У того, кто вглядывается в историю Парижа до самого ее дна, начинает кружиться голова. Нет ничего более причудливого, более трагичного, более величественного. Для Цезаря это город, платящий дань; для Юлиана - загородная вилла; для Карла Великого - школа, куда он созывает ученых Германии и певчих Италии и которую папа Лев III называл Soror bona (Сорбонна; да не взыщет с нас за подобное объяснение Робер Сорбон); для Гуго Капета это родовое поместье; для Людовика VI - пристань, где взимают пошлину; для Филиппа-Августа - крепость; для Людовика Святого - часовня; для Людовика Сварливого - лобное место; для Карла V - библиотека; для Людовика XI - книгопечатня; для Франциска I - таверна; Париж, академия для Ришелье, был для Людовика XIV местом заседаний парламента, на которые он являлся лично, чтобы заставить принять свой указ, а также местом, где вершился суд над отравителями; для Бонапарта Париж - великое перепутье войн. Начало истории Парижа соприкасается с закатом Рима. Мраморная статуя некоей римской матроны, умершей в Лютеции, покоилась двадцать столетий в старой парижской земле, как Юлия Альпинула в Авакше; ее нашли при раскопках улицы Монтолон. Боэций, этот муж совета, умерший во время, пытки, когда палач так перетянул ему веревкой голову, что у него глаза выскочили из орбит, называл Париж "городом Юлия". Тиберий, так сказать, положил первый камень Собора богоматери: он счел это место удобным для храма и воздвиг там алтарь в честь бога Церенноса и быка Эзуса. На горе святой Женевьевы поклонялись Меркурию; на острове Лувье - Изиде, на улице де ла Барийри - Аполлону, а там, где ныне Тюильри,- Каракалле. Каракалла - тот самый император, который ударами кинжала превратил в бога своего брата Гету, сказав: "Divus sit, clum non vivus". Продавцы воды, называвшиеся паутами, на пятнадцать столетий опередили Самаритянку. На улице Сен-Жан-де-Бове была этрусская гончарная мастерская, на улице Фоссе-Сен-Виктор - арена для боя гладиаторов, там, где Термы,- акведук, идущий из Рэнжи через Аркей, а по улице Сен-Жак проходила римская дорога с ответвлениями на Иври, Гренель, Севр и гору Сетар. Египет был представлен в Лютеции не только Изидой; согласно преданию, в наносном грунте Сены был найден живой крокодил, чучело которого еще в шестнадцатом веке можно было видеть подвешенным к потолку в большом зале Дворца Правосудия. Вокруг Сен-Ландри раскинулась сеть улиц романских времен, где имели хождение монеты короля свевов Рихерия, с вычеканенным на них изображением Гонория. Набережная Морфондю прикрывает собой илистый берег, где некогда отпечатывались следы босых ног короля Франции Хлотаря, того самого, что жил в бревенчатом замке, перегороженном бычьими шкурами, иные из которых, только что содранные, походили на пурпур. Там, где теперь улица Генего, Эрхиноальд, майордом Нормандии, и Флаохат, майордом Бургундии, совещались с Зигебертом II, к шляпе которого, совсем как у дикарских царьков в наши дни, были прибиты две монеты: квинарий вандалов и золотой триен вестготов. В алтарную абсиду церкви Сен-Жан-ле-Рон была вделана широкая плита с высеченным на ней по-латыни капитулярием шестого века: "Подозреваемый в воровстве да будет схвачен; благородный да будет судим; простолюдин да будет тут же повешен. Loco pendatur". Там, где находятся сейчас покои архиепископа, был некогда камень, воздвигнутый в память умерщвления тех девяти тысяч болгарских семейств, что бежали в Баварию в 631 году. В зарослях вереска на том месте, где ныне находится Биржа, герольды объявили о начале войны между Людовиком Толстым и домом де Куси. Людовик Толстый, давший во Франции убежище пяти изгнанным папам - Урбану II, Пасхалию II, Геласию II, Каликсту II и Иннокентию II, только что закончил тогда победоносную войну против барона де Монморанси и барона де Пюизе. В римскую усыпальницу, находившуюся приблизительно там, где позднее во Дворце Правосудия была построена зала, названная Rue de Paris, привезли из Компьена первый в Европе орган, дар Константина Копронима Пипину Короткому; услышав звуки этого органа, одна женщина умерла от потрясения. Каорсинцев, которых в наши дни назвали бы биржевыми игроками, секли розгами на рыночной