Как-то забрался я в орешник, растянулся под кустом, решил почитать. Извлек из сумки книжку стихов Эдуарда Багрицкого. Была она сильно потрепана - видать, немало походила по рукам, немало километров проделала в вещевом мешке. Начал "Думу про Опанаса" но до конца дочитать не пришлось. Неожиданно затрещали ветки, и на полянку высыпала ватага разведчиков. Впереди - лейтенант Срибный.
- Смотрите, братцы! - воскликнул парторг.- Он здесь в поэзию ударился, а мы его по всему фронту разыскиваем. Качать!.
Я не понял, в чем дело. А в глазах уже завертелись земля и небо...
- Так вот, Саша, ты - герой!
- Вы что... Ш-ш-утите?..- у меня почему-то дрогнул голос, слова застряли в горле.
- Какие тут шутки? - Срибный вынул из планшетки еще влажный оттиск газеты "В бой за Родину!" - Из-под носа у редактора Полторакова унес. Читай!
Я впился в строчки указа: "Гвардии капитан Бабанин Николай Андреевич, гвардии старший лейтенант Гридин Вениамин Захарович, гвардии младший лейтенант Каневский Александр Денисович..."
Почувствовав, как предательская пелена застилает глаза, я резко отвернулся от товарищей. Вспомнилось прошлое. Сколько пришлось пережить! Сколько перегорело нервов, сколько потеряно друзей. Это и ваша Золотая Звезда, дорогие мои ребята, те, кто остался в сталинградских степях, у донбасских терриконов, на берегах седого Славутича!..
Вечером после занятий написал домой коротенькое письмо, закончил его словами: "Возьмите газету, там и прочитаете мое имя".
А утром позвонили из штаба корпуса:
- Каневский, к девяти ноль-ноль - к генералу Свиридову! На носках! Чтоб искры из-под ног летели.
С чего бы это?
Прибыл минут на двадцать раньше. У штаба встретил капитана Бабанина, старшего лейтенанта Гридина, рядовых Николаева и Полещикова. Немного позже подошли лейтенант Тряскин, младший лейтенант Максименко, старший сержант Мусаев.
В штабном помещении находились генерал Свиридов, его заместитель генерал Баскаков, начштаба корпуса полковник Лямцев, наш тыловик подполковник Срибный. Карп Васильевич каждому прибывшему пожал руку, пригласил сесть.
- Ну, товарищи герои, хочу сообщить вам приятную новость - поедете в Москву. К самому Калинину на прием.. Срочно пошить обмундирование,- командир корпуса повернулся к Леонтию Ивановичу Срибному,- и в путь-дорогу. Времени у вас не густо...
Форму пошили быстро. Началась подгонка. Рассматривая разительно изменившихся вдруг ребят, я думал: "Какие мы, черт возьми, красивые! При таком параде не стыдно показаться и в Белокаменной"
Перед отъездом обратился к полковнику Каневскому - может, разрешит на обратном пути хоть на часок заскочить домой? Разрешил - на целых три дня...
До Киева добирались на машинах. Мы знали, что город очень разрушен, но увиденное потрясло.
Несмотря на большие восстановительные работы, во многих местах лежали груды щебня и кирпича, скрученные рельсы. Тротуары изуродованы, усыпаны битым стеклом. Крещатик сожжен и разрушен, зияет пустыми глазницами оконных проемов, обугленный и мертвый. Горожане изможденные и худые.
У памятника Богдану Хмельницкому нам показали нарукавные повязки с надписью "Разрешается проживать в Киеве". Тех, кому "не разрешалось", отправляли в Германию или в Бабий Яр...
Поздним вечером покидали Киев.
Долго стоял у вагонного окна, старался думать о приятном, о том, что ждет в Москве, а душа наливалась полынной горечью. Перед глазами змеились полузаросшие траншеи на бульваре Шевченко, Успенский собор в развалинах, высокий обезглавленный постамент на пустынной площади перед Арсеналом...
