- Да, да, Пернат, убийство! Неужели вы ни о чем не знаете? Ну вы и впрямь как с луны свалились! Да ведь полиция на всех углах развесила свои взывающие к верноподданническим чувствам объявления, из коих явствует, что жирный "фармазон" Цотманн - ну да, да, я имею в виду этого известного всему гетто холеного любителя "клубнички" и по совместительству директора страхового агентства, - так вот он, судя по всему, злодейски убит. Остается только надеяться, что собственную драгоценную жизнь сей ценитель прекрасного пола успел надежно застраховать... Кое-кого уже арестовали... Этого пацаненка Лойзу повязали прямо здесь, в вашем доме... Вот и рыжая Розина как сквозь землю провалилась... Нет, вы понимаете, Пернат, что происходит: мои слова начинают претворяться в действительность! Пом ните, я вам на днях предрекал? А все этот чертов Голем, пропади он пропадом! Недаром все обитатели еврейского гетто как с ума посходили!..
Я не проронил ни слова, сейчас меня занимало другое: почему Гиллель так настойчиво вглядывается в мои глаза? Когда же я, не зная, чем объяснить столь пристальное внимание, бросил на
архивариуса недоуменный взгляд, то заметил, как уголки его губ слегка дрогнули в сдержанной улыбке.
Сомнений быть не могло: она предназначалась мне!
Бурная волна радости захлестнула меня, и в каморке моей сразу стало как-то теплее. Тут только, к своему немалому стыду, я вспомнил о священном долге гостеприимства. Надо чем-то угостить гостей! Что же подать? Бутылку бургундского?.. Да, но у меня всего одна бутылка... Маловато, конечно, но что делать, не бежать же сейчас в лавку... Довольный, что представилась возможность дать выход переполнявшим меня чувствам, я суетливо носился по комнате, накрывая на стол. Так, теперь бокалы... Ну и, разумеется, сигары...
В конце концов у меня даже голос прорезался:
- Да что же вы всё стоите? Присаживайтесь! - И я поспешно придвинул своим гостям кресла.
Звак, раздосадованный тем, что его "сногсшибательные новости" не произвели должного эффекта, подозрительно спросил:
- А что это вы все время улыбаетесь, Гиллель? Быть может, не верите, что призрак Голема опять вернулся в еврейский квартал? Сдается мне, вы вообще не верите в Голема...
- Я бы не поверил в него даже в том случае, если бы своими собственными глазами увидел его здесь, в комнате, - спокойно ответил архивариус, бросив в мою сторону многозначительный взгляд.
Я понял скрытый смысл его слов.
Звак от удивления даже поперхнулся вином:
- Свидетельства тысяч людей для вас ничего не значат, Гиллель? Ну что ж, пусть так, однако, уверяю вас, пройдет совсем немного времени, и вы вспомните мои слова: убийство за убийством будет отныне происходить в граде Йозефовом! Уж кому- кому, а мне это хорошо известно! Ибо Голем всегда является в сопровождении кровожадной свиты.
- В череде самых страшных злодеяний нет ничего сверхъестественного, сколь бы длинной она ни оказалась, - возразил Гиллель, подходя к окну и внимательно глядя вниз, на лавчонку старьевщика. - Первое дуновение весеннего ветра чувствуют не только ветви, но и корни - и целебные, и ядовитые...
Весело подмигнув мне, Звак кивнул на Гиллеля.
- Если бы рабби захотел, то мог бы порассказать такое, что у нас бы волосы дыбом встали! - понизив голос до таинственного шепота, сообщил он.
Шемая повернулся к нам:
- Я не рабби, хотя и могу носить это духовное звание, а все го лишь смиренный архивариус при еврейской ратуше, и неприметная служба моя состоит в том, чтобы надлежащим образом, четко и аккуратно, вести регистрационный реестр живых и мертвых...
Я уловил скрытый намек, прозвучавший в его словах, старый кукольник тоже что-то инстинктивно почувствовал и сразу притих; некоторое время мы сидели в полнейшей тишине.
- Послушайте, рабби... о, пардон, я хотел сказать, господин Гиллель... - нарушил молчание Звак, и голос его на сей раз звучал подчеркнуто сдержанно и серьезно, - я уже давно хотел кое о чем спросить вас... Разумеется, вы вправе не отвечать на мой вопрос, если не хотите или... или не можете...
Шемая подошел к столу и принялся вертеть в руках свой пустой бокал - от вина он отказался, наверное ему это запрещал иудейский закон.
- Не беспокойтесь, господин Звак, спрашивайте.
- Располагаете ли вы, Гиллель, какими-нибудь сведениями о еврейском тайном учении, я имею в виду каббалу?
- Очень немногими.
- Я слышал, что существует некий манускрипт, по которому можно изучить каббалу... Зогар, кажется...
