Словом, характер его портился неудержимо, стал бы Николай Филиппович склочником, потерпевшим поражение самоучкой, да вдруг начал прибаливать. Уж и от неврастении его лечили - бромом да электричеством помогали снять душевные обиды, а потом боли в желудке пошли, так что Николая Филипповича с подозрением на язву желудка упекли в больницу.
И вот в больнице - случай редчайший - человек полностью выздоровел. Как раз месяца хватило на то соображение, что вот как же это получается, что он из-за машины, существа то есть железного, должен гробить собственное здоровье - вещь довольно-таки хрупкую и невозвратную.
В самом деле - если б он изобрел вечный двигатель, так нет же, в казенном и должностном месте дело сделано, подтверждено родными и зарубежными документами, ну и толкайте новорожденного в жизнь те, кому это положено. Почему Николай Филиппович должен укорачивать жизнь из-за того, что кто-то не хочет брать на себя лишние тяготы или считает ведомственные претензии и честь мундира всего главнее. "Не хотите, - сказал тогда себе Николай Филиппович, - не надо". То, что он хотел себе доказать, он доказал. Он не настолько честолюбив, чтоб думать о всеобщем признании. Да и что это такое - признание всеобщее для изобретателя морковоуборочной машины? Николаю Филипповичу было довольно и признания своих сотрудников.
Конечно, он лишался денег, возможно и немалых денег, но уж и не таких бешеных, чтоб наживать из-за них язву. Да и вообще нет на свете таких денег, чтоб из-за них здоровье гробить.
Словом, он вышел из больницы здоровым человеком, спокойным, рассудительным - таким, каким был прежде, какой он есть и сейчас.
Время от времени Константинов сигнализировал в центральное бюро о том, что дело так и не сдвинулось, время от времени ездил в бюро и Николай Филиппович, но уже был он хладнокровен в разговорах, рассудочен, иногда даже благодушен. Знал твердо, что дело проиграно. Его о чем-то спрашивали - он коротко давал справку, сердился иногда, что его оторвали от иных дел, хоть бы и семейных; не жалел, что когда-то ввязался в это дело, нет, он был счастлив, когда искал машину, он мог гордиться собой - решил сложные технические задачи, и он собой гордился; годы суеты постарался поскорее забыть, лишь усмехался иногда - молод был, горяч и глуп. Когда его упрекали в безразличии к результатам своей работы, лишь головой покачивал - должен понимать человек, что не желает Николай Филиппович драться за дело, которое очевидно как дело выигрышное, он кое-что уже предложил, с него довольно.
Все-таки успокоился, отошел, не по его вине не сложилось главное, возможно, дело его жизни. Однако при упоминании о моркови Николай Филиппович против воли морщился, словно упоминали не морковь, а уксус. И когда Николай Филиппович попадал в опытный цех и видел, как на асфальте, под открытым небом, стоит его некогда желанная машина, среди прочих сельхозмашин, ничем из них не выделенная, - он все-таки страдал, как страдают, видя сироту-бедолажку, не в силах ей помочь. А ведь красива машина и диво как умна, под осенним небом рождена, от ненастья теперь и страдает - всякая капля дождя, всякая снежинка добавляет ржавчины, рассеивает юные надежды Николая Филипповича, напоминает о бренности, краткости всякой твари, о суете и тлене.
Однако разговор с Константиновым испортил настроение - да и у кого это улучшается настроение от упоминания об упущенных возможностях! Конечно, и вся жизнь - неиспользованные возможности, а только сознавать это всегда горько. Николай Филиппович даже и сердился на Константинова - мог бы перенести разговор на другой день, нечего было сегодня затевать счет пропущенным ударам.
Весь день Николаю Филипповичу было тревожно за Свету, несколько раз он ходил к Людмиле Михайловне, она звонила Сергею, но никаких новостей не было.
Они уже пришли домой, а Сергея все не было. Чтоб отвлечься, Николай Филиппович листал в кресле свежие газеты, Людмила Михайловна беспокойно ходила по комнате.
- Я чувствую, там что-то случилось. Иначе почему он не идет? Ты как хочешь, Николай, а я пойду туда. Или к Сергею. Не могу сидеть и ждать.
