- Да не хитри ты, Нюра, я и то поняла, что на ходу выдумываешь. Если забыла все, то рассказала бы ему о божественном. Это же очень хорошо - о божественном! - У нашей гостьи заблестели глаза. Она гладит Колю по голове: - Я тебе, батюшко мой, расскажу про чудеса, которые творил преподобный Серафим Саровский. Очень хороший, отзывчивый был старичок. Всю жизнь добро делал, за веру страдал и боролся, а перед самой своей смертью обратился к близким своим: "Когда меня не станет, ходите ко мне на гробик. Все, что ни есть у вас на душе, все, о чем скорбите, придите да, припав к земле, как к живому, мне и расскажите. Как с живым со мной говорите, и услышу вас, и скорбь ваша пройдет…" - Тетя Тоня обвела всех глазами, по лицу у ней шло сияние, и заговорила торжественно, как будто читала молитву: - И все сбылось это, милые мои, даже больше того, преподобный старец стал ко многим во сне целителем являться. К примеру, у человека желудок страдает, он по животу легонько стукнет ладонью, и, глядишь, проснется человек, а у него уж желудок здоровый. А если рана на теле - преподобный прикоснется к ране рукой, и сразу заживет рана, останется только сухая пленочка, как луковое перо…
- Ох, Тоня ты наша, - вздыхает мать. - Легковерная ты. Всему веришь и каждому хочешь помочь. А когда умрешь, то, наверно, и твои мощи будут нетленны. Ты же святая у нас.
- Не надо, Анна Петровна, - мрачнеет гостья. - Зачем ты меня высмеиваешь. Это дьявол заходит в тебя, а ты и не замечаешь. У этого гада много, ох, много лиц. А забота только одна - вредить да мучить людей. А мучить-то есть за что, потому что все мы грешны. Вся деревня грешна. Одна только праведница у нас - Вера Черняева, мученица. Ее недавно на небо ангелы поднимали…
- Как это ангелы?! - вскинула голову мать.
- Расскажите, пожалуйста, - попросила моя жена, а мать почему-то нахмурилась:
- Опять ты, Тоня, шутишь.
- Нет, не шучу. Такими делами не шутят, - обиделась тетя Тоня. - Встретила на днях Катерину, а та в голос ревет: раньше, мол, у моей девки ноги отнялись, а теперь разум. Твердит Верка, что ее брали на небо в какой-то там аэроплан, что ли… Нет, не так… Ну подскажите давайте, вы же газеты читаете, там много про это. Прилетали к Верке эти самые… Нет, не могу выговорить, хоть убивайте меня…
- НЛО, что ли? - смеется моя Валя. - Сейчас это модно. Все помешались на летающих тарелках, на гуманоидах - просто смешно.
- Нет, не смешно, - возразила тетя Тоня. - Было бы смешно, так Катерина не причитала бы. И ты, хозяин, не веришь? - Гостья испытующе посмотрела на меня.
- Наоборот, верю! Я верю, тетя Тоня, в то, что на земле все же будут совсем другие люди - красивые, умные и счастливые. И опять колокольный звон поплывет по равнинам, и каждый будет любить другого, и у детей наших будет высокая мечта. Вон и Вера, пожалуй, о таком мечтает - раз потянуло ее в небо, в эту тайну, в эту высоту…
И тут гостья перебила меня:
- Она ведь не одна туда подымалась, а собачонку с собой брала. Вот какое дело, дорогие мои. Одна бы еще ничего. А собачонку-то зачем? Или уж такой праведный этот Кустик?
- А ты самое главное нам не сказала, - теперь я сам ее перебил. - Видел ли еще кто те тарелки-то? НЛО?
- А как же! Такие вот большушшие, в два обхвата. И красного цвета, и чуть с желтизной. Они над бором покружились да полетели, а потом два шара куда-то отправились, а третий-то полетел на деревню. Подлетел поближе, и люди увидали, что он ужался. Но ненадолго. Потом надулся опять и вытянулся, а сбоку вышли какие-то крылышки. То ли коршун теперь большой, то ли какой самолет. А потом этот самолет закружился над Катерининым домиком. Вы что - не верите?
- Верим, Тоня, верим, - усмехнулась мать.
