Through the mist of a drunken dream they brought her
(This wild white bird) for the sea-fiend's prey:
The pitiless reef in his hard clutch caught her,
And hurled her down where the dead men stay.
A torturing silence of wan dismay -
Shrieks and curses of mad souls dying -
Then down they sank to slumber and sway
Where the bones of the brave in the wave are lying.Envoy
Prince, do you sleep to the sound alway
Of the mournful surge and the sea-birds'crying? -
Or does love still shudder and steel still slay,
Where the bones of the brave in the wave are lying?
Баллада о корабле
По сверкающим брызгам тревожной воды
Серебристый Корабль, словно белая птица,
Потешаясь над всеми, что в жизнь влюблены,
В тусклом свете своём по заливу промчится.
Исчезает, держа свой таинственный путь,
Лишь луна равнодушно над пеной сверкает,
И прилив разольётся, и звёзды зайдут…
Волны прах храбрецов под собою скрывают.Принц прекрасный был честен, невеста – под стать,
Но три сотни молодчиков, все же решили
Насладится убийством и шкуру содрать.
Скоро кончив, следы преступленья сокрыли,
Да пустились плясать. И всё пуще гульба.
Позабыли, что дьявол их ждёт-поджидает.
Их мерцающий призрак блуждает всегда
Там, где прах храбрецов эти волны скрывают.Сквозь туман пьяных песен и грёз провели,
Словно лебедя, Белый Корабль рифам в лапы.
Ненасытно схватили добычу они
И, швырнув её в бездну, не станут там плакать!
От бессильного ужаса проклятых тайн
Люди громко визжат, небеса проклинают.
Тонут, тонут, пока не утихнет вода
Там, где прах храбрецов эти волны скрывают.Посылка
Милый принц! Упокоился ль ты навсегда,
Где шумят скорбно волны, да чайки рыдают?
Иль ты любишь ещё, смерть всё так же горька
Там, где прах храбрецов эти волны скрывают?Перевод Т. Дубининой
Вглубь одного стихотворения
Richard Cory
Whenever Richard Cory went down town,
We people on the pavement looked at him:
He was a gentleman from sole to crown,
Clean favored, and imperially slim.And he was always quietly arrayed,
And he was always human when he talked;
But still he fluttered pulses when he said,
"Good-morning,"and he glittered when he walked.And he was rich, – yes, richer than a king, -
And admirably schooled in every grace:
In fine, we thought that he was everything
To make us wish that we were in his place.So on we worked, and waited for the light,
And went without the meat, and cursed the bread;
And Richard Cory, one calm summer night,
Went home and put a bullet through his head.
Ричард Кори
Когда б ни ехал в город он за чем,
Мы, люд с обочин, разевали рты:
От головы до пяток джентльмен,
По-царски худ, а руки так белы.И он всегда неброско был одет,
Был прост в общеньи; но когда желал
Дня доброго, с нас лился пот в ответ,
Шел мимо – и сияньем ослеплял.Богач – богаче королей, – вовек
Таких воспитанных не повстречать:
Вот, словом, совершенный человек,
На месте чьем мечталось побывать.Трудились, лишь надеждами живя,
Не знали мяса, кляли хлеб; и вот
Безмолвной летней ночью, у себя,
Пустил наш Ричард Кори пулю в лоб.Перевод А. Кавериной
Ричард Кори
Когда Ричард Кори по граду ступал,
Толпа на него глядела:
Он был джентльмен и каждый здесь знал,
Что нет совершенству предела.И было легко с ним общаться всегда,
В нем были черты гуманизма;
Когда говорил: "С добрым утром" сердца
Замирали от его артистизма.И взглядом богаче он был, чем король -
И статью он мог превозмочь:
И в сердце была у нас тихая боль
Мы им быть не можем точь-в-точь.В надежде ходили мы с жаждою света,
Бродили без мяса и крохи тянули;
А Ричард Кори в расцвете лета,
Пустил в висок себе пулю.Перевод М. Чернышевой
Ричард Кори
Когда он в город выходил гулять,
Мы, люд задворок, на него смотрели,
Он джентльмен был с головы до пят,
По-царски худ, успешен в каждом деле.По-скромному изящно был одет,
А в разговоре прост и человечен,
Он шёл и излучал собою свет,
В трепет вводил, сказав вам "Добрый вечер".Богат он был – богаче королей,
Блестяще образован и умён;
Казалось нам, что жизни нет милей,
Когда судьба сопутствует во всём.Перебивались мы с воды на хлеб,
Недоедали, жили, кто чем мог,
А Ричард Кори в цвете своих лет
Свёл счёты с жизнью, выстрелив в висок.Перевод А. Корякова
Вглубь одного стихотворения
An old story
Strange that I did not know him then.
