Из сборника "Open Secrets"
Элис Манро
Албанская девственница
Alice Munro, The Albanian Virgin - The New Yorker, June 27, 1994 P. 118
(перевод Татьяна Боровикова)
В горах, в Малесии-э-Мади, она, должно быть, пыталась сказать, как ее зовут, но они восприняли ее имя как "Лоттар". Она повредила ногу, упав на острые камни - это случилось, когда застрелили ее проводника. Ее била лихорадка. Она понятия не имела, как долго ее везли через горы, завернутую в ковер и притороченную к спине лошади. Время от времени ее поили водой, иногда - ракией, это было что-то вроде местного бренди, очень крепкое. Вокруг пахло соснами. Часть пути они проплыли на лодке. Лоттар проснулась и увидела звезды - то ярче, то тусклей, они менялись местами, и от этих нестойких созвездий ее замутило. Потом она поняла, что они, видимо, переплывали озеро. Озеро Скутари, оно же Скадарское или Шкодер. Лодка пристала к берегу среди тростника. Ковер кишел какими-то паразитами, и они забирались под тряпки, которыми была перевязана ее нога.
Когда путешествие кончилось - хотя она об этом еще не знала - ее положили в маленькой каменной хижине, пристройке к большому дому, который называли кула. Хижина предназначалась для больных и умирающих. Но не для рожениц - здешние женщины рожали в полях среди кукурузы или у дороги, если женщина в это время несла товар на рынок.
Она пролежала - видимо, несколько недель - на куче папоротника. Удобная постель, и менять легко, если она запачкалась кровью или нечистотами. За Лоттар приглядывала старуха по имени Тима. Она залепила рану смесью воска, оливкового масла и сосновой смолы. Несколько раз в день повязку снимали и рану промывали ракией. Лоттар смотрела на черные кружевные занавески, свисающие с балок, и ей казалось, что она дома, у себя в спальне, и за ней ухаживает мать (которая к этому времени уже умерла). "Зачем вы повесили эти занавески? - бормотала она. - Они ужасные".
На самом деле это была паутина - толстая и мохнатая от копоти. Древняя паутина, скопление многих лет.
Еще в бреду Лоттар казалось, что к ее лицу прижимают широкую доску - возможно, крышку гроба. Но, придя в себя, она узнала, что это было всего лишь распятие, деревянное распятие, которое ей давали поцеловать. Этим занимался священник, францисканец. Высокий, свирепого вида мужчина с черными бровями и усами. От него неприятно пахло. Кроме распятия, он носил с собой револьвер - как она потом узнала, браунинг. Священник по ее виду понял, что она гяурка, то есть не мусульманка, но не догадался, что она может оказаться еретичкой. Он немножко знал английский, но произносил слова так, что она не могла ничего разобрать. А она тогда еще не знала ни слова по-гегски. Но потом, когда у нее спал жар, священник попробовал говорить по-итальянски, и они стали понимать друг друга, потому что она изучала итальянский в школе и полгода путешествовала по Италии. Он понимал ее неизмеримо лучше всех остальных, и потому она сперва ожидала, что он будет понимать ее полностью. "Какой здесь ближайший город?" - спросила она, и он ответил: "Шкодра". "Тогда, пожалуйста, съездите туда и найдите британского консула, если он там есть. Я подданная Британской империи. Скажите им, что я здесь. А если британского консула там нет, пойдите в полицию".
Она не понимала, что здесь никто, ни при каких обстоятельствах не может пойти в полицию. Она не знала, что теперь принадлежит к этому племени, этой куле, даже несмотря на то, что они взяли ее в плен непреднамеренно - это было постыдной ошибкой.
Напасть на женщину - невероятный позор. Стреляя в ее проводника, они думали, что она развернет лошадь и помчится вниз по горной дороге, обратно в Бар. Но лошадь шарахнулась от выстрела, споткнулась среди камней, и Лоттар упала, повредив ногу. Теперь у них не было иного выхода, кроме как забрать ее с собой, назад, через границу между Черногорией (которая по-другому называется Црна Гора или Монтенегро) и Малесией-э-Мади.
