Тамара поняла, что с ним творится, она очень хорошо улавливала малейшие движения его души, понимала, что лучшим лекарством для него сейчас было бы, если б она могла сказать ему, что ждет ребенка, но опасалась, что этого может вообще не произойти: после института у нее было очень короткое и неудачное замужество, разошлись после того, как врачи сказали что детей у нее скорей всего не будет.
Она была чуть постарше Светланова (что-то около года), тайно любила его еще с института, но никогда не проявляла своего чувства, да и относилась к нему скорей по-матерински, чем по-женски - ей всегда хотелось приласкать его, накормить, обстирать, обгладить, сделать так, чтобы ему было тепло, светло, уютно. Люда, видимо, еще в институте почувствовала это, и Тамара сразу превратилась в ее врага, хотя всерьез о Светланове Люда тогда не думала.
А Николай ничего этого не замечал. Тамару он знал, как "хорошего парня", надежного человека, который всегда выручит в трудную минуту. Он сам несколько раз обращался к ней то с просьбой съездить к заболевшему в больницу, то помочь кому-то с экзаменом, а то и выручить пятеркой до стипендии, но очень удивился бы, если б узнал, что она к нему неравнодушна. И только намного позже, когда встретился с Тамарой в интернате, опустошенный после всей этой истории, понял и потянулся к ней. Они оба почувствовали необходимость друг в друге.
И вот теперь, ощутив его тоску по ребенку, Тамара решила, что не имеет права скрывать, рассказала ему все. И они, не сговариваясь, пришли тогда к одной мысли - надо взять ребенка на воспитание, хотели взять мальчика, но вышло иначе. Во время посещения детдома, когда они ходили по парку, присматриваясь к играющим детям, к Николаю вдруг подбежала трехлетняя девочка, обхватила его ногу и стала кричать, заливаясь слезами: "Папа! Папочка!"
Светланов взял ее на руки, прижал к себе, а она обняла его шею руками и не отпускала, пока не уснула. Оказалось, что родители девочки, молодые геологи, полгода назад погибли в горах, при аварии вертолета. Перед отъездом отец сказал, что скоро приедет за ней. С тех пор она все время ждала его. Чем-то Светланов, как видно, напомнил ей отца…
Они удочерили Танечку. Имя девочки сохранили, а фамилию, с согласия опекуна - начальника экспедиции - дали свою. И сразу же переехали на работу в соседний город, в костный санаторий, чтобы сменить все.
Прошло немного времени, и оба настолько привязались к девочке, что вряд ли могли испытывать более глубокое чувство к родной дочери. Пожалуй, даже наоборот.
К естественному чувству любви к маленькому беззащитному существу примешивалось чувство жалости и особой ответственности за ее судьбу.
И мысль о сыне была уже не такой жгучей.
Время от времени до Светланова доходили сведения о его бывшей жене. То встретит ее имя в рецензии на новый спектакль, то услышит ее голос по радио - "рассказ читала артистка Людмила Светланова". Странно, но до сих пор он испытывал при этом волнение. Однако боли уже не было. Часто думал: как она там? А о сыне думал как-то отдельно от нее.
Однажды увидел Люду по телевизору, в эпизоде фильма. Порадовался, растет, значит, Люда. Не напрасно, значит, институт бросила…
Написал тогда, поздравил. Открытку отправил. Без всякой надежды на ответ - просто так. И вдруг получил пространное, какое-то размашистое и прочувствованное письмо. Она вдруг опять вспомнила, что это ему обязана сценой, вспомнила их юность, институт, первый спектакль - все, что за этим последовало… "Знаешь, очень жаль, что все так получилось, - писала она, - но, видно, это было неминуемо - слишком в разных сферах мы с тобой жили, и не в тот раз, в другой, в третий - все равно пришли бы к тому же, в этом я уже убедилась на многих подобных примерах. Видимо, у артистов могут существовать только артистические семьи при всей их кажущейся непрочности. Так что и и кто тут не виноват, ни ты, ни я, обстоятельства были против нас".