- Совершенно верно, Зогар - "Книга сияния".
- Вот видите, видите, она существует! - так и взвился кукольник. - Ну скажите же, разве это не вопиющая несправедливость - книга, которая якобы хранит ключи истинного толкования Библии и царствия небесного...
Гиллель осторожно его прервал:
- Лишь некоторые...
- Да хоть бы и так, пусть даже один-единственный, но и он недоступен нашему брату бедняку, ибо манускрипт сей столь
редок и ценен, что владеть им могут только очень богатые люди... Еще бы, уникальный экземпляр, да и тот, как я слышал, скрывают за семью печатями в Лондонском музее! К тому же написан он не то на халдейском, не то на арамейском, не то на еврейском, не то черт его знает на каком еще... Взять, к примеру, меня, да разве имел я когда-нибудь в жизни возможность изучить эти мудреные языки или поехать в Лондон?
- Неужто всю свою жизнь вы ни о чем другом не помышляли, кроме как проникнуть в тайны каббалы? - с легкой насмешкой осведомился Гиллель.
- Откровенно говоря, нет, - несколько смутившись, пробормотал Звак.
- Ну а раз так, то нечего вам на судьбу пенять, - сухо отрезал архивариус. - Кто всем своим существом, каждым атомом бренной плоти, не вопиет о духе, как задыхающийся - о глотке воздуха, тот не может постигнуть тайны Господни...
"И тем не менее должна существовать такая сакральная книга, которая бы заключала в себе не один, не два, не несколько, а все до единого ключи, отмыкающие тайны иного мира", - мелькнуло у меня в голове, пока я машинально вертел в руках Пагад, который все еще валялся в моем кармане, однако, прежде чем мне удалось облечь свой вопрос в слова, Звак уже озвучил его.
На губах Гиллеля вновь заиграла улыбка сфинкса:
-Любой вопрос обретает ответ в то самое мгновение, когда человек ставит его в духе.
Звак только досадливо крякнул, беспомощно развел руками и повернулся ко мне:
- Ну а вы-то, Пернат, понимаете, что он хочет этим сказать? Я немотствовал, даже дышать боялся, чтобы не пропустить
ни единого слова из того, что скажет Гиллель. А тот как ни в чем не бывало продолжал:
- Жизнь наша есть не что иное, как обретшие внешнюю форму вопросы, вынашивающие во чреве своем зародыши ответов, и ответы, чреватые новыми вопросами. Тот, кто видит в жизни что-то другое, - глупец.
Звак в сердцах стукнул кулаком по столу:
- Ну да, конечно, вопросы, которые всякий раз звучат по-иному, и ответы, которые каждый понимает по-своему.
- В том-то все и дело! - радостно подхватил Гиллель. - Лечить всех подряд из одной ложки - это привилегия современных горе-эскулапов. Вопрошающий в духе получает тот ответ, который именно ему необходим, в противном случае сотворенный из праха земного человек никогда бы не встал на тернистую и опасную стезю реализации собственного Я, ибо, лишенный каких-либо духовных ориентиров, попросту не смог бы избрать единственный, ему одному предначертанный путь среди тысяч и тысяч других, не имеющих к нему отношения, а потому гибельных дорог. Надеюсь, вы не полагаете, что наши еврейские тексты написаны одними согласными лишь из праздной прихоти? Каждый должен сам найти те тайные гласные, которые откроют лишь ему одному предназначенный смысл, - да не закоснеет живой глагол в мертвую и бездушную догму!
- Слова, слова, слова, рабби! - криво усмехнулся старый кукольник. - Пусть меня назовут pagad ultimo, последний дурак, если я хоть что-нибудь понял из того, что вы тут наговорили!
Пагад! Словно молния сверкнула в моем сознании. От ужаса я чуть не свалился с кресла.
Гиллель явно избегал смотреть мне в глаза.
- Как, простите, вы сказали: pagad ultimo? Кто знает, не есть ли это ваше истинное имя, господин Звак! - Слова архивариуса доносились до меня как из бездны. - Никогда и ни в чем нельзя быть слишком уверенным, даже в собственном имени. Впрочем, раз уж мы заговорили о картах, господин Звак, позвольте один вопрос: вы играете в тарок?
- В тарок?.. Ну разумеется, с детства...
- Тогда не понимаю, что вы так сокрушались по поводу недоступности каббалистических манускриптов, если сами тысячу
раз держали в своих собственных руках ту единственную книгу, которая содержит в себе все - абсолютно все! - каббалистическое учение.
- Я? В собственных руках? Книгу? - Старик в замешательстве схватился за голову.