- Но почему они хотели ограбить проводника, а не меня? - Она, разумеется, решила, что их целью был грабеж. Она вспомнила, какой голодный вид был у этого человека и у его лошади, и как развевались белые лохмотья его головной повязки.
- Они вовсе не разбойники! - ее предположение шокировало францисканца. - Они честные люди. А застрелили его, потому что у них была с ним кровная вражда. С его семьей. У них такой закон.
Он объяснил, что убитый - ее проводник - убил человека из этой кулы. Он это сделал, поскольку тот еще раньше убил человека из его кулы. Так и будет продолжаться - вражда идет уже давно, и женщины все время рожают новых сыновей. Эти люди считают, что у них родится больше сыновей, чем у любого другого народа в мире - именно для кровной мести.
- В общем, ужасный обычай, - заключил священник. - Но они на это идут ради своей чести, ради чести своей семьи. Они всегда готовы умереть за свою честь.
Она сказала, что, видно, ее проводник не так уж был готов умереть, раз бежал в Черногорию.
- Но ему это не помогло, верно ведь? - сказал священник. - Даже если бы он уехал в Америку, все равно это не помогло бы.
В Триесте она села на пароход, идущий вдоль Далматинского побережья. Она путешествовала в компании мужа и жены Коззенс, с которыми познакомилась в Италии, и их друга доктора Лэма, который приехал из Англии и встретился с ними здесь. Пароход пристал в маленьком порту Бар, который итальянцы называют Антивари, и путешественники провели ночь в гостинице "Европейская". После обеда они погуляли по террасе, но миссис Коззенс боялась простуды, так что они вернулись в помещение и стали играть в карты. Ночью прошел дождь. Она проснулась и стала слушать шум дождя, и ее охватило ужасное разочарование, перешедшее в ненависть к этим немолодым людям, особенно к доктору Лэму, которого, как она подозревала, Коззенсы вызвали из Англии, чтобы познакомить с ней. Наверняка думали, что она богата. Заокеанская наследница, которой можно почти простить акцент. Эти люди слишком много ели и потом принимали пилюли от несварения. И еще их пугали незнакомые места - зачем тогда было сюда ехать? Утром ей придется вернуться вместе с ними на пароход, иначе они поднимут шум. Она никогда не совершит путешествие через горы в Цетине, столицу Черногории - им сказали, что это небезопасно. Она никогда не увидит ни колокольню, где когда-то висели головы турок, ни платан, под которым давал аудиенции своим подданным правитель-поэт. Ей не удавалось заснуть, и она решила, как только забрезжит рассвет, спуститься вниз и - даже если дождь еще не кончится - пройти немного по дороге за город, только чтобы посмотреть на руины, которые, как она знала, находятся в той стороне, среди олив, австрийскую крепость на скале и черный склон горы Ловчен.
Ей повезло и с погодой, и с гостиничным портье, который почти мгновенно отыскал для нее оборванного, но бодрого проводника на заморенной кляче. Они отправились в путь - она верхом, проводник пешком впереди. Дорога была крутая, извилистая, заваленная камнями, солнце жарило все сильней, а в участках тени, которые они пересекали время от времени, было черно и холодно. Она проголодалась и решила, что скоро надо будет поворачивать назад. Она собиралась позавтракать со своими спутниками, которые вставали поздно.
Конечно, после того, как обнаружат тело проводника, ее начнут искать. Местные власти - какие ни на есть - наверняка поставлены в известность. Пароход ушел по расписанию, и ее знакомые уехали на нем. В гостинице не забирали паспорта на ночь. Никто из родных и знакомых, оставшихся в Канаде, ее искать не будет. Она никому не писала регулярно, с братом поссорилась, родители ее умерли. "Ты вернешься домой, лишь растранжирив все наследство, и кто тогда должен будет о тебе заботиться?" - спросил ее брат.
