Страшную картину представляла собой наша столица. Вместо заводов - дымящиеся развалины. Советской улицы почти не было. Мостовая сплошь завалена грудами кирпича, покореженными огнем железными балками. Проехать по улице было уже нельзя. Вокруг пламя и черные столбы дыма. И, несмотря на это, я все же не мог представить себе, что, может быть, завтра-послезавтра проклятый враг будет ходить по улицам родного города, будет хозяйничать здесь. Где-то в глубине души жила уверенность, что этого никогда не будет.
У меня давно уже созрел план - не выезжать из своей области. Было у нас, членов бюро обкома, немало разговоров об этом. Все мы, если не считать одного-двух человек, готовились остаться в тылу врага. Спустя некоторое время были получены подробные указания Центрального Комитета КП(б)Б о порядке работы подпольной организации Минской области.
В ночь с 26 на 27 июня мы выехали в Червенский район.
Я немного отставал от обкома - заехал в Замчище. Надо было узнать, что там теперь с моей семьей, забрать ее, если застану, и помочь выехать на восток. После того как меня вызвали в ЦК, я не имел возможности заглянуть домой.
…Я выскочил из машины и побежал в свою квартиру. Никого из семьи уже не было дома. Осиротевшие комнаты произвели впечатление какой-то жуткой пустоты и беспорядка, хотя в квартире было чисто и все домашние вещи стояли на своих местах.
Где же семья? И спросить не у кого. Шофер Войтик побежал к соседям, но нигде никого не нашел. Каждая минута была дорога, долго здесь задерживаться нельзя, грохот битвы перемещался уже в самый город. Мы решили ехать немедля.
Поселок пуст, и только при выезде из него нам встретился старик - местный житель. Он, должно быть, только один тут и остался. Мы обрадовались - вылезли из машины и набросились на старика с расспросами. А он хоть бы слово! Наконец показывает на уши и на язык: мол, ничего не слышу и не говорю - глухонемой.
- Он слышит, - шепчет мне на ухо Юзик. - И говорит, я его знаю, не раз видел. Это он прикинулся глухонемым.
Шоферу удалось убедить старика, что мы свои. И он заговорил.
- Я ночью плохо вижу, а голосов ваших не знаю. Вот и подумал - подальше от греха: лучше молчать.
Старик сказал, что мои домашние вчера куда-то ушли, а куда - он не знает.
- Будто все пошли в сторону Червенского тракта, - сочувственно объяснил он. - Так, может, и она, семья ваша, подалась туда. Они, может, еще и не ушли бы из дому пока что, но тут ходят слухи, что недалеко спустились фашистские парашютисты.
Поблагодарив старика, мы поехали в Червень.
III
По обеим сторонам шоссе по направлению к Могилеву тянулись огромные толпы людей, а в другую сторону - к Минску, пешком и на машинах двигались военные. У бойцов и командиров был решительный и взволнованный вид, гражданское же население было хмурым и молчаливым. Люди время от времени оборачивались, с болью в душе смотрели на видневшийся вдали Минск и молча шли дальше. Да и мы до самого Червеня часто оглядывались в сторону пылавшей столицы.
В Червене нас встретил второй секретарь райкома товарищ Чесский и проводил в лес, к условленному месту. Там уже были сотрудники райкома и работники обкома партии.
Прошелся я по лесу, посмотрел, а потом и говорю своим:
- Неплохое место для работы подпольного обкома. Давайте устраиваться и действовать!
Наступал новый период партийной работы. Кроме эвакуации населения и имущества, пора было подумать об организации активного сопротивления в тылу врага, о развертывании партизанской борьбы. Ряд наших районов: Дзержинский, Заславский, Минский, Руденский - уже был оккупирован, и партийные организации оказались там в очень сложных условиях. Из сообщений, которые мы получили от уполномоченных обкома и связных, нам стало известно, что оккупанты, захватив город или деревню, уничтожали много людей. Цель фашистских зверств - запугать население, ослабить его волю к борьбе против захватчиков. Бюро обкома обратилось с призывом к населению оккупированных городов и сел - не склонять головы, не отчаиваться, а вести решительную борьбу с оккупантами.
Кое-кто из областных работников, в частности Свинцов и Бастуй, были недовольны местом, выбранным нами для Минского подпольного обкома. Свинцов недоверчиво взглянул на меня и пренебрежительно заметил:
- Что это за лес, здесь и зайцу негде спрятаться!
- Так мы же не зайцы! - иронически откликнулся Варвашеня. - Нам прятаться здесь и не очень нужно: сегодня в одном месте, завтра в другом.
- Окружат, - опасливо сказал Свинцов, - тогда попробуй выбраться в свой тыл.
- А зачем выбираться? - спокойно промолвил Бельский. - Будем бороться в тылу врага.