- Да-да, именно вы! Вам никогда не бросалось в глаза, что колода для игры в тарок содержит двадцать два козыря - точно по числу букв в еврейском алфавите? Нет, вы только взгляните на наши богемские карты, особенно на козыри, так называемые старшие арканы, - что ни изображение, то настоящий символ: дурак, смерть, дьявол, Страшный Суд... Полноте, дорогой друг, жизнь кричит, едва голос не срывает, прямо вам в ухо свои ответы, а вы всё недовольны!. . Не стоит, наверное, утруждать вас всей этой ерундой, которую вам и знать-то необязательно, однако я все-таки скажу: "тарок" или "таро" означает то же самое, что и еврейское "тора" - закон; этот же корень прослеживается и в древнеегипетском "тарут" - "вопрошаемый", и в архаичном зендском "тариск" - "ждущий ответа". Все это следовало бы, конечно, знать нашим ученым мужам, прежде чем безапелляционно утверждать, что тарок возник в эпоху Карла VI. Подобно тому как Пагад является первой картой в колоде, человек есть первая и основная персона в своей личной книге символов, свой собственный двойник - еврейская буква "алеф", представленная в образе некоего мужа, одной рукой указующего на небо, другой - в бездну... Да, да, вы уже, наверное, догадались, что фигура сего потешного мужа есть не что иное, как наглядная иллюстрация традиционной герметической формулы: "То, что наверху, то и внизу; то, что внизу, то и наверху". Потому я и сказал вам, Звак: кто знает, не есть ли Пагад ваше истинное имя!..
Говоря это, Гиллель не сводил с меня своего пристального взгляда, а у меня голова шла кругом от той теряющейся в бесконечности перспективы все новых и новых смыслов, которые открывались мне в его словах.
- Как бы вам не сглазить самого себя, господин Звак! Поостерегитесь, ибо можно оказаться в таких
непроглядно темных безднах земных, из лабиринта которых еще никому из смертных не удавалось выбраться на свет Божий, если только он не имел при себе некоего магического талисмана... Предание гласит: три мужа сошли однажды в царство тьмы - один с ума свихнулся, другой ослеп и лишь третий, рабби Акиба, вышел из бездны целым и невредимым и поведал, что встретил в подземном лабиринте самого себя...
Эка невидаль, скажете вы, мало ли кто сталкивался нос к носу со своим двойником, взять хотя бы Гёте, который регулярно на мосту либо на каком-нибудь примитивном настиле, перекинутом с одного берега реки на другой, смотрел в глаза собственному призраку и при этом не только не повредился умом, но и, наоборот, почерпнул для себя немалое вдохновение. Так-то оно так, вот только встречал великий поэт всего-навсего отражение собственного сознания, а не истинного двойника - того, которого каббалисты называют "хавел герамим", "дыхание костей", и о котором сказано: как сошел он в могилу нетленным, в костях, так и восстанет в день последнего суда... Да не сокрушится кость его во веки веков!.. - Взгляд Гиллеля все глубже погружался в мои глаза. - Наши прабабки говорили о нем: "Обитель его высоко над землей, и нет в сей глухой каморе дверей, лишь одно окно, чрез кое невозможно договориться со смертными. Тот же, кто сумеет подчинить его своей воле и... пресуществить грубую его сущность, до конца своих дней пребудет в мире с самим собой"...
Ну да ладно, на сегодня достаточно... Что же касается тарока, то вы не хуже меня знаете: для каждого игрока карты ложатся по-своему, однако партию выигрывает только тот, кто умеет правильно распоряжаться козырями... Не пора ли нам, господин Звак, и честь знать? Пойдемте, пожалуй, а то вы таки выпьете все вино нашего гостеприимного хозяина, и мастеру Пернату нечем будет утолить свою жажду...
КРОВЬ
За окном нечто невообразимое - настоящая снежная битва. Не на шутку разыгравшаяся вьюга бросает в бой бесчисленные полки построенных в каре снежинок, и эти крошечные солдаты в белых пушистых мундирчиках то внезапно взметаются в отчаянном порыве и очертя голову летят в атаку, то, как будто спасаясь бегством пред лицом какого-то ужасного противника, несутся в противоположном направлении, а потом вдруг повисают в неподвижности, словно устыдившись своего позорного отступления, и с новыми, невесть откуда взявшимися силами устремляются на штурм прежних позиций, однако героическое наступление вскоре захлебывается, подавленное свежими неприятельскими армиями, напирающими и сверху, и снизу, и с флангов, и вскоре все планомерные военные действия тонут в хаосе беспощадного побоища, головокружительный вихрь которого, не считаясь с принадлежностью этого хрупкого воинства к той или иной враждующей стороне, смешивает ослепленных яростью противников в одну сплошную, непроглядную белесую круговерть.