Поезд шел резво, врезаясь в темноту. За окном попадались огоньки - редкие-редкие...
С Киевского вокзала столицы нас сразу же повезли в гостиницу. Немного отдохнули, привели себя в порядок. Потом прибыл полковник - с таких только плакаты рисовать. Мундир на нем - словно на портновском манекене. Планочка на груди солидная, но по всему чувствовалось, что о войне он знает только по сводкам. Паркетный шаркун.
Закусил полную розовую губу, погарцевал возле нас в сапогах-бутылках.
- Да вы что? В такой-то форме в Кремль? На церемонии вручения наград будут представители союзнических армий и... сам Верховный.
При этом слове полковник даже замер по стойке "смирно".
И снова нас обмеряли суетливые портные, подгоняли пошитое обмундирование.
И вот Георгиевский зал... Такую красоту не часто увидишь. Прекрасное кружево лепки почти сплошь покрывает огомный сводчатый плафон и колоннаду. На пилонах - мраморные доски с названиями полков, флотских экипажей, батарей - участников славных побед. На таких же досках вырезаны фамилии георгиевских кавалеров. Над головой - шесть бронзовых с золотом люстр, каждая пудов под сто весом. А на паркет, собранный из редчайших пород дерева, прямо страшно было ступать.
В зале собрались генералы и офицеры, несколько американцев и англичан при регалиях, фотографы. Верховный Главнокомандующий, которого все ждали, прибыть, как осторожно объяснили,- в силу важных обстоятельств - не смог.
В точно назначенное время появился Михаил Иванович Калинин - сухонький, подвижный, бородка клинышком, в круглых очках, напоминающий провинциального учителя. Нас сразу предупредили - не особенно сильно пожимать его руку.
Церемония деловая и строгая: зачитывается Указ Президиума Верховного Совета СССР, затем вручаются награды.
Подошла и моя очередь. Четко доложил, хотел произнести какие-то возвышенные слова, но язык словно прилип к небу.
Свет люстры играл в стеклах очков Калинина. Движением руки он поправил их, как бы сгоняя назойливые блики света.
- А вы, молодой человек, за какие подвиги получаете столь высокую награду?
Как тут ответишь? Только и сказал:
- Да я, товариц Калинин, разведчик.
Он широко улыбнулся, кивнул головой:
- Все понятно...
Получив орден Ленина и Золотую Звезду, я, несмотря н а предупреждение, вложил в рукопожатие не только чувство большой благодарности, но и, казалось, всю силу...
Чем ближе поезд подходил к станции Емиловка, тем учащенней билось в унисон этому стуку сердце.
О моем приезде дома уже знали.
Как только вышел на перрончик, сразу же попал в объятия. Все закружилось... Боже мой, Полина! Вытянулась, повзрослела. Она с разбегу повисает у меня на шее и плачет. Обнял ее. Куда же девалась моя выдержка? Уговариваю сестру не волноваться, а у самого дрожат руки. А вот и мама, брат Николай!.. У него уже повестка об отправке на фронт.
Назад едем в бричке. Что-то говорим друг другу, улыбаемся, а я все никак не могу понять - действительность это или сон...
Не успел, как говорится, отряхнуть дорожную пыль, а уже нужно спешить в кинотеатр. Предусмотрительные работники райкома комсомола отпечатали даже пригласительные билеты...
Посадили в президиум меня, маму. В одно мгновение окинул взглядом зал. Сколько знакомых лиц! Сияют неподдельной радостью и гордостью, будто награждены все они, а не я один...
Вышел на трибуну. Как много хотелось рассказать землякам о боях, о своих товарищах-разведчиках! Но на это и трех дней не хватит... Закончил свое короткое выступление так:
- Хотя война и близится к концу, но понадобится много усилий для достижения победы. Каждый выпущенный по врагу снаряд, каждый сноп, обмолоченный колхозниками, приближают полный разгром врага...
Дома собрались родственники, знакомые. На столе мои любимые вареники, о которых так мечталось после заплесневелого сухаря или углистой картофелины там, на фронте...