Когда ее везли через сосновую рощу, она очнулась и вопреки боли - и, вероятно, из-за ракии - почувствовала, что ее укачивает, усыпляет, что она сдается, не веря в реальность происходящего. Она сфокусировала взгляд на свертке, притороченном к седлу едущего впереди всадника. Сверток колотился о спину лошади. Размером с капустный кочан, он был завернут в заскорузлую тряпку, покрытую ржавыми пятнами.
Эту историю я услышала в старой больнице святого Иосифа в Виктории. Рассказала ее Шарлотта - она была мне чем-то вроде подруги, когда я только переехала в те края. Отношения с друзьями тогда казались мне одновременно очень близкими и неустойчивыми, зыбкими. Я не могла понять, зачем люди рассказывают мне то или иное, в чем хотят меня убедить.
Я пришла в больницу с цветами и коробкой шоколадных конфет. Шарлотта подняла голову навстречу розам - коротко стриженные белые волосы походили на перья.
- Ну! - сказала она. - Они не пахнут! Я, во всяком случае, не чувствую. Но, конечно, они прекрасны. А конфеты съешь сама. Мне все кажется на вкус как смола. Не знаю, откуда мне известно, какая на вкус смола, но мне так кажется.
У нее был жар. Я взяла ее за руку - рука оказалась на ощупь горячей и отечной. Шарлотту остригли в больнице, и от этого казалось, что лицо и шея у нее похудели.
- Только не думай, что я тебе не благодарна, - сказала она. - Садись. Принеси стул вон оттуда, ей он не нужен.
В палате были еще две женщины. От одной виднелся только пучок желтовато-седых волос на подушке. Другая сидела привязанная к стулу, извиваясь и хрюкая.
- Здесь ужасно, - сказала Шарлотта. - Но надо стараться терпеть. Я так рада, что ты пришла. Вон та все ночи орет.
Она кивком указала на кровать у окна.
- Слава Христу, что сейчас она уснула. Я всю ночь глаз не могла сомкнуть, но употребила это время с пользой. Как ты думаешь, чем я занималась? Сочиняла сценарий фильма! Он совсем готов, у меня в голове, и я хочу, чтобы ты его послушала. Ты мне скажешь, получится ли из него хороший фильм. Я думаю, что да. Я бы хотела, чтобы главную роль играла Дженнифер Джонс. Впрочем, не знаю. Кажется, в ней уже нет прежнего задора. После того, как она вышла за этого магната.
- Слушай. Ой, ты бы не могла поправить подушку у меня за головой? Подними ее повыше. Эта история происходит в Албании, в северной Албании, которая называется Малесия-э-Мади. В двадцатых годах, когда жизнь там была очень простая, почти первобытная. Героиня - молодая женщина, которая путешествует в одиночку. В рассказе ее зовут Лоттар.
Я сидела и слушала. Шарлотта наклонялась вперед, даже слегка раскачивалась на жесткой больничной койке, чтобы подчеркнуть какой-нибудь выразительный момент. Опухшие руки взлетали и падали, она то властно и широко раскрывала синие глаза, то откидывалась на подушку и закрывала их совсем, чтобы вспомнить дальнейший ход сюжета. Ах да, говорила она. Да, да. И продолжала рассказ.
- Да, да, - сказала Шарлотта под конец. - Я знаю, что дальше, но на сегодня хватит. Тебе придется навестить меня еще раз. Завтра. Придешь?
Да, завтра, сказала я, и Шарлотта, кажется, уснула, не дослушав.