Ума не приложу, сколько прошло времени с моего ночного странствования по подземному лабиринту - может, месяцы, может, годы, - однако если бы ежедневно не доходили до меня все новые курьезные слухи о Големе, которые, непрерывно обрастая самыми нелепыми подробностями, только подливали масла в огонь, то, думаю, в тяжелую минуту сомнения я бы наверняка списал все происшедшее со мной либо на кошмарный сон, либо на какое-нибудь сумеречное душевное состояние.
Из тех причудливо окрашенных арабесок, которыми выткали ковер моей жизни недавние события, одна выделялась своим зловеще кровавым цветом - рассказ Звака о загадочном и нераскрытом убийстве так называемого "фармазона".
Чем яснее вспоминал я изъеденное оспой лицо Лойзы, тем более маловероятной казалась мне его причастность к этому страшному злодеянию, хотя и не мог вполне избавиться от темного, неотступно преследовавшего меня подозрения: ведь в ту же ночь,
буквально через час, после того как Прокопу послышался предсмертный вопль, доносившийся из клоаки, мы видели парня в "Лойзичеке" почти в невменяемом состоянии. С другой стороны, не было никаких оснований считать этот долетевший из-под земли глухой, едва слышный звук, который, кстати, мог и померещиться нашему впечатлительному другу, криком о помощи...
В глазах у меня рябило от снежных хлопьев, которые, по-прежнему разыгрывая бесконечные батальные сценки, сумбурно кружились за оконным стеклом. Прикрыв веки, я с минуту массировал их кончиками пальцев, потом вновь сосредоточил свое внимание на лунном камне, лежавшем передо мной на рабочем столе, и в очередной раз подивился, насколько великолепно соотносилась его нежная, отсвечивающая неземной синевой фактура с восковой маской Мириам, которую мне удалось изготовить по памяти.
Я потирал руки: какая невероятная удача - среди сравнительно небольших хранящихся у меня запасов минералов нашлось именно то, что мне нужно! Если же в качестве основания будущей геммы использовать роговую обманку, то ее непроницаемо черный фон не только как нельзя лучше оттенит таинственное мерцание камня, но и придаст ему тот редкий, единственно подходящий отсвет, который я уже утратил надежду найти, да и рельеф минерала прямо-таки чудесно соответствовал пластическим особенностям лица Мириам, словно сама природа специально предназначила этот кристалл для того, чтобы воплотить в нем тонкий, неуловимо прекрасный профиль дочери Гиллеля.
Я давно положил глаз на этот камень, собираясь вырезать из него гемму с изображением египетского бога Осириса или Гермафродита из книги Иббур, который, стоило мне только вспомнить полное таинственного смысла видение, с удивительной отчетливостью всплывал пред внутренним взором и служил сильнейшим катализатором моих творческих устремлений, однако уже после первых пробных сечений штихелем в куске минерала обнаружилось такое поразительное подобие с точеными чертами лица этой ни на кого не похожей девушки, что я мгновенно изменил свой первоначальный замысел...
Книга Иббур!..
В моем сознании словно лавина низверглась, и вновь мне пришлось отложить свой стальной штихель, ибо только сейчас до меня вдруг дошло, какие великие потрясения случились в моей жизни за столь незначительный отрезок времени!
Подобно человеку, внезапно обнаружившему себя посреди необозримой пустыни, я в полной мере, хотя и с невольным трепетом, осознал ту бездонную, непреодолимую пропасть одиночества, которая пролегла между мной и остальными людьми. В самом деле, мог ли я говорить о том, что со мной приключилось, с кем-нибудь из знакомых, исключая, разумеется, Гиллеля?
Похоже, в последнее время ко мне стали возвращаться воспоминания юности - проникали они в мое сознание исподволь, в тихие ночные часы сна, так что я и сам ничего не замечал, если не считать той мучительной, почти смертельной тоски по чудесному, которая томила меня с самого раннего детства и до тех пор распаляла мою болезненную фантазию, уже тогда неудержимо рвавшуюся по ту сторону этой жалкой, преходящей "действительности", пока наконец исполнение сокровенной страсти не обрушилось на меня подобно урагану и всей своей мощью разбушевавшейся стихии не подавило ликующий крик моей души.
Однако все мои детские эмоции, не способные вместить в себя и малой толики катастрофической грандиозности происходящего, меркли пред тем невыразимым ужасом, который охватывал меня при одной только мысли о том мгновении, когда я окончательно приду в себя и должен буду своими слабыми, человеческими чувствами воспринять случившееся как реальность во всей ее нечеловеческой полноте и неземной, испепеляющей подлинности.
Господи, только не сейчас, да минует меня чаша сия! Мне бы сначала насладиться неизреченной премудростью сакральных глаголов, кои в величественном сиянии славы своей грядут пред разверстые в смиренном изумлении очи мои!
И ведь это в моей власти! Надо только войти в спальню и открыть заветную кассету, в которой хранится книга Иббур, подарок невидимых, потусторонних могуществ!