Засиделись допоздна. О ком только ни вспомнили, о чем ни переговорили!
Как хорошо проснуться на домашней постели и вдохнуть знакомый с детства свежий запах простыни, настой сухих трав. Лежал, и казалось: никогда не уходил из этого дома, никакого фронта не было - все это только приснилось...
Моя Матрена Павловна уже на ногах. Приблизится на цыпочках, постоит, вздохнет, поправит одеяло и так же бесшумно уходит.
А сквозь щели оконных ставен сочится утренний свет, слышатся голоса - женские, изредка мужские,- люди собираются в поле. И мне хочется туда, руки давно соскучились по мирной работе.
Вскакиваю, одеваюсь. На пороге - мать.
- Куда это ты в такую рань?
- Пойду подышу свежим воздухом...
Выхожу за околицу. Как все вокруг знакомо! Вот овраг, в котором прятался как-то от напугавшего козла, вот копанка, в которой едва не утонул. А дальше - лес... Там происходили баталии между "красными" и "белыми". Эка важность, что ружья и пулеметы деревянные! С ними ходили в разведку, обманывали и завлекали "неприятеля" в засады. Игра!..
Многие поля уже убраны, на тонких травинках дрожат капельки росы. Вдалеке урчит трактор, лущит стерню. Вот он остановился. Из кабины вылез мой друг детства Иван Ксенжик. Жмем друг другу руки, обнимаемся. Оба втискиваемся в узкую кабину КДП-35. Кладу руки на штурвал, плавно трогаю...
Ивана не остановишь, весь в плену воспоминаний.
- А помнишь, Сашко, как пацанами в лесу в войну играли? А как скирду подожгли?..
- Та было всякое...
Так и гонял трактор, пока не подъехал учетчик бригады Иван Круценко.
Присели на обочине, потянулись к куреву. После спрашиваю Круценко:
- Работу принимать будешь?
- А как же! Обработал 19,5 гектара, записываю на твой счет 3,60 трудодня.
- Запиши в фонд обороны.
Вот и пролетели незаметно три моих дня.
...Возвратившись в бригаду, принял новое поздравление - присвоили звание лейтенанта.
Как-то меня вызвал начальник политотдела бригады подполковник Герасименко. Достал из планшетки письмо, разгладил на столе. Загадочно улыбнувшись, спросил:
- Волноваху еще не забыл?
- Да как же ее забудешь! Ведь мы там такого шума наделали. А станцию как брали...
- Вот и хорошо, что помнишь. Тут волновахские товарищи приглашают нас на праздник первой годовщины освобождения города. С комбригом мы уже переговорили - решили послать тебя с Шуваевым, а также замполита артдивизиона Моисеева и командира минометной роты Фарахутдинова. Оформляйте документы - и в путь-дорогу. Не возражаешь?
- О чем речь?..
После недолгих сборов нас собрал подполковник Герасименко. Вместе с пропагандистом майором Чубичем дали короткое напутствие: мол, марку гвардейцев-волноваховцев держите на уровне.
До Сталино ехали железной дорогой, а на вокзале пересели на машину. Не обошлось и без приключений. Дорога - одно название! Занесло нас в болото, да так, что пришлось машину вытаскивать трактором. Помятых, грязных доставили прямо в парк перед райкомом партии на многолюдный митинг...
Мы рассказали о том, как гвардейцы-волновахцы громили гитлеровцев на Молочной, Днепре и Южном Буге; жители района в свою очередь говорили о той помощи, которую они оказывают фронту. Только на строительство колонны для 65-й Волновахской танковой бригады было собрано почти полтора миллиона рублей.
А на следующий день комсомольцы пригласили в клуб при паровозном депо. На торжественном ужине преподнесли нам огромные букеты цветов. Начались танцы.
Вот тут-то все и началось. С гопаком или чем-то в этом роде я бы еще справился, а вот с танго, фокстротом... Секретарь райкома комсомола Вера Киселева, заметив, что я стараюсь держаться в сторонке, разгоряченная весельем, хотела было затянуть меня в круг, но я уперся бычком.