Далее она писала, что Валерий уже совсем взрослый, восьмой класс закаинчивает. "Учителя говорят, что способный, но лентяй, и вообще "трудный". А им легкого подавай! Впрочем, он, конечно, малость избалован, я-то его в руках держать не могла. Последнее время все чаще спрашивает об отце - возраст такой. Я ему все рассказала, ну, конечно, без подробностей. Сказала, что расстались, так как по-разному смотрели на жизнь, но вообще-) сказала, что ты неплохой человек, что все тебя и азы вали "Светлашечка" - он очень смеялся. Спрашивал, почему ты никогда не приезжал, я сказала правду: сама запретила, не хотела. "А теперь? - спросил он меня. - Если бы я захотел увидеться?"
Я сказала, что теперь не стала бы возражать, теперь, пожалуй, можно. Он ничего больше спрашивать не стал, но я вижу, что это запало ему в голову…"
Светланов едва успел осмыслить то, что внезапно свалилось на него, как вдруг - новое письмо: "… Летом предстоят съемки на юге, занята буду по горло, да и перемены намечаются в моей жизни… Не мог бы Валерий провести каникулы у тебя? "
Он телеграфировал: "Буду счастлив".
В ответ пришло письмо, а через некоторое время телеграмма с указанием рейса.
3
Светлые глаза смотрели холодно, пожалуй, даже чуть насмешливо. "Ну, что ж, ну что ж… - отстукивало сердце. - И-на-че-и-быть-не-мог-ло!"
Как он завидовал в этот миг Танечке, которая, повинуясь порыву, кинулась и обняла брата, не думая ни о чем! А он стоял на негнущихся омертвевших ногах и смотрел беспомощно в эти холодные, светлые, ничего, кроме насмешливого любопытства, не выражающие глаза. Потом он увидел протянутую ему руку.
- Здравствуйте. Давно хотел познакомиться…
Голос у Валерия был неустойчивый, переливающийся с юношеского баска на дискант. "Возрастной голос", - привычно фиксировало сознание.
Он, взял руку. Не пожал, а именно взял, почувствовал в своих пальцах еще не окрепшую, чуть угловатую мальчишескую ладонь, и все в нем вздрогнуло - ведь это было первое прикосновение к сыну.
Но в светлых глазах ничего не изменилось - было по-прежнему спокойно и холодно.
"Надо держаться! - говорил себе Светланов. - Во чтобы то ни стало - держаться!" Он слишком хорошо знал этот холодный изучающий взгляд современных подростков. И он, сдерживая себя, как мог, пожал эту руку по-мужски.
И отпустил ее.
Они пошли к остановке. Троллейбус сворачивал на кольцо.
Далеко ехать? - спросил Валерий куда-то в пустоту, ни к кому, собственно, не обращаясь.
- Далеко! - одновременно откликнулись Николай Петрович и Таня. Они переглянулись, и дальше уж Николай Петрович продолжал один.
- Санаторий в другом конце города, у моря, так что мы через весь город поедем, посмотришь его.
Валерий кивнул, но вдруг как-то по-особому, дружески-властно, взмахнул рукой, и рядом с ними затормозило такси.
Валерий по-хозяйски распахнул обе дверцы.
- Прошу! А я, если не возражаете, сяду впереди, буду разглядывать город через лобовое стекло.
Чемоданчик он сам ловко закинул в багажник, гитару сбросил с плеча и передал Тане, остался только с транзистором, занял место рядом с водителем, обернулся и увидел, что они оба стоят в нерешительности возле раскрытой дверцы.
- В чем дело? Почему не садитесь?
- Извините, - Николай Петрович наклонился к водителю, - вы на Рыбачий, к санаторию поедете?
