Свет зажгли. Законные пассажиры, с билетами, покидали вагон, веселясь, расходились по своим купе; полуночники по обстоятельствам (те, что без) к новому сеансу готовились. Пришло несколько новеньких. Бросив иронический взгляд на Елену Глебовну, удалился ее сосед-юноша. Елена Глебовна стены вагона рассматривала, там висели картинки; супермены и - вумены, за последних Елене Глебовне всегда холодно было, когда попадались на стеклах кооперативных киосков.
Шел негромкий и очень интеллигентный спор - о существе порнографии.
- Нет, нет, это, безусловно, эротика. Порнография - это только когда у мужчины, причем, извините, вот таким образом. Так во всем мире считают.
- По-моему, ваши сведения устарели. Сейчас есть другая концепция. Когда имитация, тогда да, эротика, а когда по-настоящему, это уж порнография.
- Как то есть? Когда фрикции, это эротика, а когда… когда как ее… аннуляция, то порнография?
- Вы хотели сказать, овуляция?
- Подождите, абляция… нет, кумуляция… ну вы меня поняли.
- Вероятно, тут дело в оргазме.
- А как же фригидность?
Что там дальше было про американок, она уже не воспринимала. Кто там был кто и кто с кем. Кто с кем и с какой еще стати. Пассажиры покорно присутствовали. Никто не охал больше, не сокрушался, не вздыхал тяжело: "что показывают". Терпели. Ехали и терпели. Кто смотреть не хотел, тот сидел и терпел, кто хотел, тот смотрел… хотел, не хотел… Можно, в конце концов, думать о чем-нибудь о своем, можно попробовать отстраниться. Удивительно, однако, как повторяемость, единоподобие умервщляют самою идею движения, действия, хотя нельзя же во всем требовать изобретательности!.. вот так и глагол умирает в герундии - терпение, совокупление, поглупление… От герундия в воспаленном мозгу рукой подать (тоже образ) до родственной ему ерунды. Ерунда. Так и не попавшая в словари иностранных слов. А помнит ли Елена Глебовна, от чего производил ерунду любимый ею Лесков? От немецкого хер унд да, или сюда и туда, по-нашему, отнюдь не в сексуальном смысле - выражение, бытовавшее в Петербурге в среде немцев-колбасников. Елене Глебовне есть захотелось. Авторы фильма обращались к иным инстинктам. Но то ли этимологических штудий направленность была такова, что вспоминались в итоге мясопродукты, то ли обилие голого тела перед глазами способно, в принципе, возбудить, отнюдь не по Фрейду, аппетит зверский. Елена Глебовна проголодалась; она бы еще и развеселилась, ей бы стало смешно обязательно, если бы не подступившее вдруг удушающее ощущение бреда.
Хорошо было деду. Дед-безбилетник умудрился уснуть. Он негромко храпел, ему не мешали. Елена Глебовна завидовала ему черной завистью. Она так не могла. Она пыталась понять, долго ли ей еще надлежит мучиться, по подсчетам выходило - весьма. Время самым нежелательным образом намеревалось растянуться, или, что то же, замедлиться в соответствии с тягомотным, навязанным постановщиком ритмом, как бы мстя Елене Глебовне за свою постоянную ей нехватку своим же теперь навсегда изобилием - однообразным, тяжеловесным и разрастающимся. Конца всему этому не предвиделось. Когда же кончат они? - спрашивала Елена Глебовна, не отдавая себе отчета в двусмысленности вопроса.
Дурная бесконечность. И все в ее голове. Это ее голова, болезная, расширялась до размеров вагона, это в ней, в голове несчастной, не знавшей две ночи сна и покоя, добросовестно и методично совокуплялись сменяющие друг друга партнеры. Зачуханные пассажиры, вдавленные в вагонные кресла, томились в ее голове и везли каждый свою головную боль, и было так сильно натоплено, что никак не продохнуть было, как было никак не понять возможность снега вовне, сквозь который падает в темноту все это совокупляющееся и созерцающее - стуча, стуча, стуча.
- Я, Софья Семеновна, может, в Америку уеду.
Ах вот оно что. Детки. Детушки.
Ты им про Сонечку Мармеладову, про светлый образ, а они, прохвосты. Такие фильмы смотрят, вот к чему тянутся, что доступно им - вот. "Ты ж, Сучков, не читал, сознайся, роман". "Читал, читал". "Расскажи тогда, что знаешь про Свидригайлова". "Он в Америку уехать хотел". Смех в классе. "Нет, он сам так сказал, что в Америку". "Ну и как же, уехал?" "Он имел в виду, что застрелится".