- А какая от тебя польза? Только будешь всех взвинчивать.
- Я всегда завидую этой твоей рациональности. Можно вмешиваться, если будет польза? А я не могу сидеть и ждать. Да, не могу.
- Во-первых, ты не сидишь, а ходишь по квартире, а во-вторых - отвлекись чем-нибудь. Телевизор включи. Успокойся! Сейчас Сережа придет.
И точно - около семи часов пришел Сергей. Они бросились в прихожую.
- Ну? - нетерпеливо спросила Людмила Михайловна.
Однако Сергей ничего не ответил, он был поглощен разглядыванием своего сапога.
- А сапоги между тем штука замечательная. - Сергей старался придать лицу серьезность, но глаза его смеялись.
- И он еще над мамашей издевается. - И Людмила Михайловна дала сыну легкий подзатыльник - Ну? - снова тревожно спросила она.
- А вы не понукайте меня. Тут человек в новом качестве, он, можно сказать, отец, а его, видишь ты, понукают.
- Ах ты, юный папаша, - обняла его Людмила Михайловна и всхлипнула. - Он еще издевается над старенькой матерью.
- Храним достоинство: как-никак, а паренек, а три семьсот, а пятьдесят четыре сантиметра.
Они обнимали сына и друг друга, и то была настоящая радость, да и Света молодчина, держалась хорошо, так давайте-ка, ребятки, к столу приблизимся и поклюем, что осталось от дня вчерашнего, чтоб день нынешний не был последним радостным днем.
- А Света как? - спросила Людмила Михайловна.
- Все в порядке.
- Теперь начнется суета с именем. Только вы попросту, без вывертов.
- Да какие могут быть выверты - в честь дедки и назовем Николашей.
- Ну это уж лишнее, - растрогался Николай Филиппович. - Не много ли Николаев на одну семью?
- Нет, не много - в самый раз.
Они пили вино, ели картошку с мясом и вчерашний салат.
- Ах ты, мальчуган, - потрепала сына по затылку Людмила Михайловна, - нелегко тебе дался сегодняшний день. Представляю, что ты пережил.
- Да, ночью-то вызывали по делу? - вспомнил Николай Филиппович. Он очень любил рассказы Сергея о хирургических делах, Людмила Михайловна тоже любит, и Сережа, находя благодарную аудиторию, никогда от рассказов не уклоняется.
- По делу, папа. Даже по прямому моему делу. Черепно-мозговая травма. И пришлось оперировать. А это должен делать только я.
- Нет, это формальная отговорка. А нам спешить некуда. Ты давай подробности.
- Ну что - мальчик Коля катался с горки на лыжах.
- Так ведь тает все - весна.
- А Коля в лесу катался. Он упал, слегка ударился головой, сознания не терял, сломал лыжу. Шел домой и плакал, что сломал лыжу. Часов в семь лег спать. Немного рановато, но ведь устал. В первом часу ночи его мать пришла с работы и увидела, что сын тяжело дышит. А отец мальчика в этой же комнате выпивал с другом и на сына не обращал внимания. Этакие посиделки с корешком. О жизни говорили. Мать пыталась разбудить сына, но не смогла. Словом, мальчуган в полвторого поступил к Козловой, и она заподозрила внутричерепную гематому. Вы теперь грамотные после моих рассказов.
- Да уж.
- Словом, обязательно нужно трепанировать череп и удалять кровяные сгустки. Иначе учительница придет на урок, спросит, где мальчик Коля, а Коли нигде нет более. Словом, мы загрузились на четыре часа. Ну, пока готовили, да пока после операции суетились да записывали, к девяти как раз и уложились.
- И жив мальчик?
- Пока жив. Ему должно повезти. Хотя нужен специальный уход, а у нас какой же уход? Но повезти должно.
- Бедный мальчик. - Это уже Людмила Михайловна сына жалела. - Как же ты разрывался - и за Свету душа болит, и за больного.