- Почему не танцуешь, Саша? Может, наши девчата не нравятся?
- Да нравятся, но танцор из меня никудышный...
- А кто же нравится?
Я показал на девчушку в красном платье с необыкновенно большими голубыми глазами и толстыми косичками.
- У тебя глаз настоящего разведчика,- засмеялась Вера.- Это Люба Макарычева. Работает бухгалтером в депо, секретарь комсомольской организации. Пойдем, познакомлю...
И я на ватных ногах пошел знакомиться...
После танцев провожал Любу домой на улицу Деповскую. Люба рассказывала о себе, о работе, об отце, который воевал и был сильно контужен... А у меня путались все мысли и слова. Хотелось взять ее под руку, но не решался. Просто чертовщина какая-то! С "языками" управлялся, а тут оробел, как пацан...
Перед нашим отъездом в Котовск Люба пригласила всю делегацию домой. Познакомила с сестрами, подругами. Продуктов в то время было не густо, но стол девчата соорудили на славу. Слушали музыку, танцевали... Договорились вот так же встретиться после Победы. Только Миша Моисеев не разделял общего веселья - то и дело уходил на кухню, курил. Когда Лиля Дегтярева спросила, почему он такой грустный, ответил:
- Хорошо бы собраться так после войны, но чувствую - споткнусь где-то об пулю или осколок...
Лиля заплакала. К старшему лейтенанту, как я понял, она была неравнодушна...
Наступило время расставания. В Сталино приехало из Волновахи много провожающих. Среди них и Люба. Людно на перроне, шум, гам, пожелания доброго пути, победы, объятия, поцелуи... В честь нашего отъезда местный радиоузел врубил на полную громкость репродуктор, полилась знакомая мелодия:
Помню, как в памятный вечер
Падал платочек твой с плеч,
Как провожала и обещала
Синий платочек сберечь...
И тогда я бросился по вокзалу, чтобы купить Любе какой-нибудь подарок. Синий платочек не нашел, а вот кисейный розовый раздобыл... Он до сих пор хранится в нашей семье, поблекший от времени, как самая дорогая реликвия.
До последнего момента не знали, когда и куда нас перебросят. Поговаривали - в Румынию или в Венгрию. Но то были лишь предположения. Только к концу сентября обстановка прояснилась - корпусу предстояло сосредоточиться в районе венгерского города Сегед.
Для управления корпусными частями на период передислокации были созданы три оперативные группы. Первая, возглавляемая начальником штаба полковником Лямцевым, руководила погрузкой и отправкой эшелона из Котовска. После отбытия в новый район сосредоточения обязанности Лямцева возложили на старшего помощника оперативного отдела майора Иванова.
Вторая группа во главе с заместителем командира корпуса генералом Баскаковым обеспечивала выгрузку эшелонов на станции Рени и их отправку на баржах по Дунаю, железной дорогой и своим ходом.
Генерал Свиридов и несколько штабников составляли третью группу, которая выехала в Сегед. Комкор побывал на переправах через быструю Тису, ознакомился с местом сосредоточения и организовал встречу корпуса.
Несмотря на многие дорожные неувязки, прибыли к месту в назначенный срок - 28 октября 1944 года. Здесь нас подчинили 46-й армии, которой командовал генерал-лейтенант И. Т. Шлемин. Совместно с ее войсками 2-му гвардейскому Николаевскому механизированному корпусу предстояло принять участие в Будапештской наступательной операции.
Венгерская рапсодия
Венгрия. До вступления на территорию Венгрии мы уже многое знали об этой стране. Беды не раз вили под ее крышей свои гнезда, столетиями венгры изнывали под игом иноземных поработителей, были придавлены гнетом собственных феодалов и помещиков. Владычество турецких султанов. Грабежи жадной династии Габсбургов. Фашистская диктатура Хорти.