Свидригайлов к чему. Банька, в ней пауки. Это ж смерть ему так представлялась, вечность. Вот к чему Свидригайлов. Закопченная банька с пауками, видеосалон, вагон-видео, бесконечный ряд одних и тех же движений.
И не рай. И не ад. И не пустота. И никогда не кончится.
Смерть. Смерть. Ее образ.
Игнатенко торт уронил.
До того был тост Игнатенко.
Он сказал:
- Я желаю вам жить долго-долго и умереть в один день.
Гости закричали "горько".
Елена Глебовна виски терла. Ей сделалось не по себе. "Умереть в один день". Жутко стало - оттого, что не там она то ощутила, а здесь, не на кладбище.
То, что там, возле ямы и возле гроба, ей казалось до странности неотчетливым, посторонним, безличным, безобразным, близость там, у гроба, чего не дано ей было почувствовать, - здесь представилось вдруг по-свидригайловски зримо и просто. Та же "банька", только вагон, душный, темный, на экране фантомы, шевеление плоти бесплотной, пятна тел. Встань - уйди. Невозможность уйти. Не уйти. Это место ее. Смерти, вечности образ.
- Умереть в один день.
Опять на лица смотрела, тех, кто ехали с нею, - а видела маски. Неживые. Все неживое. Царство мертвых.
Она.
Лишь сейчас поняла, что случилось, ощутила весь ужас того. Встать хотела, но ватные ноги…
Вот и все. Вот и все.
Пассажиры щурились на свету.
Они оживали потихонечку. Оказалось, поезд никуда не шел. Он уже давно стоял, но в темноте никто не думал об этом. Елена Глебовна с трудом воспринимала, что вокруг нее происходит. Какое-то копошение, туда-сюда шатание, спотыкания о корзины и сумки в проходе, кашель, лиловое одеяло-занавес нижним краем забросили на перекладину, сидел, было видно, проводник, хозяин салона, на краю своей трехместной постели и, поглаживая колени, объяснял отсюда невидимому кому-то, что случилось. А что-то случилось.
- Пока кран, пока что… связь опять же…
По-видимому, с полотном что-то.
- Так мы это долго будем? - услышала Елена Глебовна дребезжащий голос из-за спины. - Еще мы в Латвии все или нет? Это что, Резекне?
- Куда Резекне! Остров был.
Заспорили. Одни говорили, Остров, другие - Псков.
- Успокойтесь, - отозвался проводник. - До Пыталова не доехали.
- Во застряли.
- Пыталово еще.
- Маткин берег.
Елене Глебовне блаженный вспомнился - как он в Остров рвался, вот, если не спит, кто расстроился - мамка в Острове ждет.
Появился другой проводник, он прошел по всему составу, узнал что-то, теперь весело сообщал своему товарищу. Елена Глебовна прислушалась. Проводник околесицу нес. Упал будто бы "Салют" на железнодорожное полотно.
- Какой "Салют"? - спросила непонятно кого.
Голос из-за спины пояснил:
- Станция космическая. Врут, врут, быть не может.
Пассажиров уже понесло.
- Слышь, "Салют" упал, говорят.
- А в газетах писали, он вчера упадет.
- Говорят, что сегодня.
- Не "Салют", а "Союз".
- То корабль - "Союз", а "Салют" - станция.
- "Прогресс" - корабль.
- А "Салют" - станция.
- У нас што хошь упадет.
- Запускают…
Старичок, отоспавшийся во время сеанса, теперь, пробудясь, вполне здраво втолковывал:
- Дурни, дурни, что мелете. Потому что вы за событиями не следите. Еще днем передали, я слышал, по радио, все упало уже. Еще утром. В Южной Америке. Не у нас. И весь мир знает. И "Прогресс", и "Салют". Все упало. Не мелите, не надо.
- Ошибаешься, дед, - подначивали старика. - У них в Южной Америке только "Прогресс" упал…
- А "Салют", он у нас…
- В Северной.
Елена Глебовна обернулась посмотреть, кто сказал "в Северной". Она понять не могла ничего. О чем говорили. Понимала, что дурни. Действительно дурни. Дурни смеются.
Остальные, - не дурни, - все были угрюмы.