- Ну ладно тогда. А на крылечке-то Верка с Кустиком сидели, семечки лузгали. Верка-то частенько сползает с кровати и по-лягушачьи прыгает. Как подтянется на руках, а потом прыг да скок. Так и допрыгивает до крылечка.
- Ты о деле, Тоня, говори, - засмеялась Валя. - У нас дыханье уже замерло, а ты нас куда-то уводишь…
- Я не увожу, я просто наблюдаю за вами. Вроде не сильно верите? Неуж не обидно? Так вот, этот шарик подлетел прямо к домику. Покачался немного и остановился на месте, бес. А разве не бес? Нас давно батюшка предупреждал, что скоро Антихрист заявится. А когда это будет, никто знать не может. Но надо бороться…
- Так это же борьба невидимая, - заметила осторожно мать. - Этот недруг твой всегда борется с Богом. Но это там, высоко и далеко, потому мы и не замечаем. - И вдруг загадочно улыбнулась и вышла из комнаты. Пока ее не было, Тоня молчала. Наконец мать зашла и принесла полную тарелку спелой клубники.
- Угощайтесь! Нынешний урожай. В прошлом году посадила пятнадцать кустиков, а нынче образовалась плантация. А плоды-то! Вы замечаете? Только бы смотрел, а не ел.
- Красота-а, - согласилась наша гостья, - вот такой же кругленький, красноватенький и был тот шар. И свет от него - на пять верст…
- А разве дело было не днем? - спросил я на всякий случай.
- Не днем. Вечерело уже. Потому Верка и выползла подышать. И вдруг наша Верка поехала вверх. Но не прямо, а какими-то кругами да кругами…
- Ты сама это видела? - спросила мать.
- Нет, милая моя. Мне сеструха ее рассказывала. Нинка только в ограду зашла и сразу оцепенела. Бывает так - оцепенеет человек - и ни слова от него, ни полслова. Ей бы к Верке броситься да сохватать бы ее, а ноги в землю вросли. Зато глаза все видят и замечают. Они и заметили, как шар пополам надломился, и в этот просвет свет хлынул, да какой, милые мои, свет! А потом в проеме высокий человек появился. А одежка на нем как чешуя.
- А руки-то хоть были у него? - засмеялся я.
- Ох, Владимир Иванович! Я думала, ты серьезный, самостоятельный, а тоже ляпнешь - хоть стой, хоть падай. Да разве можно без рук! Нинка их хорошо разглядела. Руки-то у них, милые мои, каки-то неуклюжи да длинные, почти что до пят. Правда, правда. До пят, как у обезьян. Ты видал их, Владимир Иванович, обезьян-то?
- Видел, конечно, - успокоил я гостью.
- А раз видел, то и представишь. А на пальцах у них кожаные рукавицы.
- Как же она разглядела, что рукавицы? - смеется Валя.
- Это уж не наше дело. Раз говорит, надо верить. Да и Нинка честная у нас, никогда не соврет. Ну вот смотрит она и кричать не может. А потом почувствовала, что тепло пошло. И в ноги ударило, и по щекам, и кричать, повторяю, не может. А Верка-то все подыматся да подыматся, и Кустик у ней на руках. И вот уж закрылся проем, и полетела наша девка, и собачонка при ней…
- Значит, это был самолет? - спросила мать.
- Да кто оно! Сама не пойму я. А потом Нинка видит - они опять сидят на крыльце. Незаметно так… Налетались, видно, и вниз опустились.
- Ну и что с Верой там было? Наверно, чаем ее напоили? - спросила с ехидцей Валя, и гостья это сразу почувствовала, сердито поджала губы:
- Я могу и замолчать. Могу и вовсе уйти, если вы меня какой-то погремушкой считаете.
- Не обижайся, Тоня, - успокоила ее мать. - Никто тебя пока не обидел. Просто чудно это. А может, ты пошутила?
- Нет, миленькая! Я шуток не люблю и сама шутить не умею. И я точно знаю - Верку брали к себе эти… ну как их?
- Назови! - засмеялась мать.
- Ты назови, так и я назову, - ответила гостья уклончиво. - Я ведь тоже сперва не поверила. Но Нинка даже заплакала. Как не поверишь? Слезы катятся, как ранетки…
- После этих слов мы все засмеялись. Надо же так сказать - как ранетки. И конечно, гостья еще больше обиделась.
