- Да. Но ведь это же черт знает что такое! Бессмысленное положение для генерала империи! - воскликнул генерал Феро с чувством глубокого возмущения. - Ведь это же значит сидеть всю жизнь с заряженным пистолетом в столе и ждать вашего распоряжения! Это же бессмысленно! Вы делаете меня просто посмешищем!
- Бессмысленно? Вы так думаете? - ответил генерал д'Юбер с ехидной серьезностью. - Возможно. Однако я не знаю, как этому помочь. Во всяком случае, я не собираюсь болтать об этой истории. Никто не будет и знать о ней, так же как и по сей день, я полагаю, никто не знает причины нашей ссоры. Но довольно разговаривать, - поспешно прибавил он. - Я, собственно говоря, не могу входить в обсуждение этого вопроса с человеком, который для меня теперь больше не существует.
Когда дуэлянты вышли на открытое место, генерал Феро несколько позади и с каким-то остолбеневшим видом, оба секунданта бросились к ним со своих позиций на опушке. Генерал д'Юбер, обратившись к ним, сказал громко и отчетливо:
- Господа, я считаю своим долгом торжественно заявить вам в присутствии генерала Феро, что наше недоразумение наконец улажено. Вы можете сообщить об этом всем.
- Вы примирились наконец! - воскликнули они в один голос.
- Примирились? Нет, это не совсем так. Нечто гораздо более связывающее. Не правда ли, генерал?
Генерал Феро только опустил голову в знак согласия. Оба ветерана переглянулись. Позднее днем, когда они на минуту очутились одни, в отсутствие их мрачно помалкивающего приятеля, кирасир сказал:
- По правде говоря, я очень неплохо разбираю своим единственным глазом, но тут я ничего не могу разобрать. А он говорить не собирается.
- Насколько я понимаю, в этой дуэли с самого начала было что-то такое, чего никто во всей армии не мог понять, - сказал кавалерист с отмороженным носом. - В тайне она началась, в тайне продолжалась, в тайне, похоже, и окончится.
Генерал'д'Юбер возвращался домой широкими, поспешными шагами; однако он отнюдь не испытывал торжества победителя. Он победил, но у него не было чувства, что он что-то выиграл этой победой.
Накануне ночью он содрогался перед этой опасностью, угрожавшей его жизни. Жизнь казалась ему такой прекрасной, он так дорожил ею! Она давала ему возможность надеяться завоевать любовь этой девушки. Были минуты, когда в каком-то чудесном самообольщении ему казалось, что он уже завоевал эту любовь, и тогда жизнь его - перед этой угрозой смерти - казалась еще желанней, ибо он мог посвятить ее любимой.
Теперь, когда ему ничто не угрожало, жизнь сразу вдруг потеряла все свое очарование. Наоборот, она представлялась ему какой-то страшной западней, подстерегавшей его затем, чтобы показать ему все его ничтожество. А чудесное самообольщение - "завоеванная любовь", то, что на несколько мгновений утешило его среди кошмаров этой бессонной и, может быть, последней ночи, - он теперь понимал, что это такое. Это было просто безумие, тщеславный бред. Так этому человеку, отрезвленному благополучным исходом дуэли, жизнь предстала вдруг лишенной всякой привлекательности только потому, что ей больше ничто не угрожало.
