напевала негромко Мицу, чтобы заглушить тревогу. Давным-давно, помогая сестренке собираться на экскурсию, она пела эту песню.
- Морита-сан! - рядом с ней стоял молодой человек, делавший ей укол. Лицо врача было сосредоточенным. - Мне нужно поговорить с вами наедине, - он пошел по коридору, пригласив Мицу следовать за ним. Мицу вобрала голову в плечи.
Они вошли в комнату, на дверях которой висела табличка: "Библиотека кожного отделения".
Врач сел и, вытащив из кармана пачку сигарет, указал Мицу стул напротив. Вертя в руках пачку, он сказал:
- Вы слыхали что-нибудь о болезни Гансена?
Мицу отрицательно покачала головой.
- Мы не уверены, что у вас именно эта болезнь, и хотим проверить вас более тщательно, - он вынул записную книжку. - Недалеко от Одембы - всего час езды на автобусе - есть лечебница. Она называется "Воскресение". Вам нужно съездить туда. О билете не заботьтесь. Мы оплатим дорогу.
- Это очень опасная болезнь?
По лицу врача было видно, что он не знает, как ответить. Он вынул из пачки сигарету, размял ее и снова сунул в пачку.
- Ничего не могу сказать вам.
- Кто такой Гансен?
- Это врач. Датский. Но вы не беспокойтесь. Мы совсем не уверены, что у вас эта болезнь, лишь предполагаем... - молодой человек поспешно поднялся. - Вы обязательно должны съездить в эту лечебницу.
Оставшись одна, Мицу обхватила голову руками. В мозгу отдавалось: "Болезнь Гансена, болезнь Гансена".
Кто-то заглянул в библиотеку и тотчас захлопнул дверь. Болезнь Гансена... Непонятное название пугало Мицу. Но больше всего она боялась, что придется долго лечиться.
Когда она жила в Кавакоси, их сосед Камигава заболел туберкулезом. Он долго лежал в больнице, а жена его работала день и ночь, чтобы платить за лечение. Но у Мицу нет денег и на всем белом свете никого, кто бы помог ей...
Ведь у нее ничего не болит. Пятна даже не чешутся. Подумав об этом, Мицу успокоилась, встала и, взяв зонтик, вышла в опустевший коридор.
Дождь прекратился. Сквозь облака едва светило тусклое солнце. В больничном саду прохаживались больные. Кто-то окликнул Мицу.
- Вы забыли это, - молодая сестра, розовощекая, пухленькая, улыбаясь, подошла к Мицу и отдала ей сверток. У сестры были полные, белые руки. - Как хорошо, наконец-то дождик перестал! - она посмотрела на небо.
- Да... Скажите, пожалуйста, что это такое - болезнь Гансена? - задала Мицу мучивший ее вопрос.
- Болезнь Гансена? - живо переспросила сестра. - Наверное, проказа. А что?
Мицу изменилась в лице. Взглянув на нее, медсестра поняла, что допустила оплошность.
Она вскрикнула и в замешательстве убежала.
Серые стены больничных корпусов с темными окнами поплыли перед глазами Мицу. Она едва устояла на ногах, сделала шаг, второй... "Может быть, я сплю?"
Мимо Мицу, чуть не сбив ее с ног, пронеслась легковая машина.
- Ты что, очумела? Лезешь под колеса! - заорал шофер.
Мицу пошла по черной тропинке, с трудом удерживая в руках сверток.
Еще раз со страхом посмотрела на руку. Проказа! Этой болезнью болеют где-то в другом мире. У нее проказы не может быть, не может. Неужели она, Мицу, Морита Мицу, больна проказой? Нет. Нет и нет...
Она вспомнила все, что слыхала об этой болезни.
Однажды в ясный солнечный день они с матерью пошли в церковь. Возле церкви было много детей с разноцветными шарами в руках, старуха в белом переднике продавала леденцы. Мать купила Мицу леденцов. "Ешь осторожно, - сказала она, - не замажь платье".