площади перед столбом Septem sunt, поставленным в честь Пифагора-музыканта; название Septem оправдывалось шестью другими именами, начертанными на оборотной стороне столба: Птоломей-астроном, Платон-богослов, Евклид-геометр, Архимед-механик, Аристотель-философ и Никомах-арифметик. Именно здесь, в Париже, зародилась цивилизация, именно здесь квестор константинопольский, Орибазий из Пергама, сократил и объяснил труды Галена; именно здесь были основаны купеческая ганза, прообраз немецкой, и судейское сословие, прообраз английского; именно здесь "по просьбе воинов" Людовик IX выстроил церковь святой Екатерины и другие церкви; именно здесь собрание баронов и епископов стало парламентом и именно здесь Карл Великий капитулярием об аббатстве Сен-Жермен-де-Пре запретил духовенству убивать людей. Во времена Петра Ломбардского сюда приехал учиться Целестин II. На улице Фуарра жил школяр Данте Алигьери. Здесь, на улице Басс-дез-Юрсен Абеляр встречался с Элоизой. Германские императоры ненавидели Париж как "очаг злого огня", а Оттон II, этот мясник, которого называли "бледной смертью сарацинов", Pallida mors Sarracenorum, ударом копья надолго оставляет след на воротах парижского Сите. Другой враг, английский король, разбил свой лагерь в Вожирарском предместье.
4
Париж вырос среди войн и голода. Карл Лысый давал норманнам, предавшим огню церкви святой Женевьевы и святого Петра, а также половину парижского Сите, семь тысяч серебряных ливров, чтобы выкупить то, что уцелело от огня. Париж представлял собой плот Медузы; там голод дошел до предела; в 975 году парижане бросали жребий, кому быть съеденным. Настоятели аббатства Сен-Жермен-де-Пре и аббатства Сен-Мартэн-де-Шан, укрывшиеся за зубчатыми стенами своих монастырей, нападали друг на друга, затевая уличные бои, ибо право междоусобных войн просуществовало вплоть до 1257 года. В 1255 году Людовик Святой учредил во Франции инквизицию; ядовитая плесень прижилась. С тех пор в Париже нет числа гонениям: в 1253 году - на банкиров; в 1311 году на бегардов, еретиков и менял; в 1323 году - на францисканцев и чернокнижников; в 1372 году - на тюрлюпенов; затем - на лиц, обвиненных в божбе, на патеринцев и реформатов. В ответ на это вспыхивают мятежи. Школяры, жаки, майотены, кабошьены, тюшены первыми показывают пример сопротивления, которому последуют и священники во времена Лиги и принцы крови во времена Фронды; в 1588 году появится первая баррикада, и народ, получивший в дар от Филиппа-Августа покров из плит известняка, называемый парижской мостовой, найдет этим плитам должное применение. Вместе с восстаниями множатся и казни; и - хвала науке и письменности! - в этом нагромождении трупов, позорных столбов и виселиц зарождаются и растут коллежи: Лизье, Бургонь, лез Экоссе, Мармутье, Шосе, Юбан, Аве-Мария, Миньон, Отен, Камбре, школа мэтра Клемана, школа кардинала Лемуана, де Ту, Реймс, Кокерель, де ла Марш, Сеэз, ле Ман, Буасси, ла Мерси, Клермон, ле Грассен, давший Буало, лицей Людовика Великого, давший Вольтера; и рядом с коллежами - больницы, эти страшные убежища, эти подобия римских цирковых арен, где людей пожирают не звери, а эпидемии. Многообразие эпидемий, порожденных многообразием источников заразы, неслыханно; это и священный огонь, и чума, и огневица, и адская болезнь, и черная лихорадка; от этих болезней люди сходят с ума, ими болеют даже короли; так, Карл VI заболевает горячкой. Налоги были столь непомерными, что люди старались заболеть проказой, лишь бы от них избавиться. Вот почему слова "шелудивый" и "скаредный" стали синонимами. Проникните в эту легенду, углубитесь в нее, побродите по ней. Все в этом городе, давно чреватом революцией, имеет свой особый смысл. Первый попавшийся дом может рассказать о многом. Недра Парижа - тайник: в них скрыта история. Если бы сточные канавы стали поразговорчивее, сколько они могли бы поведать нам! Заставьте-ка тряпичника Шодрюк-Дюкло разрыть мусорную свалку столетий у тумбы Равальяка! Какой бы грязной и мутной ни была история, местами она делается прозрачной, всмотритесь в нее. Все, что уже мертво само по себе, еще живо как урок. А главное, не отбирайте: созерцайте все, что попадется вам на глаза.