- А я не разрывался. Я, когда вплыл под лампу над операционным столом, про Свету позабыл. Потом даже удивлялся, как это я начисто забыл. Только вы уж ей не говорите. Вспомнил, когда удалил кровь и мозг запульсировал. Я попросил нашего невропатолога Галину Анатольевну сходить в ординаторскую и позвонить, как там наши дела. Как же они все на меня уставились, когда узнали, что Света в родильном отделении. Теперь пойдут байки о хирурге со стальными нервами. А это не нервы, а просто слабая память. Мне-то ведь следовало на день устраниться от дел, но мальчик не виноват, что, кроме меня, никто в районе не обучен обращению с битыми черепами. Как говорится, череп - не тарелка. Ну, я и отключился. Уже помылся, чувствую - готов, подобран, даже умен, честное слово. И вот я, значит, перехожу из предоперационной к столу и чувствую несколько мгновений, что ничего нет важнее на свете моих пальцев. Я сказал Коле: "Терпи, мальчуган", - словно он мог меня слышать. Я думаю, все хирурги - немного пижоны. И я отключился. И забыл про Свету.
- Да уж мы ей об этом не скажем, - сказала Людмила Михайловна. - И верно, Нечаев, поколение наших детей - поколение профессионалов. Холоднее голова, горячее сердце, а? Умелые руки, а? Всегда чуть-чуть себе на уме, а?
- Тогда я расскажу, что сделал, когда узнал, что стал отцом. Ну, что, по-твоему, папа?
- Прыгал? Плясал? Выпил?
- Нет, я пошел к главному врачу просить жилье.
- Не может быть! - сказала Людмила Михайловна.
- Правда, мама.
- А я не верю.
- Точно говорю. Ну, полчаса я посидел на улице, привыкая к новому состоянию. Хотя лгу - нового состояния я не чувствую и сейчас. Просто я был рад, что для Светы все позади. Весь день мне ее было очень жалко. И я боялся за нее, а не за младенца. Я был совершенно пуст, когда сидел у забора во дворе больницы. Ну, а когда эта, что ли, обморочная пустота прошла, я встал и пошел к главному врачу.
- А до завтрашнего дня подождать нельзя было? - спросил Николай Филиппович.
- Когда я провожал Свету, она взяла с меня слово, что как только появится младенец, я позабочусь о жилье. Ведь она права, мама, - ты устанешь от внука. А устраниться от забот не захочешь.
- Ты глупый, Сережа. Я и не хочу устраняться. Это ж мой внук. Неужели ты сомневаешься в моей будущей любви к нему?
- Я не сомневаюсь. А только тебя следует хоть немного щадить. Словом, я обещал Свете и пошел.
- И выжал?
- Выжал. Когда я устраивался на работу, он обещал мне жилье, вот я и попросил выполнить обещанное. Я даже не просил, а требовал.
- Ну уж - требовал, - сказала Людмила Михайловна.
- Правда - требовал. А он привык, что я прошу. И удивился. И через несколько месяцев жилье даст. Надо будет к Астапову, мэру города, сходить. Вы, говорит, как-то уж ловко удалили аппендикс его жене, он, говорит, хорошо к вам относится.
- Да ты, Сережа, деловым человеком становишься. Гляди, Нечаев, у сына зубы начали появляться.
- А это - сознание нового положения, - сказал Сережа. - Давайте по рюмке за внука вашего, да за его дедку и бабку. Сегодня меня не тронут - так сговорились.
- Да, за внука и за его мамашу, ну и за бабку с дедкой, - подхватил Николай Филиппович.
Глава 2
Лето
В начале августа Антонина Андреевна заболела, и Николай Филиппович, зайдя в отдел кадров, узнал ее адрес - следует кому-нибудь из группы навестить заболевшую сотрудницу.
Он очень нервничал, Николай Филиппович, идя по Пионерской улице, знал, что ему ходить не следует, нужно было послать кого-нибудь из подчиненных, однако ему очень хотелось увидеть Антонину Андреевну, он скучал по ней те пять дней, что она болела. Так и говорил себе - ходить ни в коем случае не следует, но оправдывался - только на минуту забежит и узнает, не нужна ли какая помощь.