Свинцов вздрогнул и испуганно заморгал.
Наверное, мы и остались бы на Червенщине, но вскоре обком получил распоряжение ЦК КП(б)Б: переменить местонахождение, а секретарям обкома срочно выехать в район Могилева. Надо было немедленно пробираться в назначенное место, а это было нелегко. Днем вражеские самолеты висели над Могилевским шоссе, а ночью трудно было проехать без фар: по шоссе без конца двигались воинские соединения.
По дороге в Могилев мне случайно удалось найти свою семью.
Вражеские самолеты беспрерывно бомбили шоссе, по которому шли наши машины. В одном месте мы свернули в лесок. Пока шоферы подливали воду в радиаторы, а мы наспех приводили в порядок свои пожитки, вокруг машины собралась большая группа мужчин.
Здесь были молодые люди призывного возраста, были и пожилые.
- Вы случайно не из военкомата? - обратился загорелый худощавый мужчина с седыми висками к Бельскому, который был в военной форме.
- Нет, - ответил Бельский, - мы из обкома партии.
- А вы не знаете, где найти военкомат? Из западной области идем, в своем районе не успели призваться.
- А какого вы района?
- Несвижского. Хотелось бы стать бойцами, с фашистской нечистью повоевать.
- Да вы уже не так молоды, - сказал Бельский, - вас в армию не возьмут.
Человеку и в самом деле было уже лет под пятьдесят. Услышав от Бельского такой ответ, он обиделся и начал горячо доказывать, что он еще может воевать.
- А если я добровольцем хочу записаться? - по-военному подтянувшись, говорил он. - Почему меня не возьмут? Разве меня обучать надо раз, два, три? Обучен в империалистическую и гражданскую… Оружие в руки - и марш! А нашу русскую трехлинейную винтовку хорошо знаю. Когда-то снайпером был.
- Таких возьмут, - поддержал его кто-то из толпы. - Вот мы тоже в годах, но еще в силе.
А мужчины тем временем все подходили и подходили.
- Покажите ваши документы, - попросил Бельский человека, который первым заговорил с ним.
Затем Иосиф Александрович написал адрес ближайшего военкомата и передал ему. Тот сердечно поблагодарил, и все они дружно двинулись в райвоенкомат.
Возле Могилева я надолго разлучился со своей семьей. Кто не знает этих тяжелых минут расставания, кто не пережил их во время войны?
В Могилеве шла деятельная подготовка к решительному отпору врагу. Город обрастал различными оборонными сооружениями и превращался в крепость. Происходила перегруппировка войсковых частей, формировалось народное ополчение. Маршал Советского Союза Климент Ефремович Ворошилов, выполняя задание Центрального Комитета партии, организовал борьбу на фронте. Сдерживая и обессиливая гитлеровские войска, наши части под руководством Климента Ефремовича наносили врагу мощные контрудары. Жестокие бои шли днем и ночью. Фашистские захватчики, ворвавшиеся в Жлобин и Рогачев, были выбиты оттуда и отброшены на запад.
Здесь, в Могилеве, развернул свою деятельность Центральный Комитет Коммунистической партии (большевиков) Белоруссии, который при непосредственном участии товарища Ворошилова проводил формирование и инструктаж партизанских отрядов и диверсионных групп для отправки в тыл противника. Подбирались организаторы партизанского движения.
Минскому обкому было приказано выехать в район Березино, а меня со специальным заданием направили в Быхов. Поэтому в Березино я приехал почти на неделю позже. Здесь уже шли бои, наши части по-прежнему самоотверженно сдерживали врага. Непоколебимо стояли отряды, сформированные из работников МГБ. Командовал этими отрядами Артем Евгеньевич Василевский - начальник Минского областного управления МГБ. Боевую группу пограничников возглавлял Богданов. Здесь же находились наши артиллерийские и танковые части. Эти боевые группы ценою больших жертв задержали врага и дали возможность нашим основным силам переправиться через реку Березину.
Я не сразу нашел своих минчан. Кроме секретарей обкома и работников аппарата, здесь были многие служащие облисполкома и других областных организаций. Мы включились в военную работу: строили укрепления, организовывали самооборону, обеспечивали войска транспортом, боеприпасами, продуктами.
