Ирина слабо улыбнулась, открывая ладони, словно для объятий. В них, точно слизняк, лежал скрюченный кусок холодного жира.
- А теперь вываливай бабло на стол! - крикнула Ольга, ударив кулаком по столу. - Если мы не оплатим сумму по ваучеру до того, как Любовь попытается обналичить его в инспекторате, нас всех черви на хуй пожрут!
В свете приборной панели Людмила увидела грязный член Пилозанова, свернувшийся на ладони, как червяк.
- Лозаныч, - спокойно сказала она.
- Что, дорогая?
- У тебя лапша на брюки упала.
- Ха! Ха-ха-ха! Да ты горячая штучка, детка! - Пилозанов вытащил полупустую бутылку водки из кармана пальто, сделал глоток и передал Людмиле.
Она взяла бутылку, не глядя, плотно сжала ее в руке и сделала большой глоток.
Пилозанов не поехал через Увилу. Он направился в Кужниск по ставропольской дороге. Людмила знала, что им не хватит горючего даже на полпути, но ничего не сказала. Этот маршрут больше подходил для ее целей. У железнодорожного моста они увидели солдат ибли, которые порадовались бурному приветствию Пилозанова.
Через некоторое время, когда трактор, как баржа, с пыхтением пробирался по лужам лунного света, Людмила оказалась на свободе. Лозаныч вез ее через военную зону. Его не волновало, что показатель горючего всегда показывал полный бак, да и трактор под воздействием дешевой водки он вел совсем уж безобразно. И все же настроение у него было отличное, какое-то время он громко пел, безбожно фальшивя, затем крикнул через плечо:
- Милочка, еб твою мать! Не заставляй меня снова и снова повторять тебе: сядь рядом и помоги вести трактор, мне кажется, дорога петляет все сильнее и сильнее.
Людмила подсела к нему, изо всех сил вцепившись в торчащую сбоку железку, и стала помогать рулить. Довольно скоро рука Лозаныча оказалась на ее колене. Минуту она побыла там, затем довольно грубо начала прокладывать дорогу к бедру. Палец залез в самое сокровенное тепло.
Людмила решила больше не ждать. Как только Лозаныч передал ей бутылку, она сделала два больших глотка и, схватившись за горлышко, изо всех сил ударила его по голове.
На секунду он стал похож на человека, которому только что сообщили о смерти любимой канарейки, потом врезался в перекладину над головой, по его воротнику текла темная жидкость. Людмила свернула на обочину и выключила двигатель. Когда трактор остановился, она обшарила карманы Лозаныча, нашла пачку рублей и выпрыгнула из кабины, чтобы пересчитать их при свете фары. Триста сорок. Засунув их в трусы, она кинулась к дверце и вытащила Пилозанова за рукав куртки. Снег поглотил его в один момент.
Людмила посмотрела на него, затем подняла глаза в бесконечное небо. Это было преступление - бездарно потратить столько водки.
Ветер продувал кабину весь остаток пути, кажется, наслаждаясь отсутствием Пилозанова, обещая не просто тепло, а Мишино тепло, новые ощущения от того, что они будут делать вместе. Она старалась вести трактор как можно быстрее, он убаюкивал ее своим урчанием. У Людмилы появилось ощущение, что дорога в ночи - это путь в будущее, другая вселенная, где она была одна. Когда трактор вдруг издал последний рык, она восприняла это как благословение, возможность насладиться тишиной, почувствовать ангелов за плечами. Людмила выбралась из старого "Липецка" и потянулась, наслаждаясь небом и понимая, что все оборачивается даже лучше, чем она ожидала.
Этот момент тишины уже казался свободой.
Стоя рядом с умирающим теплом трактора, Людмила захотела спать, но ее все еще немного лихорадило от волнения. Вскоре после того, как закат озарил плоское, пустое поле, где она остановилась передохнуть, показался старый синий грузовик, с грохотом продвигающийся по ледяной колее, называвшейся здесь дорогой. Людмила вышла из-за трактора и помахала водителю, чтобы тот остановился.