Да, Антонина Андреевна работает уже четыре месяца. Первые две недели Николай Филиппович как бы не замечал ее. Они сидели за одним столом, однако общих служебных дел у них не было. Антонина Андреевна часто ездила в Губино на машинную станцию, иногда к ней приходили люди из других отделов, чтоб дать задание, и тогда они выходили в коридор либо в другое помещение.
Иногда она отпрашивалась уйти пораньше, и Николай Филиппович, как и всем сотрудникам, разрешал уйти.
Он только спрашивал:
- Что-нибудь случилось? - В вопросе всегда заключался тот смысл, что если случилась неприятность, то он, Николай Филиппович, готов помочь, если сможет.
- Родительское собрание.
- А какой класс?
- Первый.
- Сын?
- Да, сын.
Но однажды что-то повернулось в душе Николая Филипповича, вернее, он считал, что повернулось не в нем, а в природе, солнце ли начало припекать и в помещении становилось душновато, - словом, однажды, как и всегда, Николай Филиппович и Антонина Андреевна сидели друг против друга. Она обрабатывала перфокарты, он составлял какой-то документик, не то чтобы важный документик, но, как всякий документик, требующий внимания, а вот как раз сосредоточиться-то Николай Филиппович и не мог. Он пытался понять, что ж это его отвлекает от дела, и понять не мог, хотел собрать ускользающую волю к работе, и не сумел, он читал бумаги, но все слова и цифры проскальзывали мимо, ничем не заинтересовав Николая Филипповича. И тут он почувствовал легкий запах - осень ли ранняя такой запах дает, цветы ли неизвестные, - легкий, едва доносимый ветерком запах; тут он все понял и сказал:
- Какие у вас сегодня духи замечательные, Антонина Андреевна. Тонкие, должен сказать, духи.
Она подняла глаза от перфокарт и удивленно взглянула на него.
- У вас сегодня свидание? - И даже краской пошел от бездарности вопроса.
- Нет, еду после работы в театр.
- А что будете смотреть? - Это уж так, чтоб скрыть смущение. Ему было все равно, куда она едет.
- "История лошади".
Да, он впервые посмотрел внимательно на Антонину Андреевну и обнаружил, что она хороша, она даже красива - что-то трепещущее, незастоявшееся было в ее лице. Ах нет, не в том дело, вдруг осознал Николай Филиппович, - он еще в день первого ее прихода заметил, что новая сотрудница мила, но старался всячески не обращать на нее внимания - в самом деле, что ему до ее красоты и молодости, просто сослуживцы сидят за одним столом, друг другу не мешают, вот и хорошо.
И потом - какая-то горечь постоянно была в лице Антонины Андреевны; да и как иначе, если человек недавно развелся, она же, поди, болезнь души пережила, вполне ощутила быт переломленный, так что и сейчас не до конца переболела. Оттого-то и горечь, оттого-то и есть в Антонине Андреевне нечто, мешающее постороннему человеку подступать к ней с привычными разговорами о погоде, кино, телепередачах.
А тут они посмотрели друг другу в глаза внимательно. Видно, что-то происходило с лицом Николая Филипповича, смягчилось ли оно, стало, может, жалким.
Взаимный этот взгляд длился несколько секунд, но Николай Филиппович понял: все! Антонина Андреевна для него не просто сотрудница, каких много, но сотрудница, может быть, единственная, потому что ей нужны, возможно, его участие и помощь. То, что она мила или там красива, большого значения не имело - ее красота по-прежнему никак не относилась к Николаю Филипповичу.
Он сделал усилие и погасил взгляд, тогда погасила взгляд и она.
Нескольких секунд было достаточно, чтоб оба поняли - они имеют право разговаривать не только о делах, но и о вещах посторонних.
Остаток дня Николая Филипповича не покидало веселое воодушевление - ему, выходит, интересно жить на свете, он не вполне стар, если может в ком-нибудь принимать участие, если духи, скажем, "Нарцисс" может отличить от "Тройного" одеколона и даже от "Шипра"; он и вечером был весел, словно бы что-то должно было с ним произойти, некие радостные события - сына ли похвалят в местной газете, внук ли особенно ясно улыбнется деду, выделив его из прочих родственников, пробьется ли морковоуборочная машина - было ожидание только радостное. А оно подвести не может.
