Она представила вставших друг перед другом мужчин и оглядела их: Говард – молодой, уравновешенный и деятельный, олицетворение спокойствия и здоровья; Бен Драгонет – мрачный и беспокойный, олицетворявший собой боль, саморазрушение и войну. Ах, да что тут выбирать, какие могут быть сомнения?
– Прошу, не торопитесь; проходите, пожалуйста! – пригласил Драгонет; к ее удивлению, Говард не стал отказываться от приглашения.
Они принялись мирно и ровно беседовать; через несколько минут слуга-негр объявил, что ужин готов.
– Доктор, я прошу вас остаться на ужин; пожалуйста, не отказывайтесь! – настоял Драгонет. – Приличной еды в этих местах вам не найти, разве что в Вашингтоне, а ваша невеста мне так помогла, что я не могу допустить, чтобы в дороге она умерла от голода!
Бетти почти смирилась, но тут вошла Амалия, сделала реверанс и встала, неуверенно переминаясь с ноги на ногу; взглянув на нее, Бетти вновь ожесточилась.
Бен, поймав ее взгляд, все понял – и тут же элегантно и окончательно капитулировал.
– Теперь здесь появилась и маленькая хозяйка, – сказал он, положив руку на плечо Амалии, – и я этому очень рад, потому что уверен, что она станет истинным украшением этого дома! Амалия, будь так любезна, предложи доктору Карни руку и веди нас ужинать!
* * *
После ужина, оставшись наедине с Говардом, Бетти поведала ему слегка видоизмененную по цензурным соображениям историю своих приключений; выслушав, Говард стал настаивать, чтобы она осталась.
– …потому что, милая моя, весь следующий месяц я буду сильно занят. Я ведь прямо сегодня должен ехать в Нью-Йорк! И, раз уж ты взялась за этот случай, подумай: бросать пациента – непрофессионально!
– Я сделаю так, как ты мне скажешь!
Он взял ее за локоть.
– Девочка моя, – сказал он, – я знаю, что могу тебе доверять. – "А зачем же ты тогда сюда примчался, а?" – Ты ведь дала мне обещание, и я знаю, что ты его сдержишь! Поэтому я уезжаю, и я уверен: ты думаешь лишь обо мне, как и я – о тебе! Я приложу все усилия, чтобы мы с тобой как можно скорее смогли быть вместе!
– Ах, да знаю я, знаю… Знаю, как много ты работаешь, и все это ради меня! И ты знаешь, что я тебя люблю!
– Я знаю, что любишь. Я в этом совершенно уверен – вот почему я считаю, что ты можешь здесь остаться и помочь этому пациенту выздороветь.
Она на некоторое время задумалась.
– Хорошо, Говард.
Он поцеловал ее на прощание – слишком долго длился этот поцелуй, подумала она. Когда вновь появился Бен Драгонет, доктор Карни пожал ему руку и сказал:
– Уверен, что мисс Уивер будет очень… очень…
Бетти так захотелось, чтобы он больше ничего не говорил, – и он больше ничего не сказал. Напоследок он мимоходом легко пожал ее руку и уехал, а она пошла и переоделась в медицинский халат.
* * *
Она вернулась в гостиную. Ее пациент сидел, посадив к себе на колени Амалию.
– А у меня будет пони? – спрашивала девочка.
– Он у тебя уже есть, только это не пони – для пони ты уже слишком большая. Тебе нужна небольшая лошадка. У нас как раз есть одна подходящая. Я ее тебе завтра утром покажу.
Увидев Бетти, он тут же попытался вежливо встать, но так и замер, пока Амалия не соскользнула с его коленей на пол.
– Вас можно было бы поздравить, если бы девушек принято было поздравлять, – сказал он. – Прекрасный молодой человек этот ваш доктор!
– Да, – равнодушно сказала она, а затем, с усилием, добавила: – Он очень хороший врач. Говорят, его ждет блестящая карьера.
– Что ж, я, говоря откровенно, ему завидую; вы сделали правильный выбор.
Амалия спросила:
– Вы выйдете за него замуж?
– Ну… Да, милая моя!
– И уедете? – В ее голосе послышалось беспокойство.
– Конечно! – не задумываясь, ответила Бетти. – Но никак не раньше, чем через неделю.
– Очень жаль, – вежливо сказала Амалия, а затем выпалила: – Все как в гостинице: только кто-нибудь начинает нравиться, как он тут же уезжает!
– Верно, – тихо согласился Бен. – Как только тебе начинает кто-нибудь нравиться, он тут же уезжает!
– Я вас ненадолго оставлю, – торопливо произнесла Бетти. – Мне нужно написать письмо.
– О, нет, только не это! Мы хотим видеть вас как можно больше, пока у нас есть такая возможность, – правда, Амалия?