5
Под современным Парижем проступают очертания древнего Парижа, подобно тому как старый текст проступает между строк нового. Уберите со стрелки Сите статую Генриха IV, и вы обнаружите костер Жака Моле. Именно здесь, в Париже, на площади замка де Поршерон, перед особняком Кок, под сенью орифламмы, поднятой графом де Вексен, поверенным аббатства Сен-Дени, Иоанн II сразу же после своего миропомазания, состоявшегося 24 сентября, н казни графа де Гюин, состоявшейся 24 ноября, был прозван "Добрым" по требованию шести епископов пэров Франции. Во дворце Сен-Поль Изабелла Баварская ела острые приправы корбейские луковицы, эшалоты из Этампа и чеснок из Грапделюса - и шутила с каким-нибудь английским принцем крови по поводу отцовских прав своего супруга Карла VI на ее сына Карла VII. Это здесь, на мосту Менял, 23 августа 1553 года был оглашён парламентский эдикт, запрещавший биться об заклад насчет того, мальчика или девочку родит беременная женщина. В зале нижнего этажа дворца Шатле при Франциске I, отце литературы, чинили допрос с пристрастием книгопечатникам, обвиненным в ереси. По улице Pas-de-la-Mule, в 1560 году почти каждый вечер проезжал верхом на муле первый президент парижского парламента Жиль ле Мэстр, в сопровождении своей жены, ехавшей в тележке, и служанки на ослице; он ездил смотреть, как будут вешать тех, кого он осудил утром. В башне Монтгомери, неподалеку от жилья дворцового привратника, имевшего право получать ежедневно двух кур, а также золу и головни из королевского камина, находилась ниже уровня Сены та самая темница, что звалась Мышеловкой, потому что мыши загрызали там узников насмерть. Был и перекресток, прозванный вначале Trahoir, потому что там, как говорят, лошади волочили привязанную к их хвостам восьмидесятилетнюю Брунегильду; позднее этот перекресток назвали Arbre-Sec, из-за сухого дерева, то есть виселицы, которая постоянно там находилась; почти у самого основания помоста, в нескольких шагах от заведения банщика, где в шестнадцатом веке происходили самые веселые оргии тогдашней знати, цветочницы предлагали прохожим букеты и фрукты, распевая при этом:
Вот шиповник, свеж на славу,
Винный уксус на приправу.
У ворот Сент-Оноре кардинал де Бурбон, этот черновой набросок Карла X, и герцог де Гиз впервые в истории вышли прогуляться в сопровождении собственной стражи - событие, от которого сразу поседела половина усов короля Наваррского. Выходя из церкви святой Марии Египетской, где он совершал молитвы, Генрих III вытащил из-под щенят, висевших в круглой корзинке у него на шее, и передал канцлеру Шиверни указ, согласно которому у парижских горожан отнималось дворянское звание, дарованное им Карлом V. Перед фонтаном святого Павла, на улице Сент-Антуан, представители суда и счетной палаты подрались во время похорон кардинала де Бирага, не поделив мест. Вот здесь находилась некогда большая палата, где заседала "французская магистратура"- длинные бороды в шестнадцатом веке и пышные парики - в семнадцатом, а там - калитка Лувра, откуда поутру выходили черные или серые мушкетеры, которым время от времени приходилось призывать к порядку эти бороды и парики. Известно, что порой они бывали непокорными. Так, например, в 1644 году непокорность парламента дошла до того, что он согласился увеличить налог, который назывался принудительным и был обязателен для всей Франции, исключая парламент. Долгое время парижским улицам была свойственна некоторая терпимость к ворам и летучим мышам; до Людовика XI не было полиции, до Ла Рени - уличных фонарей. В 1677 году Двор Чудес сохранял еще свои готические лохмотья рядом с придворными каруселями Людовика XIV. Эта древняя парижская земля содержит целые залежи событий, нравов, законов, обычаев; здесь все - руда для философа. Приходите и смотрите. Вот на этом месте был свиной рынок; а там, в чугунном чане, именем всех этих государей, которые среди прочих хитроумных проделок с монетами изобрели черный турский ливр, а в четырнадцатом веке в течение пяти десятилетий сумели подточить банкротствами народное достояние,- прием, использованный позднее при Людовике XV; там именем Филиппа I, объявившего серебром какие-то медные монеты, именем Людовика VI и Людовика VII, принудивших всех французов, исключая жителей Компьена, принимать каждое су за ливр, именем Филиппа Красивого, чеканившего анжуйские золотые сомнительного достоинства, прозванные длинношерстыми и короткошерстыми овцами, как символ стрижки народа; там именем Филиппа Валуа, подделавшего флорин с изображением святого Георгия, именем короля Иоанна, возведшего в достоинство золотых дукатов кружки кожи с серебряным гвоздиком посредине, именем Карла VII, золотившего и серебрившего лиары, которые он называл "золотыми приветами" и "серебряшками", именем Людовика XI, издавшего декрет о том, что монеты достоинством в одно денье стоят три денье, именем Генриха II, пустившего в обращение золотые "Генрихи" из свинца,- там в течение пяти столетий варили в кипятке фальшивомонетчиков.