Утро 3 июля останется в моей памяти на всю жизнь. Наши части переправлялись через реку и на левом берегу сооружали оборону. Вражеская авиация беспрерывно налетала на переправы, на земле, казалось, живого места не было. Все вокруг гудело, дрожало от взрывов. И вдруг в городском поселке Березино из пробитого пулей рупора, висевшего на телеграфном столбе, послышался голос. Все, кто был поблизости, притихли. Голос был всем знакомый - говорил Сталин. Но как могло заговорить радио? Местных жителей в поселке как будто нигде не было видно, а у бойцов вряд ли было время для исправления аппаратуры в радиоузле. И все-таки чья-то заботливая рука сделала это. Человек, наверно, рисковал жизнью. В поселке не было клочка земли, на котором не разрывались бы вражеские бомбы и снаряды. Радиоузел стоял на главной улице, и снаряды ложились здесь один возле другого. Но тот, кто наладил работу радиоузла, видимо, не обращал внимания на разрывы снарядов, на приближение врага. Ему хотелось, чтобы здесь, на этом ответственнейшем участке фронта, хоть на минуту, хоть на мгновение услышать голос из Москвы. Он чувствовал душой и сердцем, что будет значить этот голос для наших воинов и всех, кто находился в поселке.
Вокруг рупора стали собираться люди: военные и штатские. Тихонько подходили, ложились где-нибудь под деревом или возле стены и жадно ловили каждое слово. Над головой время от времени гудели бомбардировщики, истребители… На берегу реки и в реке часто разрывались снаряды, поднимая темные столбы песка и воды. Но люди слышали только слова из репродуктора, никто не обращал внимания на смертоносный грохот.
Я прилег у бугорка, заросшего густой травой. Над головой изредка посвистывали пули, но я не мог покинуть это место, пока из рупора доносился голос родной Москвы. Незнакомый мне худощавый человек теплым, понимающим взглядом посмотрел на меня; он напряженно слушал, приподняв голову. Видно было, что человек этот туговат на ухо. Его глаза светились непоколебимой решимостью, и весь он, казалось, был проникнут только одним желанием - услышать и запомнить все до единого слова.
Справа и слева от нас стремительно перебегали бойцы последней заставы. Они с разгона припадали к земле - в борозду или в густую зелень давно не полотых огородов - и, передохнув минуту, бежали к реке.
- Танки фашистские, - сказал стрелок, прилегший рядом с нами. - Надо скорей переправиться.
Его слова почему-то не вызвали страха ни у меня, ни у моего соседа. Только сознание суровой необходимости заставило нас покинуть свои места. Оставалась, возможно, одна последняя минута, и надо спешить.
- Все силы народа - на разгром врага! - донеслись слова из рупора.
Вслед за стрелком мы добежали до прибрежного лозняка.
Человек, который вместе со мной слушал радио, раздвинул молодую поросль, ступил на песок. Стрелок уже собирался броситься вплавь.
- Пойдемте со мной! - тоном приказания сказал он и посмотрел сначала на бойца, потом на меня. - Нечего лезть в воду с винтовкой и патронами, тут у меня где-то должна быть лодчонка… Правда, она на одного человека рассчитана, но то в мирное время, а теперь переедете и вдвоем, река наша добрая и ласковая для своих людей.
- А вы разве не с нами? - удивленно спросил боец.
- Я-то, известно, с вами, - горько усмехнувшись, ответил человек, - но пока что останусь здесь. Останусь, погляжу на него, проклятого, посмотрю, насколько он изменился с восемнадцатого года и какой величины дубина нужна, чтобы бить его.
Я крепко пожал руку моему случайному соседу и на прощание сказал:
- Поверьте моему слову: мы тоже далеко отсюда не уйдем, мы будем с вами!
IV
В первой половине июля 1941 года в области оставались частично неоккупированными Старобинский, Любанский и Стародорожский районы.
Через несколько дней из Березино мы переехали сперва в Мозырь, а потом - в полесскую часть своей области, откуда должны были осуществлять руководство районами.
Из Мозыря я связался по телефону с секретарями ЦК КП(б)Б. Они подробно расспрашивали, как мы подготовлены для работы в подполье, как чувствуем себя, и подтвердили данные ранее указания.
- Желаем вам счастья и успехов, - сказали на прощание товарищи. - Центральный Комитет Коммунистической партии поручает вам выполнение очень ответственной задачи. Помните, что каждый ваш шаг должен быть всесторонне и глубоко продуман.
Мы выехали в районы. Кроме секретарей обкома, с нами поехали Роман Наумович Мачульский, Алексей Георгиевич Бондарь и секретарь Слуцкого райкома партии Александра Игнатьевна Степанова. Мы пока что передвигались на машинах, а потом, когда это стало невозможным, пошли пешком. Все стремились скорее прибыть на место. Обстановка менялась с каждой минутой. Там, где сегодня не было врага, завтра он мог быть. Мы не могли и не имели права медлить; чем быстрее начнем подпольную работу, тем больше шансов на успех.
Взяли направление на Калинковичи. Дальше через Азаричи предполагали пробраться глухими, не занятыми врагом проселками в Октябрьский и Любанский районы.
