Сейчас именно птица, не Сима, Симы уже не было, разглядывала мальчика. Весь мир был пронизан мириадами нитей. Потянешь за одну ниточку - будет дождь. За вторую - и прохожий на улице улыбнется солнечному лучику, внезапно пробежавшему по лицу. За третью - и ребенок во дворе дома заплачет над сломанной игрушкой.
Ниточек так много...
Но ей нужны всего лишь две. Те, что имеют отношение к этому мальчику. Одна из них - ведет к его отцу. Вторая - к его матери. Так несложно дать им обоим кусочек удачи. Так легко...
Это не причинит никому вреда. Но Алёша сможет взлететь. А может, и его родители... кто знает?
Нити расправились под ее взглядом, налились синим цветом - и запульсировали.
Они оживали. И Сима знала - ей все удалось.
А теперь...
***
Алёша очнулся далеко не сразу.
Он по-прежнему стоял на мостике через грязный ручеек. И не было ни девочки, ни крыльев, ни полета...
Не было!?
Мальчик решительно расправил плечи.
Теперь он знал, что надо делать. И решительным шагом шел туда, где сможет изменить свою судьбу. Свою и своей мамы... Прирожденный воин будет сражаться до последнего. Пусть шансы невелики. Но они такие, какие они есть. Он - справится. И не сдастся. Уже никогда он не опустит голову ни перед врагами, ни перед обстоятельствами. Нет такой судьбы, которую нельзя было бы изменить! Все в его руках.
И иногда мальчику казалось, что за его спиной бьются невидимые белые крылья.
***
Тот же день, часом позже, телестудия "Зевс".
- Твою мать! И никаких новостей!? Нам даже в сетку поставить нечего!? Вы репортеры или ... и ...!? Придумайте, наконец, новости, если их нет!!! Вон отсюда, на улицу!!! И опросите людей, что они думают о налоге на презервативы!!!
Монолог взбешенного директора оборвало появление в студии ребенка лет десяти. Он запнулся на миг, а потом заорал еще громче.
- А это еще кто!? Кто пускает сюда детей!? Ты вообще чей, мальчик!?
Алёша (а это был именно он) демонстративно скривился. Смерил взглядом толстяка. И четко произнес.
- Здравствуйте. Меня зовут Карелин Алексей Германович. Я хочу поговорить с тем, кто делает телепередачи.
Директор на миг опешил. А мальчик продолжал, пока его не перебили. Он уже знал, что и как будет говорить. Часа, в течение которого он шел сюда, хватило и на обдумывание речи, и на подбор правильных слов. Мальчик знал - взрослые не будут слушать долго. Поэтому надо все сказать очень быстро и понятно. И плевать, что от холодных и равнодушных взглядов сжимается сердце. Сейчас он дерется за жизни своих родных.
- Это очень важно. У меня умирает мама. Ее можно спасти, если сделать операцию. Но у нас нет таких денег. Я хочу обратиться к людям из телевизора. Попросить о помощи...
На последних словах голос мальчика таки дрогнул, и Алёша уставился в пол. Прямо на пыльные и грязные носки своих кроссовок. Но приступ слабости прошел быстро. Белые крылья опять развернулись за спиной мальчика. Он поднял голову и поглядел на взрослых. На толстяка, который перестал орать и задумчиво разглядывал ребенка. На репортеров и операторов. На околотелевизионную шушеру...
И взрослые люди отводили глаза...
Может быть, впервые за долгое время им было стыдно.
Директор хотел что-то сказать, закашлялся и махнул рукой. Кто-то подсунул ему стакан с газировкой. Он сделал два глотка и кивнул.
- В вечерний выпуск! Сегодня же! Ребенка - в студию! Ко мне секретаря. Сейчас съездим к его матери, откроем счет...
- Мама в больнице, - тихо произнес Алёша. - Дома только бабушка.
Директор неловко погладил мальчика по плечу.
- А как зовут бабушку?
- Лилия Максимовна.
- Диктуй телефон.
***
Тот же день, пятью часами позже.
Герман Львович Карелин редко смотрел телевизор. И еще реже - местные новости. Но... так получилось. Когда он пришел домой его новая подружка (молодая, ногастая, грудастая и губастая, вытравленная до белого цвета перекисью водорода - одним словом эскорт обыкновенный, средней дороговизны) скакала по каналам. Увидев "папика" она вскочила и принялась хлопотать, забыв про телевизор. Помогла снять пиджак, налила виски...
А на экране тем временем появилась заставка местного канала. И раздался звонкий детский голос.
- Здравствуйте. Меня зовут Алёша. Папы у меня нет. А моя мама тяжело заболела. Врачи говорят, что у нее рак и требуется сложная операция. Я очень прошу всех...