Он подошел к дому сзади через огород и поэтому не заметил царившего в нем смятения. Он не встретил ни души. Только когда он уже тихонько шел по коридору, он обнаружил, что в доме не спят и что в нем царит необычная суета. Внизу среди беспорядочной беготни раздавались возгласы, окликали кого-то из слуг. Он с беспокойством увидел, что дверь в его комнату распахнута настежь, хотя ставни окон были закрыты. Он надеялся, что никто не заметил его утренней экскурсии, и подумал, что это, может быть, кто-нибудь из слуг вошел в его комнату. Но в солнечном свете сквозь щели ставен он увидел на своем низком диване какой-то ком, который потом принял очертания двух женщин в объятиях друг у дружки. Шепот, загадочно прерываемый стенаниями и слезами, доносился от этой необыкновенной групы. Генерал д'Юбер дернул и распахнул настежь ставни ближайшего окна. Одна из женщин вскочила. Это была его сестра. С распущенными волосами, закинув руки над головой, она минуту стояла неподвижно и затем с криком бросилась ему в объятия. Он обнял ее, но тут же сделал попытку высвободиться. Другая женщина не двигалась. Наоборот, она, казалось, старалась совсем прильнуть к дивану и зарывалась лицом в подушки. У нее тоже были распущенные волосы, восхитительно белокурые! Генерал д'Юбер узнал их, замирая от волнения. Мадемуазель де Вальмассиг! Адель! В слезах! Он страшно испугался и наконец решительно вырвался из объятий сестры. Тогда мадам Леони, взмахнув рукавом пеньюара, протянула свою красивую обнаженную руку и трагическим жестом показала на диван:
- Эта бедная девочка с перепугу бросилась из дому бегом! Бежала две мили, не останавливаясь!
- Что же такое случилось? - спросил генерал д'Юбер тихим, взволнованным голосом. Но мадам Леони продолжала громко:
- Она подняла трезвон, ударила в большой колокол у ворот! Весь дом подняла на ноги! Мы все еще спали. Ты представляешь себе, какой ужас? Адель, моя дорогая, сядьте!
Лицо генерала д'Юбера отнюдь не свидетельствовало о том, что он себе что-то "представляет". Однако из всех этих бессвязных восклицаний ему почему-то вдруг вообразилось, что его будущая теща внезапно скончалась. Но он сейчас же отогнал от себя эту мысль, Нет, он не мог представить себе размеров катастрофы, которая могла бы заставить мадемуазель де Вальмассиг броситься из дому, полного слуг, и бежать две мили, не останавливаясь, только затем, чтобы сообщить об этом.
- Но почему вы здесь, в этой комнате? - прошептал он чуть ли не в ужасе.
- Ну конечно, я побежала сюда, и эта крошка, я даже не заметила, бросилась за мной. И все из-за этого нелепого шевалье, - продолжала Леони, взглядывая на диван. - Все волосы у нее распустились! Ты представляешь себе, она даже не позаботилась позвать горничную причесать ее, а прямо ринулась сюда… Адель, дорогая моя, сядьте! Он выболтал ей все это в половине шестого утра. Она проснулась спозаранку и отворила ставни, чтобы подышать свежим воздухом, и видит - он сидит, сгорбившись, в саду на скамейке, в конце аллеи, - это в такую-то рань, представляешь себе? А накануне он говорил, что ему нездоровится. Она только накинула на себя платье и бросилась к нему. Конечно, она испугалась. Он очень любит ее, это правда, но уж до такой степени безрассудно! Оказывается, он так и не раздевался всю ночь, бедный старик! Он совершенно измучился и не в состоянии был выдумать что-нибудь правдоподобное… Вот уж тоже ты нашел, кому довериться! Муж пришел прямо в ярость. Он сказал: "Мы уж теперь не можем вмешаться". Ну вот, мы сели и стали ждать. Это просто ужасно! И эта бедная девочка бежала с распущенными волосами всю дорогу, ее кто-то там видел в поле. И здесь она подняла весь дом! Ужасно неудобно! Хорошо, что вы поженитесь на той неделе. Адель, сядьте, пожалуйста, вы же видите - он пришел домой, на собственных ногах. Мы боялись, что тебя принесут на носилках. Мало ли что могло случиться! Поди посмотри, заложили ли коляску, я должна сейчас же отвезти ее домой. Ей нельзя оставаться здесь ни минуты больше, это неудобно.
Генерал д'Юбер стоял не двигаясь, он как будто ничего не слыхал.
Мадам Леони уже передумала.
- Я пойду и посмотрю сама, - сказала она. - Мне надо надеть плащ. Адель… - начала она, но так и не прибавила: "сядьте". Выходя, она сказала громко, бодрым голосом: - Я не закрываю дверь!