Знатоки порнографии, как и прежде, вели в том же духе со знанием дела беседу.
- Скажем, взять некрофилов.
- Извините, это только мужчины. Женщин нет.
- То есть как женщин нет?
- Как? Никак. Им никак невозможно. Им, поверьте мне, ну, никак невозможно.
В тамбур дверь открывалась и закрывалась - возня: проводник не пускал подвыпивших новеньких, пока не отряхнутся от снега. Мужички порезвились: поиграли в снежки, поспихнувши на насыпь друг дружку, теперь пришли посмотреть на шведок в Нью-Йорке.
Первый же с мороза пришедши, румяный, разгоряченный, объявил публике:
- "Союз" упал.
- Алешка, - обозналась Елена Глебовна.
- Ничего. Скоро тронемся. Сказали, чинить кончают.
Устраивались.
Проводник одеяло опустил.
- Ну что сидим? Поехали!
Последнее вовсе не к поезду относилось - к очередному видеофильму. Свет погасили. На экране вновь появилось изображение: то да се, да красивые девушки, еще одетые. Им было тепло. Там было море. Елена Глебовна не видела ничего. Не слышала ни чаек, ни музыки. В глазах у нее стояли слезы. Лешка спрашивал: "Ты-то как?" Ей было жалко Лешку, было жалко Алису, жалко себя. "Ну, теперь-то ты меня как, наконец, простила?" Елена Глебовна кивала головой и плакала. "И хорошо, - отвечал, вздыхая, Лешка и, как бы шутя, добавлял: - А говорила, не встретимся".
Девушки обходились без мужчин, верша свой мучительный труд. Слезы текли по щекам. Поезд не шел никуда, он стоял. Он стоял среди российских полей, запорошенный снегом, в девяти верстах от Пыталова, в сорока девяти от Острова, ну а дальше, а дальше-то как, надо дальше по карте.
Пьесы
БЕРЕНДЕЙ
В целом комедия
ЛИЦА
Рюрик
Володя
Плюс - контролер, прохожий, полицейский, местный житель
Действие происходит в достаточно цивилизованной стране.
Пролог - в поезде. Потом - на станциях.
Пролог
Вагон. Не такой, как у нас. Входят Рюрик и Володя, обремененные сумками и складным столиком.
Рюрик энергичен, Володя суетен - затаскивает тележку…
РЮРИК. Проходи, проходи, не стесняйся. Тяжесть какая. Давай, давай. (Помогает.)
ВОЛОДЯ. Ничего, я сам. (Осматривается.) Никак пустой?
РЮРИК. А тут в поездах никто не ездит. Тут у всех личный транспорт. Садись.
Усаживаются.
ВОЛОДЯ. Думал, не дотащу.
Поезд трогается.
РЮРИК. Дорого. Бензин дешевле.
ВОЛОДЯ (растерянно). Да?
РЮРИК. Это такие, как я, на поездах. А так дорого.
ВОЛОДЯ. Хорошо.
РЮРИК. Здравствуй, что ли. Мы с тобой так и не поздоровались… а? По-настоящему.
Обнимаются.
Сентиментальным стал.
ВОЛОДЯ. Скучаешь, наверное?
РЮРИК. Не то слово.
ВОЛОДЯ. Сильно скучаешь?
РЮРИК. Нет. Совсем не скучаю. Не то слово.
ВОЛОДЯ. Не скучаешь - "не то слово"?
РЮРИК. Не то слово, скучаю.
ВОЛОДЯ. Я и сказал, что скучаешь.
РЮРИК. Ты не то сказал. Не говори ничего. Не спрашивай.
Едут молча.
Ну как?
ВОЛОДЯ. Как?
РЮРИК. Понравилось? Или как?
ВОЛОДЯ. В смысле - что?
РЮРИК. В смысле - все. Ты же первый раз. Первое впечатление.
ВОЛОДЯ. Первое впечатление - ничего. Я еще не почувствовал.
РЮРИК. А мне сразу понравилось.
ВОЛОДЯ. У меня… сумки тяжелые - первое впечатление. Вагон пустой… Я еще не почувствовал. Я боялся, ты меня не встретишь… Тяжесть такая…
РЮРИК. За кого же ты меня принимаешь, Володька? "Не встречу"… Тут даже воздух другой.
ВОЛОДЯ. А далеко ехать?
РЮРИК. Не очень. Ну давай, рассказывай. Как твои?
ВОЛОДЯ. Мои - ничего.