- Гогочете-то вы хорошо, да напрасно. Надо мной, конечно, можно хохотать, а над Веркой - нет, не советую. Как она живет - врагу не пожелаю. А тут хоть маленько девку порадовали. На небо свозили да обратно спустили.
- Значит, вы все же настаиваете? - удивилась Валя и переглянулась со мной. В зрачках у нее образовалось веселое колыханье. Но тетя Тоня ее осадила:
- Ты, Валюша, вижу, не веришь. Как хочешь, я не настаиваю. А я так не могу. Это последнее дело - человеку не верить. Да и Верка сама мне подтвердила. К ней даже из школы математик заходил, Дмитрий Захарович…
- И он поверил?
- А как же! Все выспросил и в тетрадочку записал. Она ему прямо с подробностями. Как она красный шар увидела, как накрыл ее какой-то сон. Как во сне услышала, что кто-то тянет ее к себе, будто на лифте каталась? - Тоня в упор посмотрела на Валю, потом обвела всех глазами и, не дождавшись ответа, сердито заворчала: - А хоть и каталась, то, видно, не скажешь. Надо под пыткой правду у вас узнавать. А вот мне, милые мои, приходилось, у меня в Челябе племянница на восьмом этаже, так что лифт - туда и обратно. Но там же в кабину входишь, а у Верки с Кустиком не было ничего. Просто поднялись по воздуху и полетели. Только мало что помнит девка. Как будто, говорит, в теплу воду зашла, а в глазах птички залетали, а потом уж и вовсе огонь. Они в этот огонь и зашли. Она бы и больше че рассказала, но, наверно, приказали молчать…
- Кто приказал? - спросил я веселым голосом.
- А те, которые прилетели. - Она обвела нас глазами. - Это ведь хорошо, что на Верку они натакались. Самую безгрешную пригласили к себе. И собачоночкой не поморговали. Только вот теперь-то как?
- А что, Тоня? - встревожилась мать.
- А то, что Верка с тех пор стала задумываться. Она и раньше худо спала, а теперь Катерина замаялась. Как ночь, так дочь ее выползает на крыльцо и смотрит на звезды. А иногда гитару берет и играет, играет, а струны плачут, томятся. Иногда больше часа сидит и играет. А потом гитару отложит и плачет. Видно, тоскует.
- Конечно, тоскует. Поживи-ка без ног… - поддакнула мать, и в это время под окном снова громко залаяла собачонка.
Я открыл створку и высунул голову. На поляне, на густом полыхающем зеленью конотопе, сидела черненькая собачонка с белыми крапинками на спине.
- Кустик, Кустик! - начал я звать его. И мой младшенький сразу побежал на крыльцо, и я за ним. Наверно, вид у меня был встревоженный, потому что за мной вышли и гостья, и Валя с матерью. А я снова позвал:
- Кустик, Кустик! То ли не узнаешь?
- А он зазнался. Побывал там и зазнался. - Тетя Тоня показала на небо и засмеялась. А Коля уже повалил пса на землю, и устроился на нем верхом, и начал оттягивать уши.
- Коля, ему больно! - закричал я на сына и подошел к ним поближе. Глаза у собаки были какие-то незнакомые, отрешенные и все время старались смотреть вверх. Я опять позвал:
- Кустик, Кустик! Ты, говорят, о чем-то тоскуешь? - Но он повернулся ко мне. А глаза его снова были чужие и снова смотрели вверх, как будто хотели что-то узнать в этой бездонной притягивающей синеве.
Полет
- Алло! Алло!.. Неужели это вы, Николай Николаевич?! Я звонил вам недавно, но на телефоне был другой человек. Алло? Вы меня не узнаете? Я Савушкин Владимир Иванович. Неужели забыли?
- Я ничего не забываю. Но когда говорите, всегда называйте свой номер в нашей картотеке. Я должен взглянуть на историю болезни…
- Но у меня еще нет истории. Разве забыли? Вы просили написать меня отчет о моей командировке. Не помните? Я вам признался, что из-за меня погиб человек. И вы попросили вспомнить все детали, события, то есть отчет о своем прошлом. Забавно, конечно, но вы так и сказали - отправляйтесь в командировку в свое прошлое. Я уже начал писать, но застрял в мелочах, в каких-то, понимаете, чудесах, и мне, наверное, веры не будет…
- Ну почему же? - Ожила наконец телефонная трубка, и знакомый голос наставительно посоветовал: - Пишите обо всем, не зажимайте себя. Маленькая деталь, какой-нибудь обгоревший окурок, клочок бумажки, порой многое может объяснить. Так что…
Но я прервал его:
- А если людей в небо кто-то таинственный поднимает? Как к этому относиться?