- Ты в Кужниск? - спросила она по-русски.
Двое загорелых мужчин, молодой и старый, притормозили, чтобы посмотреть на нее.
- А ты в Кужниск? - спросили они в ответ.
- Я хочу у вас кое-что спросить.
- Ты очень красивая! - крикнул молодой. - Богиня, честное слово, но нам тебе нечем заплатить.
- Да я не о том, у меня серьезное дело.
Грузовик с шипением остановился в нескольких метрах впереди. Людмила не двинулась с места. Она видела, как в окошке показалось лицо молодого человека. Он посмотрел на нее. Затем, через секунду, грузовик включил заднюю передачу и подъехал к ней.
- Ты из района или это твоя земля? - спросил молодой, изучая трактор за спиной Людмилы.
- Нет, я из Увилы, - соврала Людмила.
- A-а. Потому что дорога в Иблильск взята, мы последние проехали.
- Кто ж ее взял?
- Гнезвары захватили отрезок дороги, за карьером. Есть мертвые ибли. Я не хотел оскорбить тебя, предположив, что ты из ибли, конечно, ты слишком красивая для них. И какое же дело у тебя к твоим слугам?
Сердце Людмилы забилось быстрее при известии об убитых ибли, хотя она видела их живыми, когда проезжала мимо с Пилозановым, и знала, что Миши с ними не было.
- Мне нужно горючее, - сказала она через секунду, - и мне нужно узнать, можно ли в Кужниске продать трактор.
- Ты пытаешься починить трактор? - беззубо пришепетывая, спросил старый.
- Нет, я пытаюсь продать его. Это хороший "Липецк".
Старик оглядел изъеденную крысами машину.
- Да, отличный трактор, - сказал он. - Можешь проехать на сельскохозяйственный склад на этой стороне Кужниска. Больше ничего в голову не приходит, потому что рынок закрылся уже почти три года назад.
- А вы можете продать мне горючего?
- Ну, тебе нужен аграрный дизель, а не то, чем мы поим грузовик.
- А может быть, вы меня на буксире дотащите? У меня есть все необходимое.
Мужчины долго смотрели друг на друга. Наконец старик снова припал к окну.
- Нет, потому что слишком низкое передаточное отношение, нам придется ехать слишком медленно. У трактора привод гораздо медленнее, чем у грузовика.
- Да, - кивнул молодой, - у трактора и грузовика приводы совсем разные. Мы можем ему колеса оторвать или еще хуже.
- А и не надо привод включать, - сказала Людмила, - можно тащить на нейтральной или на какой хотите скорости. И вообще, посмотрите на дорогу: до лета ни о какой скорости и речи не может быть.
Мужчины помолчали и снова посмотрели друг на друга. Они молчали слишком долго, Людмиле это надоело.
- Я могу заплатить, - сказала она.
- Пятьсот рублей, - сказал старик, не моргнув глазом.
- У меня только сто, - ответила Людмила.
- Четыреста.
Людмила добавила в голос слезу:
- У меня дед умер и оставил трактор. Это все, что осталось у моей семьи. Вы видите меня на пороге смерти, на распутье, я не знаю, куда бежать.
Мужчины снова посовещались, затем молодой напялил на голову высокую меховую шапку, открыл дверь и выпрыгнул из кабины.
- Давай посмотрю. - Он обвел глазами Людмилу снизу доверху, направляясь к трактору, глубоко проваливаясь в рыхлый снег. - Липецкий, говоришь?
- Да, - кивнула Людмила, - видишь лебедку сзади, такую на новом тракторе не найдешь.
Молодой человек стоял, ковыряя в ухе пальцем и шаря вокруг глазами.
- Ну нет, на самом деле на новых тракторах всегда есть лебедки, тут ты не права. В общем, двести рублей авансом, и мы попробуем. Если я пойму, что трактор слишком тяжелый, сотню верну. Так будет честно.
- Да, честно, - кивнул старик, нахмурившись. - Но даем честное слово, что постараемся справиться.