После грозы стало прохладно, и час они просидели в большой комнате.
– Вы выглядите так, словно вас что-то беспокоит, – вдруг сказал Бен. – Вы уже пять минут как на иголках…
– Но я не беспокоюсь! – воскликнула Бетти.
– Нет, беспокоитесь, – не отступал Бен. – Я так и знал, что эта ссора днем подействует вам на нервы…
– Но я вовсе не беспокоюсь! – И она пересела подальше от света лампы.
Но она все же беспокоилась, хотя о причине этого никто, в том числе и Бен Драгонет, пока еще даже не догадывался. Беспокойство было вызвано мыслями о том, как бы помягче сообщить Говарду о том, что она решила навсегда остаться рядом со своим последним пациентом.
Опасная зона
Биллу не хватало привычных чувств, которые он испытывал, выходя из ее дома. Обычно закрывалась дверь, исчезал свет в прихожей, и он оставался на темной улице один, и в сердце у него появлялась щемящая тоска. От прилива чувств обычно кружило голову, и он бежал полквартала или, наоборот, шел очень медленно, хмурый и довольный. На обратном пути он не узнавал домов, мимо которых шел; он видел их лишь на пути к ней, да и то мельком, пока в поле зрения не появлялся ее дом.
Сегодня вечером они говорили о Калифорнии; с напряжением разговаривали о Калифорнии. Такие знакомые, но вдруг ставшие зловещими названия: Санта-Барбара, Кармель, Коронадо, Голливуд… Она хочет попробовать себя в кино – вот как! А у него тем временем подходит к концу второй год ординатуры, и это значит, что он должен остаться здесь, в этом городе.
– Мы ведь с мамой и так собирались на побережье, – сказала Эми.
– Калифорния так далеко…
Он вернулся в больницу; в длинном коридоре под тусклым светом желтых ламп ему встретился Джордж Шульц.
– Что поделываешь? – спросил он у него.
– Ничего. Ищу чей-то потерянный стетоскоп – вот как я занят!
– А как дела в Роланд-Парке?
– Билл, все устроилось!
– Что? – Билл весело хлопнул Джорджа по плечу. – Ну, я тебя поздравляю! Позволь, я буду первым…
– Первой была она!
– …ладно, вторым, кто тебя поздравит!
– Никому только пока не говори, ладно?
– Ладно. – Он присвистнул. – На твоем дипломе еще толком не высохли чернила, а какая-то девушка уже умудрилась приписать к слову "врач" еще и "кормилец"!
– А сам-то как? – парировал Джордж. – Как там твоя поживает?
– Возникли осложнения, – хмуро ответил Билл. – Климат тут, знаешь ли…
Его сердце дрогнуло, едва он произнес эти слова. Шагая в травматологическое отделение, он почувствовал, как одиноко ему будет все лето. В прошлом году он влюбился с первого взгляда. Но фея-анестезиолог Тея Синглтон уехала работать в Нью-Йорк, в новый медицинский центр; ушла и юная леди из патолого-анатомического отделения, умевшая препарировать человеческие уши тоньше, чем мясо на телячьем сэндвиче, ушла и еще одна прекрасная садистка из отдела нейрохирургии, коротавшая время, вторгаясь в работу человеческого мозга при помощи блокнота и карандаша. Всем им было хорошо известно, что сердце Билла, уж если говорить начистоту, не принадлежало никому и находится в безопасной зоне. Но пару недель назад появилась девушка, путавшая Цельсия с Фаренгейтом и выглядевшая, словно роза в шампанском; она обещала, что в июне следующего года он сможет получить на нее эксклюзивные личные права в обмен на аналогичное обещание с его стороны.
В травматологии царила скука. В выходные там обычно "праздник урожая": водители-лихачи привозят своих жертв, мэрилендские темные личности удивляют новыми бритвенными порезами после субботней попойки. Но сегодня вечером и покрытый кафелем пол, и стены, и столы на колесиках, заваленные лубками и бинтами, – все оказалось в распоряжении одного-единственного пациента, которому только что разрешили встать с диагностического стола.
– Замечательно! – сказал он слегка пьяным голосом. – Я вам пришлю бочонок устриц, ребята! – Работал он парикмахером; на нем было поношенное пальто, он нетвердо стоял на ногах. – Мой папа держит оптовую торговлю рыбой во всем Карсонтауне!
– Будем вам очень благодарны! – ответил ординатор.
Пациент бросил гордый взгляд на свою забинтованную руку.
– И никаких проблем! – хвастливо заявил он. – Я же мужик!
– Это точно. Но зачем бить стекла руками?
С улицы позвали его приятели, и раненый парикмахер, пошатываясь, с самодовольным видом удалился. Не успела закрыться дверь, как вошел грузный мужчина лет пятидесяти и что-то неразборчиво выпалил дежурному врачу, доктору Муру; Билл тем временем подошел к мисс Уэльс, которая вот уже десять лет являлась главной жрицей этого поля брани.