- Ну, знаете, Савушкин, психология может все объяснить. Впрочем, вы, может быть, хороший метафорист? Помните, есть такой фильм или книга, я уж не помню… Называется "Полеты во сне и наяву". Там все надо понимать иносказательно. Наверно, и мне вас нужно также понимать?.. Вы молчите? Ну хорошо. А то, что людей кто-то поднимает в небо, - это легко объяснить. Можно объяснить и разные факты медитации, и экстрасенсов можно понять… И даже эффект Кашпировского - наше телевизионное чудо, ха-ха… Но и это чудо подчиняется законам психологии. Так что пишите детально, расходитесь мыслью по древу, и у вас будет блестящий отчет.
- Но я, Николай Николаевич, хотел бы… Одним словом, меня мучает одна печальная мысль, прямо не выходит из головы, и я даже начал вам говорить… Дело в том, что, когда пишешь, в голову лезет всякая мелочь, второстепенное, и это, понимаете, почему-то выходит на первый план, а самое главное остается в душе…
- И это бывает. Часто бывает, - успокоила меня телефонная трубка. - Психология знает случаи, когда человек, к примеру, схоронил всю семью - всех родных и близких. Такое бывает во время войны или землетрясений… Ну вот, схоронил и продолжает стойко жить. И в друг у него погибает любимая собака или кошка, и у этого выносливого волевого человека - мгновенный инфаркт. Ведь собака и кошка - это тоже мелочь, по-вашему, а у него - сразу смерть. Я не сложно говорю?
- Нет, я хорошо понимаю.
- Ну что же - обнадеживающее известие… А еще был случай, когда человек, убивший двоих или троих и отсидевший за это полжизни в тюрьмах, вдруг на своем личном мотоцикле сбил курицу, и вид крови этой жертвы вывел его из себя. Да так вывел, что человек начал сходить с ума. Несчастная курица преследовала его во сне… Так что психология - это наука наук. И наш телефон доверия - всего лишь веточка от этой науки. Но зато надежная веточка.
- Я вас понимаю, Николай Николаевич, но поймите и меня. У меня в душе столько всего, столько разных приливов, отливов, а начинаю описывать, и получается как бы бессмыслица. Какие-то мелкие разговоры приходят на ум, выяснения семейных отношений, какие-то чаепития… - Мой голос уже дрожал, волновался, и я чувствовал, что подхожу к какой-то роковой стене или к обрыву, еще шаг - и нужно лететь в бездну. И тогда я признался в самом главном:
- А может быть, я уже безумный? Ведь такое бессилие во всем и совсем нет надежды…
- Это хорошо, что вы сознаете свое бессилие. Запомните меня, это очень хорошо. Раз сознаете, то вы, значит, очень сильны, и в этом нет парадокса. А ваши так называемые мелочи - это всего лишь перенасыщение. Ваше жизненное пространство плотно забито информацией, разными событиями, вашей неуверенностью. Да, да, и неуверенностью! И не опровергайте меня. Вам подтверждение я сошлюсь даже на один известный авторитет. Фамилия этого профессора… А впрочем, зачем вам фамилия - важна мысль. Так вот, светило это однажды сказало, что, когда жизненное пространство становится насыщенным информацией, всякого рода смыслообразованием, человеку может показаться, что вообще исчезает какой-либо смысл. И тогда может помочь только психология - вот так, Владимир Иванович. Я правильно вас назвал?