Как толстая мать и дитя, грузовик и трактор, покачиваясь, двигались в предрассветные часы по снегу к Кужниску. Наконец появились признаки города: небольшие кучки свежего навоза и соломы на снегу и огромная скульптура советского суперчеловека, указывающего в небо. Скота здесь было больше, чем в деревне. Вдоль дороги старый фабричный город, с населением девять тысяч человек, раскидал мусор. Постепенно на дорогу с обеих сторон стали падать тени домов, воздух остро пах навозом и дымом; горизонт исчез, когда бетонные и каменные сооружения превратились в настоящий город: развалившаяся постсоветская свалка, все вперемешку, словно детские кубики озорного малыша. За мотком телеграфных кабелей у дороги висел знак заправки. Грузовик остановился. На заправке хозяйничал карлик, сидевший в маленькой жестяной будке, похожей на газетный киоск.
Людмила поспорила с ним насчет минимального количества горючего, которое она может купить. После слез и упоминания дедушки она залила выторгованное количество в топливный бак. Затем, помахав на прощание рукой мужчинам в грузовике, она отыскала сельскохозяйственный склад, где служащий с видом эксперта подтвердил предложенную цену. Продав "Липецк", Людмила радостно пошла по улицам Кужниска, защищенная надежной броней оптимизма от ледяных уколов ветра. Девять тысяч рублей, конечно, ничто за такой отличный трактор, и все же на некоторое время о проблемах можно забыть.
Но ее оптимизма хватило шагов на десять. Отправить деньги домой было невозможно. Она не обсудила такой непредвиденный вариант со старухами - предполагалось, что деньги привезет Макс. Людмила подумала про склад, куда привозили почту для деревни и близлежащего района. Но она слишком хорошо знала, что даже если письмо покинет Кужниск, его в поисках денег обязательно вскроет Любовь.
Она попыталась забыться, любуясь красотой искрящегося снега, старалась идти гордо, независимо и целенаправленно, но вышла лишь напускная развязность, которую встретишь у неуверенных людей. Она прошла по улице Кужниской - утрамбованный холм из навоза и льда между темными громадами советских зданий, больше похожих на заброшенные ангары, а не на многоквартирные дома. Они были утыканы железными крюками, на которых некогда висели буквы над дверями, похожими на входы в склеп. Людмила попыталась представить скрежет сложнейшей аппаратуры за этими дверями, почувствовать себя совращенной скоростью и прогрессом большого города.
Но ничего подобного не было. Стая голодных полуволков с шумом вылетела из тени и рассыпалась по дороге. Людмила видела, что город принадлежит им.
Мимо проехала побитая белая машина, неловко скользящая по снегу. Людмиле пришлось быстрым шагом пройти пять кварталов, прежде чем она увидела хоть одну живую душу. Это была продавщица пирожков, согнутая почти вдвое, стряхивающая снег с колес тележки у дороги, примерно там, где в теплое время года находится бордюрный камень. Продавщица увидела, что Людмила остановилась, и предложила ей оставшиеся пирожки за полцены. Людмила покачала головой, глядя на вывеску кафе, заливавшую оранжевым светом грязь на дороге.
Кафе-бар "Каустик" носил свое название в честь знаменитой волгоградской команды по гандболу и был увешан почетнейшими знаками отличия. Сам бар был простой, деревянный, в одном углу было светло, в другом темно, зеленая обивка ободралась и висела клочьями.
Когда Людмила вошла туда, Миши не было.
Сигаретный дым безжизненными клубами носился туда-сюда, постепенно вытекая в дверь. Коренастый усатый мужчина в дальнем конце бара наклонился около чучела горностая. Двое других, с кожей, словно наждачная бумага, и прокуренным дыханием, сидели, сгорбившись, в самом темном углу с кружками пива и терли бороды ладонями. Горностай и бармен уставились на Людмилу, когда она появилась в вихре пара и снега. Она немного подумала и отодвинула стул подальше от горностая, сняла пальто, взмахнула им, разгоняя сигаретный дым, и повесила пальто на спинку стула.