По каменной лестнице они стали подниматься в церковь. Мать ругала Мицу, которая глядела по сторонам, но посреди лестницы вдруг прижала ее к себе и испуганно сказала: "Не ходи туда". На лестнице сидел нищий, перед ним стояла пустая тарелка. Он кланялся лысой головой, касаясь земли. Его грязные, цвета глины руки были без пальцев. Мицу стало страшно, захотелось плакать. Ей всегда хотелось плакать, когда она видела несчастных людей. И все же, крепко вцепившись обеими руками в руку матери, она не могла отвести взгляд от нищего...
- Мама!
- Что тебе?
- Отдай ему деньги!
- Не говори глупостей. Пойдем. Не надо смотреть на него.
- Почему?
- Он прокаженный.
- А что это такое?
- Если ты не будешь меня слушать, у тебя тоже отвалятся пальцы.
- А почему у дедушки отвалились?
- Потому что этот дедушка плохой. Он сделал людям много зла. Так бывает со всеми плохими людьми.
Потом на велосипеде приехал полицейский, и нищий исчез.
Слова матери глубоко запали в душу Мицу и теперь отчетливо звучали в ее ушах.
"Но разве я кому-нибудь причинила зло? Может, я не делала людям добра, но и зла я никому не сделала".
Если делать зло - значит воровать и говорить неправду, как Мицу считала с детства, ее никто не мог упрекнуть в этих грехах. Она всегда слушала мать, слушала мачеху и, когда поняла, что мешает мачехе, уехала в Токио. Здесь она старательно работала, а если ее подружка ленилась, работала за двоих.
Тропинка кончилась, Мицу вышла к трамвайной линии.
Она с утра ничего не ела, но ей и не хотелось. Хотелось лечь, закрыться с головой одеялом, забыть обо всем.
"Сон - лучший лекарь, - говорила мать, - потому что во сне человек забывает о своем горе и неприятностях, словно умирает".
Спать...
Мимо Мицу прогрохотал трамвай. Прислонившись к перилам моста, Мицу провожала его глазами. Из окон трамвая выглядывали дети, возвращавшиеся из школы. По мокрому асфальту ехали грузовики, спешили люди.
Токио... Люди торопливо бежали, не глядя на Мицу, и никто, конечно, не подозревал, о чем думает сейчас эта девушка с мрачным бледным лицом, прислонившаяся к перилам моста.
"Прыгнуть - и конец всему".
Но прыгать было страшно, очень страшно.
Она вышла на улицу Синдзуку. Не зная, куда идти дальше, Мицу зашла в столовую. Не потому, что хотела есть, просто так. Она что-то заказала и стала смотреть через большие окна столовой на ряд серых домов, на серое небо над этими домами. Незаметно взглянула на руку. Толстый доктор сказал правду: в середине темно-красного пятна были белые, как туман, точки. Мицу потрогала пятно пальцем.
"Что они понимают, эти доктора? Пятна совсем не болят".
...Когда они с матерью вернулись из церкви, мать рассказала отцу о нищем.
- Проказа? - Красное от водки лицо отца выразило удивление. - Неужели до сих пор болеют этой болезнью? Впрочем, когда я был мальчишкой, прокаженных было много. Кажется, проказа передается по наследству...
В семье Мицу никто не болел проказой. И мать умерла не из-за нее. Так откуда она может взяться у Мицу?
На другом конце стола сидела женщина с девочкой на коленях. Девочка, высвободившись из рук матери, подбежала к Мицу, держа новенькую куклу. Одета она была в голубую матроску. Приоткрыв измазанный киселем рот, девочка посмотрела на Мицу.
- Здравствуй, - впервые за этот день Мицу улыбнулась и протянула девочке руку.
Она всегда любила детей, а когда работала на фабрике, покупала соседским малышам сласти.
- Тетя, дайте еще, - просили дети.
- Хватит. Много нельзя, а то живот заболит, - ей нравилось говорить с детьми материнским тоном. Дети ее тоже любили.
Девочка с куклой, доверчиво улыбаясь, смотрела на Мицу. И вдруг Мицу, вся задрожав, отдернула руку. Потом закрыла лицо ладонями и замерла.
- Что с вами? Вам плохо? - услышала она над собой. Возле стола стоял официант.
- Нет, спасибо. Пройдет.
- Вы уронили сверток.