– Ну как, было сегодня что-нибудь захватывающее? – спросил он.
– Да все как обычно, – ответила она. – Опять явилась Минни-бродяжка с головой под мышкой, просила пришить ее на место. Сегодня утром отрезали. И почему, пока не стемнеет, до негров не доходит, что они больны?
– Это ужас ночи! Как говорится: "a negotio perambulante in tenebris"!
– Что бы это ни значило! – согласилась мисс Уэльс. – А вон еще один цветной чудик с температурой 103,2 явился "к фельдшеру"!
– Я его посмотрю…
Доктор Мур тем временем попятился от своего напористого визави и обернулся к Биллу:
– Ну, вот тебе и загадка. Этот человек…
– Вы не понимаете! – воскликнул грузный мужчина. – Никто не должен знать! Она взяла с меня слово!
– Кто?
– Дама, которая сидит в машине на улице! У нее вся спина в крови. Я живу в двух кварталах отсюда, вот я ее к вам и привез.
Все врачи одновременно направились к двери, а за ними пошел и мужчина, приговаривая: "Ни в коем случае не поднимайте шума! Мы к вам приехали лишь потому, что не получилось вызвать врача на дом".
На темной и пустынной улице в маленьком седане виднелась неподвижная, закутанная фигура, издавшая негромкий стон, когда доктор Мур открыл дверцу машины. Миг спустя доктор Мур нащупал пропитанное кровью платье.
– Носилки сюда, быстро!
Мужчина средних лет шел за Биллом до самой двери.
– Только не поднимайте шума! – вновь и вновь повторял он.
– Вы что, хотите, чтобы она умерла от потери крови? – резко ответил Билл.
Через несколько минут пациентку ввезли на каталке в ярко освещенное отделение травматологии. С прохода в бокс, где находился операционный стол, сдвинули шторку, и двое врачей принялись распутывать клубок из кухонных полотенец, простынь и скатертей, в который она была закутана. Лицо молодой девушки было того же пепельного оттенка, что и ее волосы. Дыхание было судорожным, на шее было жемчужное колье, а спина была рассечена от талии до плеч.
– Потеряла много крови, – сказал Мур, глядя на тонометр. – Давление очень низкое, восемьдесят на пятьдесят! Надо срочно зашивать рану. Зовите мисс Уэльс!
Мисс Уэльс стояла лицом к лицу с отцом – так он представился – и раздраженно, с блокнотом в руках, ему объясняла:
– Вы обязаны назвать фамилию! Мы не сможем оказать помощь вашей дочери, если вы не скажете фамилию!
– Доктор Мур готовится накладывать швы, – сказал Билл и добавил, обращаясь к отцу: – Вам придется выйти и подождать. У вашей дочери опасная рана. Как это произошло?
– Несчастный случай!
– Чем нанесена рана – ножом?
Вопрос был задан очень жестким тоном, и мужчина в ответ кивнул.
– Это не вы сделали?
– Нет! Но ничего больше я вам рассказать не могу; скажу лишь одно – это был несчастный случай!
Конец фразы он произнес, глядя в спину уходящему Биллу; пробегавшие медсестры и санитары все время на него наталкивались, и ему тоже пришлось выйти за дверь.
Вернувшись в бокс, Билл прошептал:
– Как пульс?
– Очень слабый, еле слышен…
Билл взял губку и стал промывать рану, смывая кровь с красивой спины девушки.
– По всей видимости, останется чудесный шрам…
Он сказал это тихо, но пациентка услышала и пробормотала:
– Только не шрам…
Билл кивком указал Муру на жемчуг и прошептал:
– А девушка не из бедных; возможно, что спиной своей она дорожит! Надо бы вызвать хорошего хирурга…
– Она всю кровь потеряет, пока мы его дождемся!
– Ну, тогда надо позвать кого-то из наших ординаторов!
– Ох уж эти юные эскулапы! – с отвращением произнес Мур.
– Ладно! – сказал Билл. – Но я все же пойду спрошу согласия у отца, чтобы хоть как-то тебя защитить!
– Он же не Джон Д. Рокфеллер! Иначе как бы он попал к нам в травматологию? – Мур продезинфицировал руки. – И с чего ты взял, что это настоящий жемчуг – может, это бижутерия из универмага?
– Я вижу, что эта женщина хорошо одета – по крайней мере, с полчаса назад еще была одета.
Билл снова вышел в холл.
– Назовите имя и фамилию этой женщины! – потребовал он от отца. – Если не скажете, я узнаю их в полиции по номеру автомобиля!
– Лобру ! – неразборчиво выдохнул мужчина.