Весело шел он на работу и следующим утром, все в природе было свежо, бодро, умыто, и сам себе Николай Филиппович казался человеком еще молодым, почти юным, кого не покидает веселье и надежда на радостные перемены.
Он пришел на работу чуть раньше положенного времени - обычно себе этого баловства не позволяет и приходит точно по звонку, - он сел за стол и вдруг понял, что нетерпеливо ожидает Антонину Андреевну.
И вот звонок, и вот она, Антонина Андреевна, и общее "здравствуйте", и улыбнулась ему - как же она молода, открыта, эта улыбка.
А он оглядел всю группу - вот все на месте, и, когда взгляд скользил от дальнего угла к бумагам на столе, выхватил из общей утренней суеты Антонину Андреевну и чуть остановился на ней, затем легкая улыбка: "Я ждал вас, здравствуйте", - и улыбка, легкая же, в ответ: "Я знала, здравствуйте".
И тогда Николай Филиппович тихо спросил:
- Ну, как вы съездили, Антонина Андреевна? Весело ли вам было? - Он-то хотел, чтоб голос его был спокойным, отечески, сказать, заботливым, но не сумел скрыть волнения - каким-то встревоженным, даже чуть надсадным был его голос.
- Хорошо съездила. Было весело, - ответила она и снова улыбнулась. То вновь была мимолетная, легкокрылая улыбка, но Николай Филиппович многое успел в ней прочесть: она, Антонина Андреевна, рада, что он помнит о сотруднице, что сидит с ним за одним столом, и ей его внимание приятно - спасибо.
А у него-то от этой улыбки сердце как-то гулко ударило и затем сладковато заныло, как бывает в предчувствии вернейшей беды, и уж казалось Николаю Филипповичу, что вот так же заныло сердце, когда он впервые увидел Антонину Андреевну - а не было этого, взглядом посторонним скользнул по ней тогда - да ладно, вот тогда не было, а сейчас есть, и это ростки беды будущей, но ведь как же одинока она, Антонина Андреевна, как не защищена, если даже малое внимание ей дорого - крепко, видать, судьба ее ударила.
Когда же на следующий день место Антонины Андреевны оказалось пустым - ее срочно вызвали на станцию в Губино, - то Николай Филиппович ясно понял, что дело его плохо, и ему мучительно было признаваться, что он, похоже, того, как бы сказать, отчасти и влюблен в новую сотрудницу.
И какая же была маета в душе его - вот, выходит, существование его в этот день на работе как бы и смысла не имеет, нужно было сосредоточиться, но сосредоточиться он не мог, так как мешало раздражение - не могли, видишь ли, вчера сказать, что Антонины Андреевны не будет, он с утра бы как-то приготовился, а то майся тут в раздражении, он даже негодовал на тех сотрудников, кто загрузил Антонину Андреевну срочной работой - тоже дудари нашлись, без ЭВМ голова уже не варит, так вот вам - не сварганили ничего значительного до ЭВМ, не сварганите и с машиной - вот вам слово вконец рассерженного человека.
И уже день докатывался до конца в изнеможении, в своем ничтожестве, так бы и доскрипел до конца, как вдруг под самый уже занавес в комнату вошла Антонина Андреевна - она забежала оставить в столе тетрадку с результатами, - и то был подарок бездарно прожитого дня, и улыбка радости и торжества взорвалась на лице Николая Филипповича - ага! ждал и дождался! Он старался погасить улыбку, но не сумел, вовсе ошалев от радости.
И знал, что Антонина Андреевна догадалась, что он томился без нее; и в глазах его успела понять упрек - что ж это она его не предупредила, - и сказала в свое оправдание:
- Вот срочно вызвали.
- Да, да, конечно. Но пришли. И хорошо, - растерянно забормотал Николай Филиппович.
И кровь прилила к лицу - это уже от стыда, да что же это он, словно провинциальный повеса, словно яблоко-перестарок, трепещет и волнение не в силах скрыть.