На Синдзуку было многолюдно. Опять моросил дождь. Нарядно одетые люди в разноцветных плащах прохаживались по мокрым тротуарам. Обнявшись, гуляли влюбленные. Их мокрые лица светились счастьем, белые зубы сверкали в улыбках.
Раньше, наблюдая счастливых людей, Мицу чувствовала себя несчастной, никому не нужной, однако сейчас она не ощущала ни горя, ни зависти. Только усталость... непреодолимую усталость...
Из окна дома слышалась песня:
Женщина, которую я бросил,
Где она...
Вдруг в толпе прохожих мелькнуло знакомое лицо. Это была Миура Марико - девушка, с которой Мицу работала на фабрике. Миура была в красивом, ярком плаще, под мышкой держала большой сверток - она только что вышла из ателье мод.
Хотя Миура была из богатой семьи - это знали все на фабрике,- она была доброй и простой в обхождении. Но, увидев Миуру, Мицу прикрылась зонтом - не потому, что не обрадовалась встрече, просто ей сейчас было не до разговоров...
Женщина, которую я бросил,
Где она...
Как отличается мир Мицу от мира Марико. Марико могла бы жить не работая, но работает, чтобы чем-то заполнить время. А попробовала бы Мицу прожить без работы! "Скоро Марико выйдет замуж за хорошего человека, а меня никто не возьмет. Кому я нужна?"
Марико счастливая, и на запястье у нее нет этих проклятых пятен.
О, как все противно! Противна Миура-сан, противен весь мир. Впервые в сердце Мицу не было ни сострадания, ни жалости. Она с ненавистью смотрела на влюбленных, в обнимку гулявших по улице. Ей было бы легче, если бы ее окружали люди, такие же несчастные, как она. Но почему она одна должна быть несчастной?
С трудом переставляя ноги, Мицу притащилась на станцию Синдзуку.
Мы все постоянно куда-то торопимся, Мицу же некуда было спешить. Оставалось одно: вернуться в Кавадзаки, в свою нору...
Она с ужасом думала о работе, представляя, как ее окружат девушки и с притворным участием станут расспрашивать.
- Надеюсь, Мицу-сан, ничего страшного? Хорошо, что не сифилис... Мы так беспокоились... Ведь тело - наш капитал... Нужно беречь себя... - звенело в ее ушах.
На станции толпились люди в плащах и с зонтами. Откуда-то несло вонью.
Купив билет, Мицу выпила стакан молока. Старик в форме Армии спасения играл на аккордеоне. Не у него ли тогда в Сибуе Мицу купила крестики... За спиной старика висела бумага с иероглифами: "Христос, взлюбивщий нас всех..."
"Бессмысленные, ничего не значащие слова. Если бог существует, почему ему нет дела до моих несчастий?
Почему я не родилась такой, как Миура-сан? Если бы я была немножко красивей, может быть, Ёсиока-сан не ушел бы от меня?
Почему каждую ночь, когда на улице сыро и холодно, я должна, стоя под дождем, заманивать клиентов, которые говорят мне в лицо: "Ну и рожа!"?"
- До Одембы...
Она прислушалась. Неужели пора? Железнодорожный служащий повторил в микрофон:
- Электропоезд до Коханды прибывает на станцию Синдзуку.
Пассажиры собрались на платформе. Нет, послышалось...
И вдруг Мицу почувствовала, как в ее груди поднимается отчаяние, которое она не может преодолеть...
Она показалась себе совершенно одинокой, беспомощной, никому не нужной, больной собачонкой, безжалостно выброшенной на улицу, которая называется жизнью.
Прислонившись к закопченной стене туннеля, Мицу, не стесняясь прохожих, громко заплакала...
Пятна на запястье (3)
В полдень, когда нависший над домами туман поредел, Мицу села в поезд.
На билете, который она судорожно сжимала в правой руке, в графе "Станция назначения" стояло "Одемба", но Мицу казалось, что было бы вернее написать: "Край света". Там живет горстка людей, оторванных от общества и связанных между собой одним несчастьем. Страшная болезнь разрушает их тело, оставляет на коже следы, как от расплавленного воска, но люди - везде люди. Они и там страдают и надеются на что-то, то есть живут.