6
В центре того, что тогда, в отличие от Старого города, называли просто Городом, находился Мобюэ (Дурной дым) - место, где поджаривали на зеленых ветвях, облитых смолой, множество евреев в наказание за их антропомансию и, как говорит советник де л'Анкр, "за их достойную удивления жестокость по отношению к христианам, за их образ жизни, за их богопротивную синагогу, за их мерзость и смрад". Чуть поодаль любитель старины найдет тот угол улицы Гро-Шекс, где сжигали колдунов перед раззолоченным и раскрашенным барельефом, который приписывался Никола Фламелю и на котором изображен пылающий метеор величиной с мельничный жернов, упавший в Эгос-Потамосе в ночь, когда родился Сократ; Диоген Аполлонийский, законодатель Малой Азии, назвал этот метеор "каменной звездой". Дальше - перекресток Боде, где, по словам Гагена, при звуках труб и рогов объявили приказ об истреблении прокаженных во всем королевстве за то, что они будто бы отравляли водоемы и реки, бросая туда привязанные к камням тряпки, пропитанные настоем из трав, крови и "человеческой воды". Оглашались и другие приказы. Так, перед замком Гран-Шатле, после эпидемий, войн и голодных лет, появлялись шесть герольдов французской короны, одетых в белый бархат и далматики, расшитые королевскими лилиями, с жезлами в руках, дабы успокоить народ и сообщить ему, что король благоволит продолжать сбор налога. А совсем на северо-восток, на месте той знаменитой площади, что звалась Королевской при монархии и при Вогезской республике, находилась уютная королевская резиденция де Туриель, где разделял ложе с Людовиком XI Филипп де Комин, что несколько нарушает его суровый облик историка: ведь трудно представить себе Тацита в одной постели с Тиберием. Филипп де Комин, бывший сенешалем Пуатье, был одновременно сеньором Шайо и распространял свои владения на всю Вишневую Рощу, вплоть до городского сточного рва, что составляло семь ленных наделов, расположенных позади Квадратной башни; сверх того он обладал правом чинить низший и средний суд, имел свою мэрию и своего пристава. Все это, к счастью, не мешает ему быть одним из основоположников французского языка.
7
Перед лицом этой истории Парижа приходится поминутно восклицать, подобно Джону Говарду, восклицавшему по поводу других бедствий: "И незначительные события здесь значительны!" Иногда в этой истории можно усмотреть двоякий смысл, иногда тройной, а иногда никакого. Вот тогда-то она и не дает уму покоя. Кажется, что она оборачивается иронией. Она выдвигает вперед то преступление, то нелепость, а подчас что-то такое, что не является ни нелепостью, ни преступлением и что все-таки принадлежит мраку. Среди этих загадок кажется, будто слышишь позади себя тихий смех сфинкса. Повсюду противоположность и сходство, похожие на логику случая. В доме № 14 по улице Бетизи умирает Колиньи и рождается Софи Арну. Так внезапно сближаются две характерные черты прошлого: кровавый фанатизм и циничная игривость. Парижский рынок, свидетель рождения театра (при Людовике XI), видит и рождение Мольера.