, не слишком эффективно, вряд ли высчитывая положенное упреждение и уж точно не залпами, как следовало бы в подобной ситуации, но в стороне никто не остался. Основные потери понесли зенитчики, до последнего продолжавшие вести огонь – после налета выяснилось, что у них полегла почти треть личного состава. Пехотинцы потеряли пятерых убитыми и троих ранеными, паровозная бригада погибла в полном составе – осколки бомбы не только пробили стенку котла, но и изрешетили кабину. И все же они еще легко отделались: не появись столь вовремя советские истребители, все могло бы быть намного печальнее…
Выброситься с парашютом из трех советских летчиков сумел лишь один, из подбитого в самом конце боя самолета. А вот фрицев выпрыгнуло целых трое: один из "мессера" и двое – из "восемьдесят седьмого". Понятно, не того, что взорвался в воздухе, а первого. Немецкого истребителя сразу отнесло далеко в лес – это только с земли казалось, что бой происходит прямо над головой; на самом же деле за считаные мгновения самолеты успевали пролететь многие сотни метров. Зато экипаж подбитого на подлете к полустанку пикировщика выпрыгнул практически над самым эшелоном – оставшийся без управления "Юнкерс" рухнул всего в полукилометре за выходной стрелкой, едва не задев при падении верхушки деревьев. Один из пилотов опустился на заснеженное поле в нескольких сотнях метров от путей; второго, отчего-то замешкавшегося на несколько секунд, порыв внезапно сорвавшегося ветра отволок почти на километр в сторону. И парашют фриц раскрыл позже своего камрада, да и после приземления сразу кулем повалился набок, даже не пытаясь погасить купол – ранен, что ли? Четвертым прыгнул советский летчик, до последнего пытавшийся спасти поврежденную машину, сейчас повисшую под распустившимся в небе рукотворным "цветком" фигурку сносило куда-то за полустанок, ближе к лесной опушке. Судя по тому, что летун активно работал стропами, борясь с ветром, с ним все было в порядке.