- Внимание! Поезд до Одембы отправляется через пять минут, - сказал в микрофон чей-то скучный голос.
С крыши платформы скатывались черные капли.
- До отправления поезда в Одембу остается две минуты, - произнес тот же голос.
В вагоне было тесно и душно: запах хлорки, доносившийся из уборной, мешался с запахом сырой одежды, табака, человеческих тел. Мицу с трудом нашла свободное место и села, положив на колени зонтик и поставив у ног старенький чемодан с потертыми краями.
Места напротив нее занимала молодая пара - вероятно, муж и жена, по виду служащие. Они ели. Опустив на минуту палочки, женщина пристально посмотрела сперва на старый чемодан, потом на зонтик, а потом уже и на самое Мицу. Под этим взглядом Мицу опустила плечи и крепко сжала ручку зонтика.
Ударили в колокол, и поезд тронулся. Клочья серого дыма летели за окнами вагона третьего класса, и сквозь них виднелись маленькие и большие здания, груды камней и деревья, медленно поворачивающиеся улицы, заполненные людьми. Повседневный, будничный Токио...
Мицу вспомнилось, как неделю назад она стояла на мосту возле станции Ёцудани, борясь с желанием броситься вниз головой.
Нет, больше она не вернется в Токио, туда, где люди пьют кофе, гуляют с любимыми, ходят в кино и где всем снятся несбыточные сны...
Ее ждет другой мир, окруженный сумрачным лесом. В этом мире всегда темно и только тусклые фонари вокруг серых домов бросают мертвенный свет на людей, ослепших от проказы...
Поезд летел над Синагавой. Приподнявшись, Мицу кинула взгляд на крыши домов и фабрик. Она искала гостиницу на Сибуе.
Мокрая дорога на склоне горы... Женщина, тяжело поднимающаяся вверх... мокрые окна гостиницы... мужчина, которому она отдалась впервые в жизни...
Прощайте!
Это слово поднялось откуда-то из глубины ее существа. Оно уже готово было слететь с губ, но Мицу рукой закрыла рот. Женщина снова бросила на нее пристальный взгляд.
В Иокогаме вошло много народу. Все места были заняты, и люди заполнили проходы.
- Прошу вас, - раздался печальный женский голос у входа. - Здесь старый больной человек. Может быть, кто-нибудь уступит ему место?
Но усталые пассажиры будто ничего не слыхали. Мужчины развернули газеты и стали читать, надвинув на лоб кепки. Женщины закрыли глаза, притворившись, что дремлют.
- Простите, пожалуйста, может быть, кто-нибудь...
Мицу тоже слыхала этот голос. Больной? А что у него за болезнь? Разве есть болезнь страшнее той, которой заболела Мицу? Она тоже прикрыла глаза, стараясь не слышать слабый голосок женщины. Может быть, этому человеку больно, но ему не может быть больнее, чем ей сейчас.
Тот, у кого есть крошка хлеба, не имеет права отбирать последнее у умирающего с голоду, а если голодный откажется дать эту крошку ближнему, разве он совершит преступление?
Ее душа была как безжизненная пустыня.
Снова раздался голос женщины.
- Оставьте меня в покое, - шептала Мицу, крепко сжимая ручку зонта. - Я тоже больна, я изнемогаю от усталости.
Устало не только тело, устала душа...
Капли дождя ударяли в окно вагона, а за окном плескалось море, холодное, свинцовое, неприветливое...
Мицу понадобилось выйти. Она оставила зонтик и чемодан на сиденье и направилась в конец вагона.
У дверей уборной стояло человек пять мужчин, а возле умывальника пожилая женщина смачивала белый платок и вытирала им лицо и шею старого мужчины.
- Послушайте, - обратилась было Мицу к мужчинам. Ее сердце захлестнула жалость, как всегда, когда она видела страдания людей. Но, взглянув на равнодушные лица пассажиров, она прикусила язык. И все же, снова переведя взгляд на больного старика, не выдержала:
- Послушайте! Вон там есть свободное место. Садитесь, пожалуйста, - и сразу подумала: "Какая я дура!"