Кула была большим строением из грубо отесанного камня. На первом этаже располагались конюшни, над ними - жилые помещения. Вокруг по всему периметру шла веранда, а на веранде всегда сидела старуха с коклюшкой-бобиной, которая летала у нее, как птица, из одной руки в другую, оставляя за собой блестящий черный хвост галуна - миля за милей черного галуна, украшающего штаны всех местных мужчин. Другие женщины ткали за станками или тачали кожаные сандалии. Никто из сидящих не вязал - им даже не пришло бы в голову вязать сидя. Вязали они, шагая по тропе к ручью или обратно с пристегнутыми за спиной бочонками для воды. Вязали, идя на полевые работы или в буковый лес, где собирали опавшие ветви. Женщины вязали чулки - черно-белые, красно-белые, с зигзагами, похожими на молнию. Женские руки не должны быть праздными. Еще до рассвета они вымешивали тесто в почерневшей деревянной колоде, лепили караваи на оборотной стороне лопат и выпекали хлеб в очаге. (Хлеб был кукурузный, бездрожжевой, его ели горячим, и в желудке он разбухал, как шар.) Затем женщины должны были вымести пол в куле, выбросить грязный папоротник и принести охапки свежего на следующую ночь. Эту работу часто поручали Лоттар, потому что во всем остальном она была неумехой. Маленькие девочки мешали йогурт, чтобы не образовывались комки. Девочки постарше могли забить козленка, нафаршировать ему живот черемшой, шалфеем и яблоками, и зашить. По временам девочки и женщины всех возрастов выходили стирать белые головные платки мужчин в протекающем неподалеку холодном ручье с водой чистой, как стекло. Женщины растили табак и вешали созревшие листья сушить в темном сарае. Они мотыжили кукурузу и огурцы, они доили овец.
Суровые с виду, женщины на самом деле не были суровы. Просто они были очень заняты, и гордились собой, и стремились превзойти других. Кто принесет самую тяжелую вязанку дров? Кто вяжет быстрее всех? Кто быстрее других пройдется мотыгой по рядку в поле кукурузы? Тима - та старуха, что когда-то ухаживала за раненой Лоттар - работала с невероятной скоростью. Она взлетала по склону к куле с огромной - казалось, вдесятеро больше ее самой - вязанкой дров за плечами. Она скакала с камня на камень над речной водой и колотила белые платки вальком с такой силой, словно это были тела врагов. "Ох, Тима, Тима!" - кричали женщины в ироническом восхищении. Почти с такой же интонацией они кричали "Ох, Лоттар, Лоттар!", когда та - полная противоположность Тиме на шкале пользы - упускала белье и оно уплывало по течению. Порой кому-нибудь из женщин случалось огреть Лоттар палкой по спине, как осла - скорее в отчаянии, чем из жестокости. Иногда кто-нибудь из молодых просил: "Поговори по-своему!", и Лоттар, чтобы развлечь их, говорила по-английски. При звуках чуждой речи женщины морщились и плевались. Она пыталась учить их отдельным словам - "рука", "нос" и так далее. Но женщинам эти слова казались смешными, и они повторяли их друг другу, хватаясь за животики.
Женщины проводили время с женщинами, а мужчины с мужчинами. Исключением были только отдельные ночи (иногда одни женщины дразнили других из-за этих ночей, и те, кого дразнили, сгорали от стыда и все отрицали, и порой дело кончалось оплеухами) и общие трапезы, во время которых мужчины ели, а женщины их обслуживали. Чем занимались мужчины в течение дня - женщин не касалось. Мужчины готовили боеприпасы и чистили оружие - оружию вообще уделяли много внимания, и многие ружья были красивыми, с гравированными серебряными накладками. Еще мужчины взрывали динамитом скалы, чтобы расчистить дорогу, и ухаживали за конями. Где бы ни были мужчины, оттуда всегда слышался смех, иногда пение, а порой холостые выстрелы. Когда мужчины были дома, казалось, что они в отпуске, а потом кто-нибудь из них отправлялся в карательную экспедицию или на совет племен, который должен был положить конец особо кровопролитной ссоре. Но никто из женщин не верил, что из этого выйдет толк - все они смеялись и говорили, что от этого только убьют на два десятка людей больше. Когда юноша впервые отправлялся убивать, женщины суетились вокруг него, стараясь нарядить его получше и красиво подстричь, чтобы поднять его дух. Если он вернется ни с чем, никто не выйдет за него замуж - мало-мальски стоящая женщина не пойдет за мужчину, который никого не убил. А заполучить жен для сыновей стремилась каждая семья, потому что всем нужны были работницы в доме.