- Он только мужчин кусает, - прохрипел бармен сквозь дым.
- Что ты сказал? - спросила Людмила, подняв голову.
- Я говорю, что он только мужчин кусает, этот хорек. Не бойся, - сказал мужчина, не моргая глядя на Людмилу.
- Ха, понятно. У вас есть горячие напитки?
- Нет, но у меня есть пиво. А ты хочешь горячий напиток?
Людмила бросила на него тяжелый взгляд.
- Если выбор такой охуенный, то я лучше на хорька посмотрю.
Бармен пожал плечами и с улыбкой побрел за стойку, качая головой.
- Еще одна умная черкешенка, - сказал он. - Тебе чай или кофе?
- Кофе. И я не черкешенка.
- Но ты с запада. Это одно и то же.
- Ха! А ты тогда, блядь, с Китая.
Мужчина отвернулся от кофейного аппарата и, положив обе руки на барную стойку, устало выдохнул:
- Послушай меня. Ты постоянно говоришь "Ха!" - а так делают на западе. Если ты не черкешенка, это только показывает, что вы все одинаковые, раз ты ходишь, блядь, и повторяешь свое "Ха!".
- Ну, это показывает скорее на тебя, а не на меня, - ответила Людмила. - Так что, ха!
Мужчина вернулся к своей работе, кивнув и хмыкнув в сторону парочки за столом.
- Послушайте ее, а?
- Она ибли, - сказал один из них, не поворачиваясь. - Черкесы не говорят "Ха!". И она подбородок выпячивает, не видишь? Зуб даю, что она еще говорит "заткни пасть" вместо "заткнись". "Заткни пасть и думай дебильной башкой, блядское отродье" - вот как они пиздят в этих своих иблильских районах.
- Да, прямо эксперт по черкесам. - Бармен подтолкнул чашку кофе по стойке в направлении Людмилы. Пар поднимался от чашки, смешиваясь с сигаретным дымом над головой. - Значит, ты считаешь, что она из Увилы или из самого Иблильска?
Он наклонился прямо к Людмиле, как будто они стали командой, соревнующейся с мужчинами в темном углу.
- Не считай, что ты за меня отвечаешь, - сказала Людмила, потягивая горячую пену из чашки. - Я знаю, откуда я.
- Слышали? - триумфально сжал ее руку бармен. - Это живая, настоящая горная девка.
- Ну, - сказал мужчина, поворачиваясь, - если она из Увилы, она б, наверное, была дома, а не здесь, с деревенской грязью на ботинках. Значит, она из административного округа. Тридцать девятого или сорок первого. Скорее из тридцать девятого, потому что сорок первый уже весь накрыли, и там ни хуя не работает. Оттуда выбраться сложновато.
- Да, - поддакнул второй, - я сегодня слышал, что отряд гнезваров запечатал сорок первый, только железная дорога работает. Да и ей недолго осталось.
- Господи! - рявкнул бармен, изо всей силы шибая рукой по стойке. - Сколько ж здесь республик, мать их, на нашем пятачке?
Первый мужчина откинулся назад, философски пожав плечами.
- Я того, я просто говорю, что если они хотят превратить свое минное поле в страну, а своего козла сделать президентом, то пусть. Просто от насилия и убийств остается дурной привкус.
Второй мужчина покачал головой и шумно отхлебнул пиво.
- Ну да, но убийство - это возможность получить иностранных свидетелей. А с чего бы им убивать, на хуй, иностранцев, которые не солдаты? И с экстремистами и бомбами то же самое, они это делают, потому что телевидение на весь мир терроризм рекламирует и это приносит доход. - Он наклонился к Людмиле: - Не так ли, мисс?
- А я-то откуда знаю? - пожала плечами она. - Я ж из Ставрополя.
- Ха-ха! - взревел бармен. - Она мне больше и больше нравится! - Он наклонился над стойкой и подмигнул Людмиле. - Ты меня разоришь, я не смогу взять с тебя денег после такого развлечения!