Навстречу нам двигались войска и техника - проехать было нелегко. Но шофер Войтик, должно быть предчувствуя, что ему скоро придется расстаться и с машиной и со своей профессией, проявлял чудеса мастерства. Он петлял между встречными машинами и подводами с быстротой птицы, иной раз машина становилась на ребро, однако нигде не сбавлял скорости. Со мной ехали Мачульский, Бондарь и Степанова.
- Ты, я вижу, и без войны переломаешь нам кости! - пошутил я.
- Машина должна выдержать, - громко ответил шофер, - а за себя ручаюсь.
Другая машина не отставала от нас. В ней были Варвашеня, Брагин, Бельский, Свинцов и Бастун.
На окраине Калинковичей остановились, чтобы разузнать дорогу. Машины загнали в вишняк, а сами вышли, прилегли на траве и закурили. Я рассчитывал найти кого-нибудь из районных работников, посоветоваться и, может быть, взять проводника.
На низком пеньке недавно спиленной вишни сидел старик и хмуро поглядывал на большак. Ему было лет под семьдесят. Из-под рыжей, выгоревшей на солнце кепки на тонкую жилистую шею свисали пряди седых волос. Глаза маленькие и прищуренные.
Почуяв дымок от наших папирос, старик подсел ближе к нам, вынул трубку, а потом уж поздоровался. Вид у него был спокойный, даже как будто ко всему безразличный. Можно было подумать, что его не интересовало, кто мы, откуда и куда едем. Вишняк был во многих местах поломан, трава примята - видно, не проходило и часу без того, чтобы здесь не останавливались машины.
- Нет ли у вас огонька, товарищи начальники? - ровным, независимым голосом спросил старик. На слове "начальники" он намеренно сделал ударение.
Бондарь вынул спички, придвинулся ближе к старику, чтобы дать прикурить, и увидел, что в трубке нет табака. Это его рассмешило. Забавно было, что старик так по-ребячьи схитрил.
- Что ж ты, отец, пустую трубку, подсовываешь? - сквозь смех спросил Алексей Георгиевич.
- А я табак не ношу с собой! - беззаботно ответил старик. - Все ваш брат угощает, идет тут и идет, днем и ночью… Мой вишняк, а ваша махорка…
Бондарь насыпал ему в трубку табаку и дал прикурить. Старик с нескрываемым удовольствием затянулся, а потом закашлялся.
- Ничего себе, крепкая! - похвалил он. - Эта, пожалуй, будет крепче той, что я давеча курил. Те пешком шли, рядовые, видно.
Старик помолчал, еще раз затянулся и, пуская из-под усов дым, промолвил:
- Едете, значит, подаетесь?
- Да, едем, - в тон старику ответил я.
- И значки уж, выходит, повыковыривали…
- У нас не было значков, мы не военные.
Старик поднял на меня остренькую бородку с загнутым вверх концом.
- Не военные? А какие же вы?
- Мы люди здешние, - сказал я.
- Здешние?.. - как бы про себя повторил он. Через некоторое время произнес еще раз: - Здешние… - И вдруг, волнуясь, с обидой в голосе сказал: - А подаетесь небось туда, - он показал рукой на восток. - Туда, куда и все… некоторые…
- Нет, мы едем туда, - заметил я и показал на запад.
Старик был озадачен.
- Куда это туда, к фашистам? Там же фашисты!
- Мы знаем, что там фашисты, - сказал Мачульский. - Вот и будем бить врага в спину!
Старик улыбнулся, удовлетворенный нашим ответом. Я подумал, что такое известие вызовет у него уважение к незнакомым собеседникам. Однако вскоре дед снова начал не без ехидства посмеиваться и подтрунивать над нами.
- В тыл, значит?.. - не спеша оглядывая нас, говорил он. - Знаю, что такое тыл у врага, испытал когда-то. Еще вместе с Талашом воевали… Только ходили мы тогда пешком, автомобиля у нас не было. Вот я думаю, в тыл врага едете, а партизанить на машине собираетесь. - Он показал трубкой, зажатой в руке, на блестящие сапоги Свинцова. - Машина засядет в болоте, так неприятно будет вылезать в таких сапожках.
Мачульский усмехнулся.
- Как кому, дедуля, а нам ничего не страшно.
Мы смеялись, но каждый из нас понимал, что в словах старика много правды, и нам надобно бы сделать вывод из метких замечании бывшего партизана. И в самом деле, что у нас за одежда? Я в чем работал в обкоме, в том и поехал. В такие же полувоенные костюмы защитного цвета были одеты и мой товарищи. Для подполья такая одежда явно не подходила. Но где взять другую?
На наше счастье, в Калинковичах мы встретили знакомого директора леспромхоза. У него на складе оказалось несколько комплектов спецовок для лесорубов. Вскоре в машинах сидели уже не руководящие областные работники, а "обыкновенные лесорубы".
Надо было немедленно пробираться вперед. Конечно, в этом было немало риска, но я был уверен, что мы проскочим.