От возмущения у Германа "в зобу дыханье сперло". Исчезло с экрана лицо мальчика - без грима, с полосками от слез на щеках и в пыльной старой майке, исчезла ведущая, которая показала историю болезни и назвала номер счета, чтобы перечислить деньги или номер телефона, чтобы звонить - пятьдесят рублей за звонок и деньги тоже идут на счет бабушки мальчика. Исчезло зрелище обычной бедной однокомнатной квартирки, в которой жил Алёша. А Герман все еще не мог оправиться от возмущения.
Ах наглый щенок! Отца у него нет!? Христарадничать вздумал!?
Герману и в голову не приходило, что приди к нему Алёша - он наверняка отказал бы ребенку. Сейчас им владел только гнев.
Крылья не раскрываются у людей, которые привыкли ползать. Жрать, ползать и гадить.
Что-то пискнув, отлетела в сторону "моделька".
Герман вылетел из дома и помчался, забыв про безумно дорогой джип, к дому в двух кварталах, где жила его первая жена с ребенком.
Он даже не предполагал, что ему тоже улыбнулась удача. В таком состоянии он врезался бы в первую попавшуюся машину - и скорее всего, с летальным исходом. Но Сима давала шанс и ему. Расправить крылья - и помочь взлететь сыну... но у червяков не бывает крыльев.
Когда Герман влетел во двор, Алёша сидел на скамейке. Мальчику не хотелось идти домой, где тихо плачет бабушка, и что-то говорят взрослые. Он знал - теперь все будет хорошо. В мире ведь много действительно добрых людей. И если их попросить - они помогут. А он в свою очередь будет помогать тем, кто к нему обратится. И цепочка добра потянется в будущее.
Как была права та девочка в парке...
Алёша посмотрел в небо и улыбнулся. Он помнил - полет. И всегда будет помнить синеву неба, облака, через которые он пробивался, и сильные крылья, несущие его вдаль. Сколько бы лет не прошло. Что бы ни случилось в жизни.
Он всегда сможет воскресить в своей памяти это небо. Он навсегда принадлежит ему. А он принадлежит небу.
Водитель, который привез директора телестудии, покосился на мальчишку. А молодец, парень. Не струсил. Все старается сделать для матери. Да, такого сына каждому иметь лестно... Такой маленький, а уже - мужчина. И его уже не сломаешь. Это-то водитель видел совершенно отчетливо. Мальчик не станет, как он сам, бежать и прятаться. Не станет терпеть и мириться с несправедливостью. Не станет прятаться от самого себя в бутылку с водкой, как это делал он, давно, после возвращения из Чечни, будь она проклята!
Молодец...
- Ах ты, сопляк, ...!!!
Тишина двора была разорвана дурным воплем Германа Львовича, который увидел своего сына, сидящим на скамейке.
Каким чудом Алёша успел вскочить и обежать ее - он и сам не знал. Но - успел. И замер там. Герман тоже замер. Огромное желание отодрать за уши мерзкого мальчишку кипело и бурлило внутри него. Но мужчина отлично понимал, что сыну хватит времени убежать. А догнать Алёшу он не сможет. И он решил для начала высказать все свои претензии.
- Что, ..., отца у тебя, ... нет!? Попрошайничаешь, ...!? Ах ты...!!!
Фраза была густо пересыпана матом. Но к удивлению мужчины, мальчик не дрогнул. Не струсил. Не спрятался. Не побежал. Наоборот, расправил плечи и брезгливо посмотрел на красного, разъяренного бизнесмена.
- Да. У меня нет отца. Когда мне будет шестнадцать, я поменяю фамилию и отчество. И слышать о тебе больше не хочу.
- Что!? Да ты, ...!!!
На плечо Герману легла тяжелая рука. Пальцы сжались клещами. Попали в болевую точку - и вместо яростного рева прозвучал какой-то всписк. Совершенно несолидный и не грозный.
- Еще раз побеспокоишь ребенка - я тебе твоими же яйцами уши заткну, - тихо сообщил шофер дядя Миша. И такая убежденность прозвучала в его голосе, что Герман вдруг как-то обмяк.
- А... это...
- Пошел вон. Мразь.
Последнее слово дядя Миша даже не произнес, а прорычал. Как здоровущая кавказская овчарка, оскалившая клыки. Еще не бросок, но уже предупреждение: "Не подходи. Живым не уйдешь".
И Герман это понял. Хрипло вздохнул - и побрел со двора.
Дядя Миша развернулся к мальчику. И обнаружил, что тот сжал кулачки. И ни слезинки в глазах.
- Ты как? В порядке?
- Да. Скажите, а где вы научились вот так...?
- Это? Чечня.