That friend of mine!
I did not even show him then
One friendly sign;But cursed him for the ways he had
To make me see
My envy of the praise he had
For praising me.I would have rid the earth of him
Once, in my pride…
I never knew the worth of him
Until he died.
Старая история
Вот странно: я не знал тогда,
Что он мне друг,
И мы при встрече никогда
Не жали рук.Порой я проклинал его,
И ведь была
Моя же зависть для него,
Как похвала.И я хотел, чтоб он пропал,
Как страшный сон…
Ведь я его не понимал,
Но умер он.Перевод Е. Матвеева
Старая история
Как странно: я не знал его,
А вот теперь мне друг,
Друг другу были мы никто,
Не пожимали рук.Его тогда я проклинал
И зависть сердце жгла,
И каждый хор ему похвал -
Мне в сердце, как стрела.Хотел бы я, чтоб он не жил,
Его я ненавидел,
Его при жизни не ценил,
И друга не увидел.Перевод А. Корякова
Из древности
Тот чужеземец, он был прав!
Был другом мне!
А я лишил его всех прав
В своей стране;И я терзал его, затем,
Чтобы узнать:
Дерзает он что и зачем
Тут прославлять?Избавить землю от него
Я так желал…
Но я, тогда, цены ему
Увы, не знал!Перевод Т. Дубининой
Вглубь одного стихотворения
A happy man
When these graven lines you see,
Traveller, do not pity me;
Though I be among the dead,
Let no mournful word be said.Children that I leave behind,
And their children, all were kind;
Near to them and to my wife,
I was happy all my life.My three sons I married right,
And their sons I rocked at night;
Death nor sorrow never brought
Cause for one unhappy thought.Now, and with no need of tears,
Here they leave me, full of years, -
Leave me to my quiet rest
In the region of the blest.
Счастливый человек
Узрев гробницы вид моей,
Меня ты, странник, не жалей,
И пусть в могиле я лежу -
Печальных слов я не прошу.Прекрасны были дети,
Жена была мила;
На этом белом свете
Счастливой жизнь была.Удачно сыновей женил
И внуков я своих взрастил;
Ни грусть, ни смерть не есть причина,
Чтоб на душе была кручина.Не время ныне слёзы лить,
Немало лет успел пожить,
Оставь покойный уголок,
Блаженства тихого залог.Перевод А. Корякова
Счастливый человек
При виде надписей гранитных
Скиталец, не жалей меня.
Пусть я – средь жителей блакитных,
Но, скорбь речей – не для меня.Оставленные мною дети
Мне отплатили добротой,
Жена и внуки были Светом:
Я знал прижизненный покой.Трех сыновей женил удачно,
Внучат баюкал по ночам:
Причинами для мыслей мрачных
Не стали горе и печаль.Сейчас, когда нет смысла плакать,
Почтенных лет обрел приют:
Меня уже не тронет слякоть
В краю, где ангелы поют.Перевод Н. Цветковой
Тихая радость
У могилы, в тишине
Не скорбите обо мне,
Не позволю вам грустить!
Там я, где мне нужно быть.Мои дети, все они,
С Добродетелью дружны.
Рядом с милою женой
Я всегда имел покой.Сыновья женились честно,
Внуков я качал чудесных.
Смерть загладить не сильна
Радости, что нам дана.Без неистовых рыданий,
Утомленным от стараний,
Я оставлен отдыхать -
Тихо Бога прославлять.Перевод Т. Дубининой
А. Каверина
Интерпретация "Люка Хэвергола"
Выполнено под науч. руководством к.ф.н. Боровковой Т. Ю.
Многие пытались раскрыть идею, заложенную в стихотворении Э. А. Робинсона "Люк Хэвергол", считающимся одним из сложнейших для понимания. В целом, критики признают, что это на редкость выдающееся произведение, несмотря на то, что им не удается ни определить личность говорящего и двух других героев, ни истолковать смысл произведения.