РЮРИК. Татьяна твоя в театре по-прежнему? ВОЛОДЯ. Нет, уже не по-прежнему.
РЮРИК. Понятно. А Елена Васильевна?
ВОЛОДЯ. Ушла на пенсию.
РЮРИК. Правильно.
ВОЛОДЯ. Остановок пять?
РЮРИК. Восемь. Не бери в голову, все равно высадят. А Федкевич, ты видел Федкевича?
ВОЛОДЯ. Кого высадят, Рюрик?
РЮРИК. Да никого. Ты видел Федкевича?
ВОЛОДЯ. Почему высадят, я не понял?
РЮРИК. Может, и не высадят. Раз на раз не приходится. Да ты не волнуйся, тут в каждом поезде так… После каждой остановки… Он как заводной… Свистун. Туда-сюда.
ВОЛОДЯ. То есть что за свистун?
РЮРИК. Ну свистун. Со свистком. Видел, на перроне свистел?
ВОЛОДЯ. У нас таких нет.
РЮРИК. А у нас есть. Он машинисту свистит. Чтобы трогались. Экзотика.
ВОЛОДЯ. Ну и пусть свистит.
РЮРИК. А потом проверяет. Он в поезде едет. По поезду ходит…
ВОЛОДЯ. Контролер.
РЮРИК. Ну да.
Пауза.
ВОЛОДЯ. Рюрик, ты купил билет?
РЮРИК. Все в порядке, не бойся.
ВОЛОДЯ. Ты купил два билета?
РЮРИК. Знаешь, сколько стоит билет, а тем более два?
ВОЛОДЯ. Мы так не договаривались.
РЮРИК. Высадят - поедем на следующем.
ВОЛОДЯ. Ты… ты… Ты в своем уме, Рюрик?
РЮРИК. Да что ты разнервничался? Со мной не пропадешь. Я все время так езжу.
ВОЛОДЯ. Рюрик, мне нельзя попадать в полицию. Меня больше не впустят.
РЮРИК. Здесь нет дорожной полиции. На этих ветках просто высаживают. С одного высадят - на другой пересядем. Все испытано. Если хочешь, можно спрятаться в туалете.
ВОЛОДЯ. Ты! Ты писал, что встретишь меня на машине!
РЮРИК. Не получилось. В другой раз. Не всегда все получается.
ВОЛОДЯ. Ты писал, что много зарабатываешь!
РЮРИК. Да. Но билеты все равно дорогие.
ВОЛОДЯ. Я тебе столько привез! Тебе не продать. Столько.
РЮРИК. Вижу. Спасибо. Продам.
ВОЛОДЯ. Три сумки тяжелые!
РЮРИК. Спасибо, Володя. Все хорошо, не волнуйся. Посмотри, как здорово, а ты говоришь. Неужели тебе здесь не нравится?
ВОЛОДЯ. Мне нравится, но я еще ничего не видел.
РЮРИК. Если бы не свистуны, был бы просто рай. Рай! Все зло в свистунах. Идем в туалет.
ВОЛОДЯ. А сумки?
РЮРИК. Поместимся. Должны поместиться.
ВОЛОДЯ. Да как же это так, Рюрик?..
РЮРИК. Туда не заглядывают.
Оба встают.
Нет. Опоздали.
ВОЛОДЯ (сердце упало). Идет?
РЮРИК. В соседнем вагоне.
ВОЛОДЯ. Ты видишь?
РЮРИК. Ощущаю. Я свистунов на расстоянии… Сядь.
Садятся.
Может, и не придет. Бывает, и не входит. Последний вагон. Подумает, нет никого.
ВОЛОДЯ (сутулясь). Может, нагнуться?
РЮРИК (невозмутимо). Как Раиса живет?
ВОЛОДЯ. Раиса? Нормально Раиса.
РЮРИК. А Петя?
ВОЛОДЯ. Нормально Петя.
РЮРИК. А Елена Васильевна? Сиди спокойно…
ВОЛОДЯ. На пенсии.
РЮРИК. Татьяна твоя ушла из театра?
ВОЛОДЯ. И Семенова тоже. Тоже ушла. Рудаков живет в Переделкино. Митрофаныч - метрдотель.
РЮРИК. А Федкевич?
ВОЛОДЯ. В Германии.
Едут. Молчат.
РЮРИК. В общем, всем хорошо.
ВОЛОДЯ. Нормально.