- А вы можете меня научить?
Дядя Миша... а может уже и Михаил Иванович Востриков расправил плечи. Улыбнулся. Спокойно, по-доброму, как когда-то улыбался майор Вострый.
- Зачем?
- Чтобы я мог защитить маму. И бабушку. Я знаю, я маленький. Но я буду стараться. Обещаю!
Михаил Иванович прищурился. Что-то давно сломанное распрямлялось в нем.
- Научу. Есть такой спортивный центр "Гренада". Знаешь?
- Да. Это рядом, на той улице.
- Там мой друг работает. Он меня давно тренером приглашал. Так что запиши мне телефон. Как туда устроюсь - я тебе позвоню.
- Хорошо. Теперь все будет хорошо. Я знаю.
И показалось Михаилу Ивановичу, что глаза мальчика на миг полыхнули нестерпимо синим светом. Светом неба.
Интерлюдия 1. В заповедном лесу.
Это был тот же самый лес. Та же поляна. Тот же мужчина. Не хватало только девочки с синими волосами. Вместо нее на поляне сидел самый обыкновенный рыжий лис. Сидел. А мужчина расхаживал, как дикий зверь в клетке, то и дело вскидывая руки, поводя головой и встряхиваясь всем телом. Словно пытался избавиться сам от себя.
- Как ты мог!? Как ты даже мог подумать о таком!? Зачем ты отпустил ее!?
Лис был невозмутим, как скульптура.
- Так было надо.
- Ты должен был остановить ее! Задержать!! Сказать мне!!! Ты понимаешь, что убил ее!?
- Нет.
- Что - нет!? Что - нет!?
Лис лениво повернул голову.
- Она должна пройти свой путь. А ты должен принять ее решение.
- Ее смерть!?
- Какая тебе разница!? Птица, которая не взлетит - умрет при родах. Ты все равно потеряешь ее. Раньше, позже... пара лет - разве это много?
- Скотина!
Лис зевнул и растянулся на траве во всю длину. Он сказал все, что хотел. Мудрому достаточно. А дураку - не докажешь.
Песня вторая.
Владислав Петрович.
Сима кое-как добралась до границ парка. Как оказалось, до города было достаточно далеко. И теперь она упрямо шла по обочине шоссе, загребая кроссовками пыль. Время от времени она начинала кашлять и задыхаться, но потом боль в груди успокаивалась - и девочка шла дальше. Позади остался мальчик Алёша. Она знала - все сделано правильно. Но легче не было. В сердце словно поселилась небольшая тупая иголочка - и время от времени поворачивалась, покалываясь глубоко внутри. Но - разве она могла поступить иначе?
Разве можно было не помочь ребенку?
Нельзя.
Беда в другом. Один из огоньков над сердцем - погас. Быстро и бесповоротно.
И сейчас девочке было больно.
Но... разве взлететь - легко!?
Нет!
Сима решительно откинула волосы с лица.
Осталось два человека. И она обязательно их найдет.
Взвизгнули колеса. Рядом с ней остановилась железная повозка. Лис называл их машинами. Девочка недоуменно поглядела на нее.
Из окна высунулся человек - мужчина лет сорока - пятидесяти.
- В город?
Сима кивнула. Что отвечать - она не знала.
- Садись, подвезу.
Сима недоуменно поглядела на повозку. Она не знала, как садиться в машину. Но человек сам решил за нее эту проблему. Дернул за что-то внутри - и дверь распахнулась, едва не задев девочку.
- Садись-садись. Денег не попрошу, - подбодрил ее мужчина. - У меня дочка такая, как ты.
Сима кивнула. Птица могла видеть души людей. И знала - этот человек не злой. Он действительно хочет только помочь. Не надо его обижать.
Она неловко влезла в машину, задев макушкой обо что-то металлическое. На глаза даже слезы навернулись.
- Осторожнее. Что ж ты так неаккуратно - водитель перегнулся через девочку и захлопнул дверцу.
Машина рванулась с места. В салоне Птице было тяжело. Клетка - она в любом виде клетка. Но...
- Как тебя зовут?
- Сима. А вас?
- Владислав Петрович. Откуда идешь-то?
- Из дома, - отозвалась Сима. И вдруг спросила. - Владислав Петрович, а вы - счастливы?
Мужчина неопределенно хмыкнул. Задумался. И вдруг улыбнулся.
- Сложно сказать. А что такое счастье? Вот смотри у меня дом хороший, семья крепкая, родители пока живы, они меня любят, жена вообще чудо, да и дети вроде молодцы, старший Санька, в мединститут сам поступил, говорит - хирургом буду, младшая Алинка - тоже умница. В олимпиадах участвует, хочет программистом быть. Работа вот у меня есть. Сейчас с дачи еду. Там повозиться - вообще в удовольствие...