Рыбачий? - всполошился водитель, - чего ж сразу не сказали?! Мне смену через полчаса сдавать! Нет, парень, вылазь, другую машину остановишь! На Рыбачий не поеду!
И тут Валерий еще раз удивил Николая Петровича. Он по-свойски положил руку на плечо водителя, сказал вполголоса: "Ну, шеф, я уплачу!" И тот, хоть и продолжал ворчать, вдруг завел мотор, крикнул им с Таней:
- Да садитесь же! Стоять здесь не разрешается!
Они едва успели захлопнуть дверцу, как он рванул с места, обогнул площадь, выехал на широкую улицу, и машина пошла, набирая скорость, мимо новых многоэтажных домов.
Валерий сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, не говоря ни слова, не оборачиваясь.
Николай Петрович смотрел в затылок сына, видел тонкие, чуть волнистые, закругленно, по моде, подрезанные волосы, спадавшие на ворот желтой рубахи, ему хотелось дотронуться до них, приласкать, и в то же время они вызывали в нем странное чувство отчужденности, словно именно они - эти гладкие, шелковистые, подрагивающие от движения машины золотистые волосы - отделяли его от сына, от его лица, глаз, улыбки…
Он посмотрел вбок, на Таню, и понял, что она испытывает нечто похожее - смотрит в затылок Валерия, а лицо у нее такое, что вот сейчас заплачет. Николай Петрович положил свою ладонь на ее руку, лежащую рядом, на сидении, слегка сжал ее.
Так, молча, они ехали еще некоторое время: шофер усердно орудовал рулем и педалями, ему никак не удавалось попасть на "зеленую волну" - только подлетал к светофору, как вслед за желтым вспыхивал красный свет, приходилось резко тормозить. Он ворчал, что вот, "наставили светофоров, ездить невозможно", потом опять рвал с места и опять застревал на перекрестке.
- Это новый проспект, - сказал Николай Петрович, чтобы прервать тягостное молчание, - его недавно пробили, соединили три улицы, и теперь можно проехать через весь город напрямик.
Валерий никак не реагировал, молча смотрел вперед, прямо перед собой.
- А раньше в объезд приходилось… - добавил Николай Петрович упавшим голосом.
- В объезд поедем, - вдруг зло сказал шофер и свернул в боковую улочку, машина запрыгала по ухабам. - Будет дальше, но быстрее. Идет? - он обращался к Валерию, видно считая его хозяином положения.
- Как вам будет угодно, шеф, - впервые отозвался Валерий, - мне все равно.
Машина стала юлить по боковым улицам чертыхаясь, шофер бешено вертел рулем, кидал машину из одного про улка в другой, шарахались испуганные пешеходы. На одном из таких рискованных виражей заметалась на мостовой старушка с кошелкой-коляской, которую она тол кала перед собой.
- Что, бабка, на тот свет торопишься?! - крикнул ей таксист, круто притормозив перед самой коляской. Старушка хотела что-то сказать или крикнуть, но не могла, только беззвучно хватала ртом воздух.
Таксист объехал ее, помахал рукой, засмеялся. Николай Петрович увидел в зеркале, как чуть ухмыльнулся Валерий:
- Лихо ездите, - не выдержал Светланов, - так и до беды недалеко.
Шофер насмешливо глянул назад, шевельнул челюстью, но ничего не сказал, рванул машину в сторону.
Они выехали на шоссе. Это было продолжение того же проспекта, но светофоры здесь уже не стояли на каждом перекрестке, самую оживленную часть города они проехали, шоссе вело к противоположной окраине.
Машина шла ровно, на хорошей скорости, чуть покачиваясь, и настроение у водителя заметно улучшилось. Он включил приемник, послышалась тихая музыка.
Вот это большое здание с якорями - мореходное училище, - заговорил Николай Петрович, подавшись вперед, приблизив лицо к щеке Валерия, - а вон то, следующее - телецентр, - во-он башня, видишь? - он вытянул руку с выставленным указательным пальцем и вдруг отшатнулся от улюлюкающего, визжащего, ревущего грохота, ударившего в лицо, - это Валерий включил свой магнитофон.