Сколько же мук и терзаний перенес этот маленький гордый народ, сколько раз поднимался он на борьбу, захлебываясь кровью! Недаром Шандор Петефи, истинный сын своей многострадальной родины, вопрошал в одном из стихотворений:
Есть ли в Венгрии хоть горсть земли такая,
Что венгерской кровью не орошена?
Еще в начале войны мало кто предполагал, что Венгрия, давшая миру Лайоша Кошута, Махая Танчича, Бела Куна, Тибора Самуэли, Мате Залку, страна, первой провозгласившая Советскую республику после нашей революции, вступит в преступный сговор с нацистской Германией, пошлет против нас свои войска. Для чего? Для того, чтобы они остались на заснеженных полях под Острогожском и Россошью, под Воронежем и Касторной? Только под станцией Касторная наголову была разбита.
2-я армия гонведов - цвет мадьярского воинства. Мы тогда спрашивали: кто их к нам звал? Какие счеты могут быть у венгерского пастуха с хлеборобом Поволжья? Какая злая сила толкнула этих мадьяр на просторы русской степи?..
Слушая рассказы о прошлом Венгрии, увидев своими глазами нарезанные лоскуты кукурузных и пшеничных полей, тут и там разбросанные помещичьи усадьбы, или, как их называли, господские дворы, а рядом халупы батраков под камышом и соломой, наши бойцы говорили:
- Да, хлебнули венгры горюшка с лихвой...
- А живут-то как? Земля у крестьян - подошвой сапога закроешь.
- Зато у помещика земли - два наших колхоза.
- А немцы как грабят? Недаром местные называют их саранчой: хапают все, что под руку попадет...
За долгий и нелегкий путь от волжских степей до Дуная мы повидали немало людского горя. Позади осталась опаленная войной земля родная, пройдены королевство румынское, царство болгарское, партизанский край Югославии... И вот земля венгерская. Она ждала своего освобождения!
2-й гвардейский механизированный корпус получил задачу быть готовым перейти в наступление на направлении главного удара 46-й армии, с ходу овладеть Кечкеметом, затем нанести удар по противнику, обороняющему Будапешт. Корпусу противостояли части 8-й и 10-й пехотных и 1-й кавалерийской дивизии венгров. Передний край проходил по линии Алпар севернее Кишкун-феледьхазы и Кишкунхалаша. Непривычные для нашего слуха названия!
Что касается оборудования позиций, то тут противник постарался от души. Несколько линий траншей, соединенных ходами сообщений. Между траншеями - дзоты. Всевозможные комбинации проволочных заграждений. Мины...
Кишкунфеледьхазу с Будапештом связывала лишь одна шоссейная дорога. По остальным проселочным, размытым дождями, особенно не разгонишься. Вдоль дорог рощицы, заболоченные участки. В промежутках между крупными населенными пунктами разбросано много хуторов в одну-две постройки. Каждый такой хутор представлял собой небольшой форт. Под большинством домов имелись подвалы с узкими вентиляционными отверстиями над уровнем земли, через которые удобно было вести пулеметный огонь. Почти во всех конюшнях и хлевах под основными большими окнами были прорезаны узкие оконца или поперечные щели, удобные для стрельбы. На колокольнях, крышах, чердаках сидели наблюдатели и снайперы.
Тактика мелких подразделений, обороняющихся в укрепленных хуторах, чаще всего сводилась к действиям из засады. Пропустить разведку, а затем всеми огневыми средствами обрушиться на неразвернувшуюся колонну - вот излюбленный прием врага.
В преддверии боевых действий штаб корпуса работал без сна и отдыха. Решались вопросы управления и взаимодействия, собирались и обобщались данные о противнике, проверялась связь, уточнялись вопросы обеспечения боеприпасами, продовольствием, горюче-смазочными материалами.
Штабные офицеры готовили расчеты, таблицы, необходимые командиру корпуса для принятия решения. По его замыслу, боевой порядок строился в два эшелона. В первом должна была наступить наша бригада.
Мы непрерывно вели наблюдение, чтобы предусмотреть и исключить любую случайность.