Сима задумалась.
- Владислав Петрович, это ведь другое. А вы счастливы?
Мужчина подумал еще немного.
И пожал плечами.
- Наверное, да.
- Скажите, а взлететь вам никогда не хотелось?
Вопрос был ужасно важен для Симы. Тем более она видела - этот серьезный мужчина, встретившийся на пути, не будет отмахиваться и огрызаться. "Вот еще, глупости говоришь...". Чем-то он напоминал ей ее отца.
- Сложно сказать. В юности иногда снилось - летаю. Сейчас уж и ощущение забыл.
Сима еще внимательнее вгляделась в мужчину. А ведь и верно...
- А вы по дереву никогда резать не пытались?
Мужчина удивленно хмыкнул.
- Ишь ты, стрекоза... Пытался. Давно. Забылось уже, что и как...
- А опять начать не хотите?
- Да некогда мне этой глупостью заниматься.
Сима внимательно глядела на человека. Хорошего человека. Доброго. Или лучше сказать - не злого. И понимала - и так бывает. Человек сам оборвал себе крылья. И считает, что счастлив. А крылья ему просто не нужны. Незачем. Ног хватает. И стоит он крепко, и в небо не тянется... а крылья - были ли они?
Мужчина ведь и не помнит, как это - летать.
А она? Может ли она дать ему крылья? Имеет ли она право вернуть ему забытое?
Сима на миг задумалась. А потом улыбнулась своим мыслям. Может ли? Имеет ли право?!
Смешные вопросы.
Люди изначально созданы крылатыми. С душой, способной взлететь - и сиять. Просто они об этом не всегда знают. А синяя птица обязана помогать людям. Даже если они не понимают, что нуждаются в помощи. Помогать встать на крыло. И спрашивать тут незачем. Разве можно спрашивать слепого - что он думает о красном или синем цвете?!
Нельзя. И жестоко.
Какое-то время они молчали. Сима обдумывала свой поступок. Владислав Петрович сосредоточился на управлении машиной. И чуть улыбался про себя. Ишь ты... счастлив? А что - для счастья нужно начинать резать по дереву? Смешно!
Машина затормозила в городе на автостоянке. Совсем рядом с домом Владислава Петровича.
- Тебя куда довезти-то, стрекоза?
Сима покачала головой.
- не надо. Вы уже довезли. Владислав Петрович, поглядите мне в глаза.
Мужчина на миг развернулся к девочке, собираясь спросить - что ты еще придумала? И вдруг...
Под ногами качнулся пол. Куда-то исчезла машина. И он сам исчез. И все окружающее. И город. И весь мир.
Не было ничего. И никого.
Было только небо.
Невероятное. Синее. Пронзительное.
И он летел, разрезая воздух мощными крыльями. Золотистыми - как мед. Летел - и плакал от восторга. Плакал, кричал, пел... в глазах отдавались синие всполохи и играли мириады красок. И откуда-то мужчина знал - он будет все это помнить. Обязательно. И иначе никак. Будет помнить. Будет... летать!?
- Отец, тебе что - плохо!?
Владислав Петрович даже не сразу понял, что обращаются к нему.
Он сидел в машине, на автостоянке. В распахнутую дверцу заглядывал какой-то парень. И лицо у него было тревожное и серьезное.
- Да нет...
Владислав Петрович поразился своему голосу. Такому неуверенному, такому ломкому...
- спасибо - произнес он. - Не надо...
- точно? А то я смотрю - машина открыта, человек сидит - и плачет... думал беда какая...
Владислав Петрович улыбнулся.
- Нет. Не беда. Вовсе даже радость. Спасибо, друг.
Парень кивнул, убегая куда-то по своим делам. А Владислав Петрович махнул рукой на все - и отправился домой. Вести машину ему не хотелось. Хотелось лечь на диван, закрыть глаза - и еще раз попробовать пережить этот восторг.
Что же сделала та девочка? Наркотиком, что ли, прыснула? Но зачем? Все на месте и машина, и деньги, и документы... непонятно.
А войдя во двор своей пятиэтажки, Владислав Петрович вдруг увидел...
У них во дворе росли деревья. И среди них одна березка. Старая такая, уже почти рухнувшая. Вот ее сегодня и спилили, чтобы не дай бог не рухнула ни на дом, ни на машины. Или - того хуже, на людей. Оставался небольшой пенек. А ствол, распиленный на несколько частей, беспомощно лежал на сером асфальте. И было что-то такое беззащитное в нежной белой коре, раскинувшейся в серой городской пыли...
По березе не режут. Дерево не слишком подходящее...
И он ведь не помнит - КАК.
И инструментов нет...