- Что? - ровно спросила Людмила. - Многие приезжают из Ставрополя. Я просто хотела ненадолго ощутить вкус деревни и увидеть вашу сельскую жизнь своими глазами после каменных джунглей. - Она встала со стула и покружилась вокруг себя на глазах у мужчин. - Посмотрите на мое платье, если не верите. Вы же не думаете, что в административном округе в таких платьях горы пашут?
- Ха-ха-ха! - заорал бармен, хлопая в ладоши. - А жаль, было бы прикольно!
Когда она уселась обратно на стул, задумчивый мужчина в углу указал на ее щеку:
- Ну и тяжела, должно быть, жизнь в городе. Нужно иметь строгие правила, чтобы оставлять такие синяки на своих малолетках.
- Ну, просто здесь земля очень жесткая, - сказала она, отвернув ушибленную щеку.
Наклонившись вперед, мужчина пристально уставился ей в глаза.
- Назови хотя бы одну улицу в Ставрополе.
- Улица Ставропольская, - ответила Людмила, и глазом не моргнув.
Мужчина хмыкнул и намочил губы глотком пива.
- Так нечестно. Назови другую.
- Ты, блядь, послушай, - резко бросила Людмила. - У вас что, в ебаной деревне даже кофе нельзя спокойно выпить? И так уже херово, что я по вашим улицам без говнодавов ходить не могу.
- Все равно, - сказал бармен, - я ничего против черкесов не имею. Или против ибли, если честно.
Он задумчиво закатил глаза, пытаясь представить, где на карте находится Иблильск, указывая на запад, в горы, носиком чайника. Но кроме печально известных туманов, к которым стоило относиться как к топографическим реалиям, в которых целые караваны людей, животных и даже тяжелой техники пропадали без следа, он не смог выдавить ни одного романтического образа.
Вместо этого он поднял тряпку, лежавшую на корзине за стойкой бара, и выудил оттуда зачерствелую булочку. Брякнул ее на блюдечко и пододвинул к Людмиле.
- За то, что рассмешила, - улыбнулся он, отвернулся и подсел к мужчинам в углу.
Людмила ничего не ответила. Она не сводила глаз с окна, пытаясь уловить знакомую походку Миши. Ее булочка лежала нетронутой, пока кофе почти не закончился, затем ее запах уже нельзя было выносить, и Людмила впилась в нее зубами. Каждый укус приводил ее в отчаяние, потому что она представляла, как за много километров отсюда ее семья сидит голодная и ждет от Людмилы действий. Затем, с последним куском, в ней волной поднялась злоба. Продать трактор было делом Макса, и тот его просрал. Более того, он бросил ее на растерзание Виктора Пилозанова и украл ее радость от горячего кофе и сладкой булочки и от снега за окном, от теплого электрического света и ожидания любимого. "Все равно, - подумала она, - он бы точно обменял трактор на ствол, и только Бог знает, на какую еще херню, но сделал бы это ради заботы о старухах". Иного она даже представлять себе не хотела.
Людмила не расстанется с деньгами до появления Миши, и вместе они решат, как их лучше отправить домой. Она вплотную приблизилась к барной стойке, залезла под подол и, вытащив банкноту, положила ее аккуратно около чашки.
Бармен поднял глаза, сделал шаг к стойке.
- За счет хорька, - сказал он, отмахиваясь от ее денег. - Я уже даже угадать не могу, откуда родом мои товарищи, но голодного путешественника всегда узнаю. Жаль, что не могу твоему мужу ремнем по жопе надавать, за то что отправил тебя сюда, зная, что тут теперь творится.
Поначалу Людмила не поняла, просто сидела и смотрела на старую деревянную стойку: из нее получились бы превосходные дрова.
- Я не замужем, - наконец сказала она. - И мне придется изо всех сил врезать по чему-то, подозрительно напоминающему твою физиономию, прежде чем ты ко мне с ремнем подойдешь.