РЮРИК. Уже не придет. Как пить дать не придет.
Пауза.
ВОЛОДЯ. Ты… всех перечислил?
РЮРИК. Рассказывай.
ВОЛОДЯ (доставая конверт). Вот письмо.
РЮРИК. А на словах?
ВОЛОДЯ. У Юльки, говорит, плохо с математикой.
РЮРИК. Еще бы.
ВОЛОДЯ. И с физикой.
РЮРИК. Этого следовало ожидать.
ВОЛОДЯ. Сказала, что нет денег.
РЮРИК. Я отвечу. (Убирает конверт в карман.) Ты привез примус?
ВОЛОДЯ. Привез примус.
РЮРИК. Один?
ВОЛОДЯ. Ты один просил.
РЮРИК. Надо было три. Здесь все есть, кроме примусов.
ВОЛОДЯ. Увы.
РЮРИК. И складных столиков… Помнишь, Володька, мы с тобой по России как путешествовали… С примусами.
ВОЛОДЯ. С примусами.
РЮРИК. Я помню язык. Смоленск…
ВОЛОДЯ. Ростов-на-Дону.
РЮРИК. Ты привез водку?
ВОЛОДЯ. Две бутылки "Столичной".
РЮРИК. Доставай.
ВОЛОДЯ. Вот уж дудки.
РЮРИК. Доставай, доставай.
ВОЛОДЯ. До тебя не достану.
РЮРИК. Доставай, говорю.
ВОЛОДЯ. Когда приедем, тогда и достану.
РЮРИК. Ну и трус!.. Чего ты боишься? Я тоже сначала боялся. Ты не бойся. Тут свобода. Свистун сам испугается.
ВОЛОДЯ. Свободен, Рюрик. Разговор окончен.
Пауза.
РЮРИК. Посмотри: вагон для курящих.
ВОЛОДЯ. Где?
РЮРИК. Видишь знак? Вагон для курящих.
ВОЛОДЯ. Но не пьющих.
РЮРИК. А у вас нет для курящих. У вас для некурящих вагоны.
ВОЛОДЯ. Зато пить можно.
РЮРИК. Разве можно?
ВОЛОДЯ. А ты забыл?
РЮРИК. У нас тоже можно. Доставай.
ВОЛОДЯ. А у вас нельзя. Хочешь беломорину?
РЮРИК. Ты привез?
ВОЛОДЯ. Угощайся.
РЮРИК. Спрячь, спрячь. Не показывай.
ВОЛОДЯ. Отвык.
РЮРИК. Не отвык, а нельзя. Свистун увидит. Что нельзя, то нельзя. Тут у них экология. Действительно нельзя.
ВОЛОДЯ. "Беломор" нельзя?
РЮРИК. Именно "Беломор" нельзя. У них пунктик на этом.
ВОЛОДЯ. На "Беломоре"?
РЮРИК. На экологии.
ВОЛОДЯ. Цирк. (Помолчав.) Ты меня удивляешь.
РЮРИК. Дым, дым.
ВОЛОДЯ. Я поражен.
РЮРИК. Дым и пепел. Вплоть до тюрьмы.
ВОЛОДЯ. Да ты что?
РЮРИК. Спрячь. Не надо. Потом.
ВОЛОДЯ. Неужели в тюрьму?
РЮРИК. Я тебе говорю. Лучше выпьем. Достань. (Тянется к сумке.)
ВОЛОДЯ (препятствуя). Нет, я так не могу.
РЮРИК (внезапный прилив чувств). Не можешь… ты представить не можешь… как я рад… как я рад тебя видеть… Володька приехал…
Контролер. Контролерская форма. Фуражка. Бляха с номером. Висит свисток на груди. На запястье подвешен фонарик. Величествен, но и доброжелателен. Крайне доброжелателен. Пока.
(Не поворачиваясь в сторону Контролера.) Это он.
КОНТРОЛЕР (подойдя, улыбаясь любезно). Щур дуп фрезен. Катюп.
Молчание. Рюрик смотрит в окно. Володя - куда-то на пол.
Консоль. Щур фа сторин. Катюп.
Молчание.
(Менее доброжелательно). Катюп фа сторин. Консоль.
ВОЛОДЯ (подавленно). Между прочим, он к нам обращается.
РЮРИК (глядя в окно). Между прочим, я не глухой. Сиди спокойно.
КОНТРОЛЕР (Володе). Фаршен чис куден, катюп стан.