- Правильно-то правильно…
Но тут он меня остановил:
- Конечно, ваши записи потом можно будет заключить в определенные информационные циклы и вывести из этого что-то среднее, может быть, даже истину. Но, повторяю, усиленно повторяю, если вы себя считаете слабым, беспомощным, то это в организме временная остановка. Она закончится, и вы наполнитесь новой энергией, как говорится, пойдете на подъем. Люди не знают, что сила их духа растет непрерывно, и у самых сильных и гениальных людей этот дух уходит даже в галактику или стремится уйти. Но с какой целью? - спросите вы. А при чем тут вообще цель? Есть ли цель у легких, когда они вдыхают кислород… Есть ли цель у стервятника, терзающего цыпленка, а? Вам не сложно все это слушать? Иногда считают, что мы, психологи, говорим слишком туманно и несколько отвлеченно, но ведь ясно и другое, что простота хуже воровства… Но я вас, кажется, перебил, Владимир Иванович. Может, вы действительно метафорист? Любитель, так сказать, разных игр?.. - Трубка затихла. Я слышал легкое, размеренное дыхание. Наверное, он совершенно здоровый человек, и я ему позавидовал. Но сказал совсем о другом:
- Вот вы вспомнили сейчас про галактику, а еще раньше я заметил вашу иронию… Но как же быть, когда одна больная девушка, точней, молодая женщина, была поднята в небо на какой-то летательный аппарат. Вы слышите меня? - В трубке что-то хмыкнуло, и я продолжал: - И после этого больную захлестнула тоска. Она стала задумываться и плакать… И часто смотрела на звезды и еще больше плакала. А потом я этой тоски еще прибавил, утроил ее - и больная не вынесла перегрузки и погибла… - Я закончил говорить, в трубке громко дышали, но голоса не было. Мой собеседник как бы затаился, забился в угол, выжидая, какой я сделаю ход. Но я молчал, и тогда он не вынес:
- Продолжайте, Владимир Иванович. Я молчу, потому что вместе с вами волнуюсь. Мне редко бывает интересно, но сейчас вы меня допекли. Значит, ту девушку подняли на летающую тарелку и там ей подменили мозги?..
- Что вы, Николай Николаевич. Я про это не говорил. И честное слово, я не уверен, что была какая-то тарелка; Может быть, это только сон…
- Вот-вот! - оживилась трубка. - Начиталась ваша больная про одного барона, который вырастил в своем городе турецкий боб. Помните, как это было? Боб рос все выше и выше и скоро дотянулся до самой Луны. А потом по стеблю барон полез вверх и через час очутился на Луне. Так и ваша больная в своих сновидениях вырастила свой боб и по нему…
- Нет, нет, там было другое! - ответил я резко и даже хотел повесить трубку. Но это длилось только мгновение, и все равно Николай Николаевич догадался:
- Не горячитесь, лучше посчитайте до десяти. И доверьтесь все-таки нам. По вашему отчету мы соберем консилиум ведущих психологов, а я возьму руководство…
- И пошлете меня в сумасшедший дом! - Я от души засмеялся, и в трубку сразу прерывисто задышали:
- Вы не правы, товарищ Савушкин! Наш кооператив не готовит кадры для психиатрички. Мы помогаем отчаявшимся и заблудшим. Мы даем советы в критических ситуациях. Мы даже предлагаем читать Библию - слово Божие. И в этом тоже нет парадокса. Судите сами: решительно отказавшись от самоанализа, современный человек потерял представление о себе самом. А это трагедия. И как результат - одностороннее развитие только материальных запросов. Стала формироваться совершенно новая мораль, ожесточились нравы, огрубел характер, обыватель погрузился в чувственные наслаждения… И только лучшие из людей все еще задают вопросы - что я, где я, где нахожусь и куда направляюсь? И для чего вся эта земная жизнь?.. О, Господи, Савушкин, я с вами увлекся. Я даже перешел границы, а это всегда опасно. К тому же вы, наверно, мой антипод? Или существуете на другой волне…
- Нет, нет, мне интересно…
- Ну хорошо, сейчас мы проверим. Один нобелевский лауреат как-то сказал, что отдельная человеческая жизнь сейчас стада божьей повестью, что все вожди и народы отошли теперь в прошлое. Не догадываетесь, кто это сказал? У него есть стихотворение - "…свеча горела на столе, свеча горела…".
- Борис Пастернак.
- А вы, оказывается, эрудит. - Трубка схохотнула. - Значит, с вами можно говорить на полную катушку. Вот мы Пастернака вспомнили, а ведь Пушкин не хуже. Он тоже часто впадал в молитву и уходил в небо, прямо в космос залетал со своими печалями. И правильно делал. Ведь и при нем в жизни случались разные там перестройки и люди теряли опору. Кстати, вы верите, что через 500 дней мы заживем по-другому? Особенно в сфере духа, а?