Генерал д'Юбер сделал движение к дивану, но тут Адель села, и он остановился как вкопанный. Он подумал: "Я сегодня не умывался, у меня, должно быть, вид старого бродяги. Наверно, вся спина в земле, сосновые иглы в волосах". Он вдруг решил, что ему сейчас следует держать себя крайне осмотрительно.
- Я чрезвычайно огорчен, мадемуазель… - начал он как-то неопределенно и тут же умолк.
Она сидела на диване, щеки у нее пылали, а волосы, блестящие, светлые, рассыпались по плечам. Это было совершенно невиданное зрелище для генерала. Он подошел к окну, выглянул для безопасности и сказал:
- Я боюсь, что вы считаете меня сумасшедшим.
Он сказал это с искренним отчаянием. И тут же повернулся и увидел, что она следит за ним, не отрывая глаз. И глаза ее не опустились, встретившись с его взглядом, и выражение ее лица тоже было ново для него, - как если бы в нем что-то перевернулось. Глаза смотрели на него с серьезной задумчивостью, а прелестные губы словно сдерживали улыбку. От этой перемены ее непостижимая красота казалась менее загадочной, более доступной пониманию. Чувство удивительной легкости вдруг охватило генерала, и у него даже появилась какая-то непринужденность движений. Он направился к ней через всю комнату с таким восторженным воодушевлением, с каким он когда-то врезался в батарею, изрыгающую смерть, пламя и дым, затем остановился, глядя смеющимися глазами на эту девушку, которая должна была стать его женой (на следующей неделе) благодаря стараниям мудрой, чудесной Леони.
- Ах, мадемуазель, - произнес он тоном учтивого раскаяния, - если б я только мог быть уверен, что вы бежали сюда сегодня две мили бегом, не останавливаясь, не только из любви к вашей матушке!
И он умолк, дожидаясь ответа, с виду невозмутимый, но с каким-то ликующим чувством в душе. В ответ раздался застенчивый шепот, а ресницы, пленительно дрогнув, опустились:
- Если уж вы сумасшедший, то по крайней мере не надо быть злым.
И тут генерал д'Юбер сделал такое решительное движение к дивану, которое уж ничто не могло бы остановить.
Диван этот находился совсем не против двери, однако, когда мадам Леони, накинув на плечи легкий плащ и держа на руке кружевную шаль для Адели, чтоб скрыть ее непростительно распущенные волосы, подошла к двери, ей показалось, что брат ее стремительно поднялся с колен.
- Идемте, дорогая моя! - крикнула она с порога. Но генерал, который теперь уже вполне овладел собой, проявил находчивость галантного кавалерийского офицера и властность командира.
- Неужели ты думаешь, что она может идти сама? - воскликнул он возмущенно. - Да разве это можно позволить! Она не в состоянии. Я отнесу ее вниз.
И он понес ее бережно, не спеша. За ним шла его потрясенная, почтительная сестра. Но обратно он взлетел одним духом - поскорей смыть с себя все следы ночных кошмаров и утренней битвы, переодеться в праздничный костюм победителя и отправиться к ней. Если б не это, генерал д'Юбер готов был бы оседлать лошадь и погнаться за своим недавним противником. просто чтобы расцеловать его, так он был счастлив! "И всем этим я обязан этому глупому животному! - думал он. - Он сделал ясным для меня в одно утро то, на что мне понадобились бы годы, потому что я трусливый дурак. Ни капли самоуверенности. Сущий трус! И этот шевалье - какой чудесный старик!" Генерал д'Юбер жаждал расцеловать и его.
Шевалье лежал в постели. Он чувствовал себя плохо несколько дней. Эти императорские солдаты и послереволюционные молодые девицы совсем могут уморить человека! Он поднялся только накануне свадьбы и так как он был очень любопытен, то постарался как-то улучить минутку, чтобы побеседовать со своей племянницей наедине. Он посоветовал ей непременно попросить супруга рассказать ей истинную причину этой дуэли, в которой крылось, по-видимому, что-то до такой степени серьезное, исключительное, что это едва не привело ее к трагедии.