Как-то вечером Лоттар подавала еду одному из мужчин - гостю, на трапезу за низким столом, софрой, всегда приглашались гости - и заметила, что у него очень маленькие руки и безволосые запястья. Однако он не был молод. Не мальчик. Морщинистое лицо, словно из дубленой кожи - но без усов. Она прислушалась к его голосу в общей беседе - голос показался ей хриплым, но скорее женским, чем мужским. Но гость курил, ел с мужчинами, у него было ружье.
- Это мужчина? - спросила она у женщины, которая подавала на стол рядом с ней. Женщина помотала головой, не желая говорить при мужчинах. Но вопрос Лоттар услышали девчонки, которые не думали об осторожности.
- "Это мужчина? Это мужчина?" - передразнили они. - Ой, Лоттар, какая ты глупая! Ты что, не видишь, что это девственница?
Лоттар не стала расспрашивать их дальше. Но когда в следующий раз увидела францисканца, побежала за ним, чтобы задать вопрос ему. Что такое "девственница"? Ей пришлось догонять священника, потому что он больше не заходил с ней поговорить, как раньше, когда она лежала в хижине. Теперь, когда он приходил в кулу, Лоттар все время работала, и к тому же ему нельзя было проводить много времени среди женщин - ему полагалось сидеть с мужчинами. Увидев, что священник уходит, она вскочила и побежала за ним. Он шагал вниз по тропе среди сумаха, направляясь к голой деревянной церкви и пристроенному к ней домику, своему жилью.
Он объяснил, что "девственницы" - это женщины, но такие, которые уподобились мужчинам. Если женщина не хочет замужества, она дает клятву при свидетелях, что никогда не выйдет замуж, и тогда надевает мужскую одежду и берет ружье - и лошадь, если у нее есть деньги на лошадь - и тогда живет как хочет. Обычно "девственницы" бедны, потому что не имеют женщин, которые на них работали бы. Но "девственницу" никто не трогает, и она может садиться за софру и есть с мужчинами.
Лоттар больше не просила священника поехать в Шкодру. Теперь она понимала, что это, наверно, очень далеко. Иногда она спрашивала, не слыхал ли он чего, не ищут ли ее, и он строго отвечал, что нет, никто. Вспоминая, как в первые недели командовала, без стеснения говорила по-английски, уверенная, что ее случай особый и она заслуживает особого внимания, Лоттар стыдилась своей тогдашней тупости. И чем дольше она жила в куле, чем лучше говорила на местном языке и чем больше привыкала к работе, тем странней ей казалась мысль о том, чтобы отсюда уехать. Когда-нибудь она уедет, но уж никак не сегодня. Разве может она все бросить, когда в разгаре сбор табака, или ягод сумаха, или когда все готовятся ко дню Николы-вешнего?
На табачных полях женщины снимали куртки и рубашки и работали на солнце полуобнаженными, скрытые рядами высоких растений. Табачный сок, черный и липкий, как патока, стекал по рукам и размазывался по груди. В сумерках они отправлялись к ручью и отмывались дочиста. Они плескались в холодной воде - широкобокие женщины и тоненькие юные девушки. Они толкались, пытаясь застать друг друга врасплох, и часто окликали Лоттар, как любую другую, без презрения или вражды, предостерегая или торжествуя: "Лоттар, берегись! Лоттар!"
Они ей рассказывали всякое. Когда в селении умирают дети - это стрига виновата. Даже взрослый человек ссохнется и умрет, если стрига наложит на него заклятье. Стрига с виду совсем как обычная женщина, так что даже и не скажешь. Она пьет из людей кровь. Чтобы ее поймать, нужно положить крест на порог церкви в пасхальное воскресенье, когда все жители находятся внутри. Тогда стрига не сможет выйти. Можно еще следить за женщиной, которую подозреваешь. Если застать ее, когда она будет отрыгивать кровь, а потом собрать немножко этой крови на серебряную монету и носить монету с собой, то никакая стрига больше не сможет тебе навредить.
Кто стрижет волосы в полнолуние, тот поседеет.
Если у тебя болят руки и ноги, срежь несколько волосков с головы и подмышек и сожги - тогда боль пройдет.