Согласно Роланду Морану, данное стихотворение представлено в форме обращения говорящего к Люку, и личность первого не определена; очевидно, Люк потерял любимую женщину, и теперь его жизнь пуста. Сначала говорящий обращается к Хэверголу: "Go to the western gate"; далее он приводит аргументы, почему Люку следует покончить жизнь самоубийством и воссоединиться с возлюбленной. Западные ворота – символ смерти, солнце садится на западе, и точно так же жизни Люка следует склониться к закату.[1]
Ричард П. Адаме придерживается другой точки зрения относительно значения ворот и самого произведения. Он допускает, что важным является то, что Люку говорят идти к воротам, а не через них, слушать зов, а не присоединиться к зовущему. [1]
Однако стоит отметить, Люку действительно говорится идти к воротам в первой строфе, тем не менее, в последней строфе читатель видит: "There is the western gate, Luke Havergal", а это, вероятно, означает, что Люк пришел туда. Но в шестой строке этой строфы говорящий снова призывает: "But go, and if you trust her she will call". Возможно, на этот раз "go" все-таки подразумевает "through".
Также Ричард П. Адаме считает, что в данном стихотворении нет ничего, что свидетельствовало бы о том, что Люк должен непременно умереть, и что в стихотворении нет указателей на то, что Люка склоняют к самоубийству. Роланд Моран не согласен с этим. По его словам, в третьей строке говорящий призывает Люка ждать в сумерках "for what will come", а конец дня, по логике вещей, можно сопоставить с концом жизни. В той же строфе листья "like flying words will strike you as they fall", и Моран объясняет, что опавшая листва – мертвая листва, т. е. снова звучит мотив смерти. [1]
Вторая строфа начинается с "No", будто говорящий отвечает на вопрос Люка, и далее, в 5–6 строках, приводит аргумент религиозного характера, который должен склонить героя к самоубийству: Бог создал все, включая листья, а так как каждое явление природы – часть Бога, он постепенно убивает себя, т. е. парадокс в том, что жизнь зарождается в смерти. Настоящая жизнь Люка хуже той, которую предлагает говорящий; в христианстве наказание за самоубийство – вечность в аду. Далее, "hell is more than half of paradise" – имеет, как и многие строки, двоякое значение, за "more" может скрываться и качественное, и количественное значение.
Возможно, рай – это прежняя жизнь Люка с возлюбленной, и в этом случае ад отождествится с раем, если совершить самоубийство. Но, возможно, мы наблюдаем аллюзию на "Божественную комедию" Данте. Тогда значение имеет сама концепция последнего произведения: 9 кругов ада, круги чистилища, соответствующие смертным грехам, 10 кругов рая. [1] Или, как полагает МакФарланд, в строке может подчеркиваться то, что ад густонаселен; также высказывается предположение, если снова проводить параллель с "Божественной комедией", что Люк, как и Данте, должен пройти ад, чтобы добраться до рая, а у Данте путь через ад занимает половину всего путешествия. Он "достигает" Земного Рая на 28 песне, но в аду он "провел" все 33. [2]
Моран считает, что возлюбленная Люка совершила самоубийство, чем и обусловлена заинтересованность говорящего в Люке. По его предположению, в аду возлюбленные и смогут воссоединиться после смерти Люка, и "hell is more than half of paradise" может вообще выступать точкой зрения некоей темной силы.[1]
Моран отмечает, что существует и такая идея, что, возможно, говорящий – это подсознание Люка, и все действие произведения заключено в разуме героя. Однако в конечном счете, определить говорящего со стопроцентной точностью невозможно, можно только догадываться, поскольку текст не дает прямого ответа. Неизвестно, совершит ли Люк самоубийство; даются только аргументы в пользу смерти, приводимые говорящим.
Моран заявляет, что стихотворение не раз неверно истолковывали. Например, Матильда М. Парлет усматривает в композиции следующее: Хэвергол изучал восточные религии, и, не найдя в них ответа на свои вопросы, вспоминает теперь утверждения мертвого друга, христианина. Или, Ричард Краудер считает, что стихотворение – это упражнение в манере символизма, которое не имеет смысла вообще. [1]
Роланд МакФарланд считает анализ данного стихотворения, представленный Рональдом Мораном, самым полным и убедительным на тот момент, когда тот сам написал статью (все нижеследующее основано на статье МакФарланда "Robinson's Luke Havergal" [2]). Однако он предлагает другой подход к исследованию: он считает, что, прежде всего, нужно разобраться, кто такой Люк Хэвергол. Он отмечает сходство между "Havergall" и "prodigal" (блудный сын), и указывает, что если в стихотворении нет прямой связи с притчей о блудном сыне, сам герой предстает как кающийся грешник. Он пишет: "В письме Гарри ДеФоресту Смиту, датированном 14 декабря 1895 г., Робинсон упоминает "Люка Хэвергола", тем самым обозначая примерную дату написания произведения. Без сомнения, поэт был знаком с общеизвестной библейской историей, более того, в письме Смиту, написанному 20 мая 1895 г., Робинсон отмечает, что прочел уже половину Евангелия от Луки, и что находит его очень познавательным (прим. Евангелия от Луки содержит 24 главы; Притча о блудном сыне – 15 глава, стихи 11–32). Более того, позже он написал стихотворение "Блудный сын", что лишний раз доказывает заинтересованность автора в образе кающегося грешника".