- Конечно, он должен рассказать об этом жене. А так примерно через месяц вы, дорогая моя, сможете добиться от него всего, чего бы вы ни пожелали.
Спустя некоторое время, когда супружеская чета приехала погостить к матери невесты, юная генеральша д'Юбер рассказала своему дорогому дядюшке истинную историю, которую она без всякого усилия узнала от своего супруга.
Шевалье выслушал с глубоким вниманием все до конца, взял понюшку табаку, стряхнул крошки с кружевной манишки и произнес спокойно:
- И это все?
- Да, дядя, - ответила юная генеральша, широко раскрывая свои хорошенькие глазки. - Не правда ли, как нелепо? Подумать только, до чего могут дойти мужчины!
- Гм? - произнес старый эмигрант. - Все, конечно, зависит от людей. Эти бонапартовы солдаты были сущие дикари. Да, разумеется, это нелепо. Но, дорогая моя, вы, конечно, должны верить тому, что говорит ваш супруг.
Но мужу Леони шевалье высказал свое истинное мнение на этот счет: если д'Юбер в свой медовый месяц способен рассказать жене такую басню, можно быть совершенно уверенным, что никто никогда не узнает тайну этой дуэли.
Уже много позже генерал д'Юбер, считая, что прошло достаточно времени, решил воспользоваться удобным случаем и написать письмо генералу Феро. Он начал свое письмо с того, что он не чувствует к нему никакой вражды. "Никогда за все это время, пока длилась наша злополучная ссора, - писал генерал барон д'Юбер, - я не желал вашей смерти. Разрешите мне вернуть вам по всем правилам вашу находящуюся под моим запретом жизнь. И мне кажется, что мы, которые так долго были товарищами в военной славе, можем теперь открыто признать себя друзьями".
В этом же письме он сообщал ему о некоем событии семейного порядка. И вот на это-то сообщение генерал Феро из своей маленькой деревушки на берегу Гаронны ответил в следующих выражениях:
"Если б вы дали вашему сыну имя Наполеон, или Жозеф, или хотя бы Иоахим, я мог бы поздравить вас по поводу этого события от души, но так как вы сочли уместным дать ему имя Карл-Анри-Арман, я остаюсь при своем убеждении, что вы никогда не любили императора. Когда я думаю об этом несравненном герое, прикованном к скале посреди разъяренного океана, жизнь кажется мне такой ничтожной, что я был бы истинно рад получить от вас распоряжение пустить себе пулю в лоб. Честь запрещает мне покончить самоубийством, но я буду хранить у себя в столе заряженный пистолет".
Юная генеральша д'Юбер, выслушав этот ответ, в отчаянии всплеснула руками.
- Ты видишь? Он не хочет мириться, - сказал ее супруг. - Мы должны быть очень осторожны, чтобы он, избави боже, никогда не мог узнать, откуда он получает деньги. Это никак нельзя. Он этого не потерпит.
- Какой ты хороший, Арман! - с восхищением сказала генеральша.
- Милочка моя, я имел право всадить ему пулю в лоб, но так как я этого не сделал, не можем же мы допустить, чтоб он умер с голоду. Он лишился пенсии и совершенно неспособен что-либо сделать для себя сам. Мы должны заботиться о нем втайне до конца наших дней. Разве я не обязан ему самыми чудесными минутами моей жизни?.. Ха-ха-ха! Подумать только: две мили напрямик по полям, бегом, не останавливаясь! Я просто ушам своим не поверил. Если бы не эта его бессмысленная свирепость, мне понадобились бы годы, чтобы раскусить тебя. Да, просто удивительно, как только этот человек ухитрился пронять меня и зацепиться за самые мои глубокие чувства!
Примечания
1
Доломан - гусарская накидка с меховой опушкой.
2
Да здравствует император! (франц.).
3
К Наполеону.
4
Кларк - маршал, военный министр Франции после падения Наполеона.