– Как?
На этот раз Билл разобрал и имя, и фамилию – Лоретта Брук, – но они ему ничего не сказали, пока мужчина не прибавил: "актриса". Тогда Билл припомнил, что когда-то слышал это имя.
– Наша настоящая фамилия Бах – по-немецки это то же самое, что по-английски Брук. Лоретта заехала сюда по пути в Голливуд повидаться со мной… – Он сглотнул, проглотив остаток фразы. – Больше ничего не могу рассказать! Их же вышвыривают из кино, едва замаячит хоть намек на скандал! Первое, что она мне сказала: "Папа, все должно остаться в тайне!" Но кровь у нее не останавливалась, а наш семейный врач куда-то уехал.
Внезапно в отделении травматологии стало людно: появился мальчишка с вывихнутой коленкой, какой-то негр с Ямайки с пробитым черепом, отказывавшийся от помощи в ворчливой манере родного острова. Как обычно, в помещение набилось множество студен тов-практикантов, путавшихся под ногами. Протолкнувшись в бокс, Билл закрыл за собой шторку; Мур приступил к наложению швов.
– Артериальное давление упало, уже шестьдесят на тридцать пять, – пробормотал он. – Придется делать переливание. Иди ищи донора!
Билл ушел к телефону. Через несколько минут вышел Мур и с беспокойством сказал:
– Больше ждать нельзя! Пульс уже еле слышен. – Он повысил голос. – Здесь кто-нибудь готов сдать кровь? Нужна четвертая группа!
Студенты-практиканты встревоженно засуетились.
– У меня самого третья группа, – продолжал Мур. – У Буна и Якоби тоже третья, я знаю!
Билл колебался; у него была четвертая группа, ее можно переливать любому человеку, это безопасно, но он еще никогда не был донором – у него, в отличие от некоторых студентов, не было необходимости таким образом подрабатывать.
– Ладно, – сказал он, – берите меня!
– Отлично; сейчас проверим обоих – и начнем!
Готовясь к несложной операции, Билл почувствовал грубоватое веселье. Ему пришло в голову, что часть него теперь будет сниматься в кино. Теперь, когда на щеках Лоретты Брук выступит румянец, это будет, в каком-то смысле, и его румянец! А когда она воскликнет: "Моя кровь вскипает от злости!" – разве это не его кровь будет вскипать, на радость публике? А когда она заявит в интервью, что во всей Америке, разумеется, не найти актрисы столь "голубых кровей", то разве не прозвучит это как понятный лишь ему комплимент династии почтенных докторов Уильямов Талливеров, в череде которых он был уже четвертым?
Он вдруг вспомнил, что четвертая группа была и у ординатора Джорджа Шульца, и подумал, что было бы забавно назвать его вместо себя, чтобы посмотреть, какой эффект окажет мирное содержимое вен Джорджа на артистический темперамент?
Когда переливание закончилось, он выпил, чтобы восстановить силы, и встал, чувствуя себя на удивление хорошо. К этому моменту доктор Мур закончил накладывать швы, и Билл, испытывая нечто большее, чем обычное любопытство, остался понаблюдать за ходом дальнейших процедур. Настроение у него было приподнятое – ведь еще до того, как закончилось переливание, артериальное давление мисс Лоретты Брук поднялось, а пульс стал более уверенным. С этими новостями он и вышел к мужчине, ждавшему в холле. Тот все еще переживал, удастся ли замять скандал.
– Ей придется остаться здесь, – сказал Билл. – Руководство больницы обязательно должно знать, кто она, но от газетчиков мы ее спрячем. Мы разместим ее в отдельной палате, хорошо? И у нее будет индивидуальная медсестра, ладно?
– Все, что ей только понадобится!
Санитар втолкнул в лифт драгоценную персону мисс Лоретты Брук, закрепленную вниз лицом на каталке, и она исчезла в безмолвной анонимности коридоров верхних этажей; мистера Баха убедили отправиться домой, поспать. К полуночи уснула и вся огромная больница. В главном холле, под мраморной статуей Христа, боролся с предрассветным сном ночной дежурный, по тихим коридорам между холлами бесшумно ходили ночные медсестры. Лишь кое-где в палатах не спали, страдая молча или шумно, умирая или возвращаясь к жизни. В отделении травматологии и в два, и в три, и в четыре утра по-прежнему горел яркий свет, и снова и снова по мановению накрахмаленного рукава халата мисс Уэльс повторялись обычные процедуры, потому что в дверях не иссякал поток людей – кто с ушибом, кто с переломом, кто пьяный, кто испуганный.
А Биллу приснилось, что он в Голливуде; он дефилировал в купальном костюме перед трибуной, на которой было множество судей, а через плечо у него висела лента, на которой большими красными буквами было написано: "Мистер Балтимор".