Так, по мнению МакФарланда, ключ к пониманию личности Хэвергола содержится в Библии. Кроме того, исследование привело его к "Божественной комедии" Данте, причем, особый интерес представлял первый том "Ад". Э. Фассел, Ч. Сестр также считают, что невозможно читать поэзию Робинсона, не обращаясь к Данте. Хотя Фассел не находит прямых ссылок на итальянского писателя, он подчеркивает, что Робинсон часто упоминает труды последнего в письмах. В 1894 г. поэт в переписке со Смитом выражает недовольство переводом "Божественной комедии", который выполнил Г. У. Лонгфелло. Данное свидетельство, разумеется, не означает, что "Ад" послужил прототипом "Хэвергола", но указывает на вероятность того, что поэт писал стихотворение с оглядкой на произведение Алигьери.
Тем не менее, МакФарланд проводит дальнейшую параллель между главным героем "Божественной комедии" и Хэверголом: Люк, как и Данте, представлен грешником, потерявшим путь в этом мире без возлюбленной. Как и Данте, Люк должен понять, что он – грешник, что ему нужно покаяться, чтобы идти дальше. Женский персонаж стихотворения, "она", выступает в той же роли, что и Беатриче; цель того, которому принадлежит "голос из могилы", соответствует цели Вергилия провести героя к возлюбленной. Так, героев стихотворения можно соотнести с героями "Божественной комедии".
Н. Е. Дунн считает, что стихотворение отсылает к "Энеиде" Вергилия. В произведении представлена история, повествующая о том, как Эней обращается за ответами к Кумской сивилле, говорящей с Энеем "out of her Cavern", и, так как пещеры Аида – также часть мира мертвых, можно соотнести "out of her Cavern" и "out of the grave". И Люк, и Эней находятся в поиске чего-то. Вообще история Энея может перекликаться с историей Люка Хэвергола, если частично принимать интерпретацию Морана или МакФарланда о том, что все завязано вокруг погибшей девушки: возлюбленная первого, царица Дидона, также покончила с собой (вторая книга). Однако Н. Е. Дунн предлагает другое объяснение. [3]
Западные ворота и красные листья – центральные образы и символы произведения. С них стихотворение начинается, ими же заканчивается; они не упоминаются только в одной строфе. С самого начали листья ассоциируются со словами, общением.
Соединение несущих сообщение слов, ветра, запада – не новое в литературе, и, как утверждает Дунн, описывают опыт героя "Энеиды". В шестой книге он достигает Hesperia, the Western Land, как иногда называют Италию, где, у подножия Везувия, взывает к Кумской Сивилле: "…Не вверяй же листам предсказаний,/ Чтоб не смешались они, разлетаясь игрушками ветра./ Молви сама, я молю!". Он говорит так потому, что пророчица писала предсказания на дубовых листьях, и оставляла их у входов в пещеру, которых всего было сто.
Дунн делает вывод, что у Вергилия сивилла символизирует голос разума, т. е. действие развертывается в сознании Люка, а "она" – это правда, которую Люк ищет, которая позовет его, если он будет слушать и верить. То, что аллюзия проводится именно на произведение Вергилия, Дунн объясняет тем, что Робинсон переводил его. В частности, в 17 лет поэт перевел большой отрывок из его книги. [3]
Литература:
1. Ronald Moran Meaning and value in "Luke Havergal" /Moran Ronald// Colby Library Quarterly, series 7, no.9, March 1967, p. 385–392
2. Ronald MacFarland Robinson's Luke Havergal /Ronald MacFarland // Colby Library Quarterly, series 10, no.6, June 1974, p. 365–372
3. Dunn, N. E. Riddling leaves: Robinson's "Luke Havergal" / N. E. Dunn// Colby Library Quarterly, series 10, no.1, March 1973, p. 17–25