- Но вы ведь тоже больны, я вижу...
- Ничего. Зато я моложе...
Женщина попробовала улыбнуться, показав золотые зубы, и обратилась к старику:
- Вам уступили место. Пойдемте, дедушка.
Мицу вышла в тамбур и, прислонясь лбом к холодному стеклу, стала глядеть на рельсы соседнего пути, бегущие рядом с вагоном: они то плавно отходили в сторону, то снова приближались. Головки рельсов блестели, а подошва была ржавая. Девочкой, посадив младшего брата на спину, она любила гулять у железнодорожной линии, проходящей неподалеку от Кавакоси. Однажды Мицу положила гвоздь на головку рельса и, спрятавшись в траве, подождала, пока прошел товарный состав. Гвоздь стал похож на новенький ножик...
Головки рельсов блестели, подошва была ржавая...
Над рисовым полем поднимался легкий туман. На поле работали два крестьянина.
Слева между облаками образовался просвет. Закрыв глаза, Мицу пыталась задремать...
"Я еду в Одембу, оттуда, пересев на автобус, поеду в больницу "Воскресение", в больницу для прокаженных.
Для прокаженных! Я, Морита Мицу, - прокаженная? Нет! Нет! Не может быть! Это какое-то недоразумение!"
- Нет, нет, нет, нет. Это неправда... - повторяла Мицу в такт стуку колес.
"Нет... Нет... Я еду в родные края, в Кавакоси. В моем чемодане лежат гостинцы для брата и сестер... Дома я пробуду два дня. Отнесу цветы на могилу матери... побываю в гостях у соседей... Отец, наверное, удивится - ведь мы так давно не виделись. Он станет жаловаться, что жизнь день ото дня дорожает, становится труднее. И еще он спросит, нельзя ли устроить брата работать в Токио".
Открылась дверь, железнодорожник с повязкой контролера на правой руке вошел в тамбур.
- Ваш билет? - Он проколол билет Мицу и сказал, хотя Мицу его об этом не спрашивала: - Через несколько минут будем в Одембе.
***
В Одембе шел дождь.
Зал ожидания был полон юношей и девушек в широкополых шляпах, с альпенштоками в руках.
- Не везет нам, - говорили они, глядя через окно на небо. - Не везет... На вершину по такой погоде не взойти... Вот и встретили рассвет на Фудзи!.. Хотя бы до середины подняться...
Мицу с нескрываемой завистью смотрела, как они вытащили из рюкзаков свертки, фруктовую воду, конфеты и стали все вместе есть. Она тоже захотела есть, в горле пересохло. Но завидовала Мицу не тому, что они ели, а их дружбе: у нее никогда не было друзей, она никогда не ездила с ними в горы.
Одна из девушек в альпинистских, с толстыми подошвами, ботинках, тихо запела:
Вот мчится тройка почтовая...
Где-то Мицу слыхала эту песню.
Ну конечно же! Она вспомнила кабачок, куда ее привел Ёсиока-сан. Там юноши в черных блузах и девушки, курившие сигареты, хором пели эту песню.
...Ямщик, уныло напевая...
Не прерывая песни, девушка взглянула на Мицу и, заметив, с какой завистью та смотрит, засмеялась; на щеках у нее появились ямочки.
- Вы здешняя? - Она кинула взгляд на зонтик и чемодан Мицу.
- Нет. А вы студенты? - нерешительно спросила Мицу, думая об Ёсиоке-сан.
- Рабочие токийской фабрики. Хотели подняться на Фудзияму, да вот не повезло - погода испортилась, - девушка протянула Мицу конфеты: - Угощайтесь.
В это время кто-то крикнул:
- Автобус!
Все вышли на улицу.
В автобусе молодые люди продолжали петь й смеяться. Дождь стучал в крышу и в окна, косыми струями расползаясь по стеклу.
- Вам далеко ехать? - обратилась девушка к Мицу.
- Я еду в Какияму.
- А-а-а! Кажется, там местный праздник, я читала объявление на станции. Значит, вы на праздник и родных, наверное, повидаете?
Мицу не ответила; девушка, приняв это за согласие, опять рассмеялась, и опять на щеках ее появились ямочки.