4
Машина остановилась у высоких решетчатых ворот, за которыми был виден старинный парк, высокие мощные деревья. Сквозь листву просвечивали белые трехэтажные корпуса.
Вот здесь, - сказал Николай Петрович, - приехали.
Шофер как-то присмирел при виде этих ворот и этого парка. Или, может быть, тяжелая черная вывеска под стеклом, с названием санатория, произвела па него впечатление. Во всяком случае, он вдруг перестал спешить и о чем-то задумался, Глядя сквозь прутья решетки в сторону парка.
На счетчике было четыре рубля двадцать копеек. Николай Петрович чуть замешкался" у него было три рубля, остальное он набирал мелочью. Пока набирал, Валерий уже вышел из машины, достал из багажника свой чемоданчик и остановился чуть поодаль, разглядывая высокую металлическую ограду, ворота, вывеску.
- Возьмите, - Николай Петрович протянул деньги водителю.
Но тот покачал головой:
- Не надо, уже рассчитались.
- Как это? Когда?
- Молодой человек рассчитался… - водитель кивнул в сторону, где стоял Валерий.
Николай Петрович так и застыл с протянутой рукой, ему вдруг стало невыносимо жарко.
- Как нехорошо получилось! Ну зачем же вы…
- Успокойся, пожалуйста, - прошептала Таня. - Пойдем.
Они вышли, остановились возле Валерия, и все трое почему смотрели, как осторожно разворачивается на шоссе машина. Шофер выехал на противоположную сторону, посигналил за чем-то, помахал рукой и уехал.
Стало совсем тихо. Только слышно было, как шумят деревья в парке.
- Пойдемте, - сказал Николай Петрович. Он поднял с земли чемодан Валерия и ждал. Парнишка стоял на самом краю дороги, смотрел в ту сторону, куда укатила машина, оранжевая рубаха резким пятном выделялась на темной, лоснящейся полосе гудрона.
- Пойдем, Валерий, - тихо позвала его Таня и тронула за рукав.
5
Валерий
Машина уехала, а мне вдруг так тошно стало - сил нет. На кой черт я сюда приехал - в эту богадельню? Как увидел эти решетки, ворота, цветочки, дорожки, все такое прилизанное, чистенькое - на меня сразу зевота напала. Это у меня всегда так, как тошно отчего-то - сразу зевота. Только глянул, сразу понял, что будет. Будут они меня воспитывать. Этот смурной чудак в сползающих брюках, который считает себя моим отцом, и эта длинноногая глазастая девица, его приемная дочка. Они ведь думают, что я ничего не знаю, а я отлично помню, как давным-давно, когда я еще под стол пешком ходил, Люда говорила своей закадычной подружке теть Вале: "У Николая с Тамаркой своих детей нет, девочку из детдома взяли на воспитание". Мне она всегда говорила, что мой папа - Алик, и я всегда говорил "папа Алик", - и он мне "сынок", "сынуля", и вообще мы с ним очень любили друг друга, он отличный мужик - веселый, красивый и умный, все на свете знает, что ни спросишь - ответит. И добрый. У Люды что-нибудь попросишь, ну, купи мне велик, - она тянуть начинает, то да се, ты еще маленький, подрасти немного, а ему только заикнись, он тут же тебе притащит, что хочешь - и велик, и магнитофон… Мой транзисторный маг - его подарок. Купил он мне его позже, когда они разошлись с Людой и опять сошлись ненадолго. А теперь в последнее время, она, видите ли, вспомнила, что мой отец - Николай Светланов, ее первый муж, которого я и в глаза никогда не видел. Ну, тут уж я не выдержал, выдал ей на полную катушку, чего, мол, ты мне голову морочишь - то Алик, а теперь Николай! Не хочу я знать никакого Николая, есть у меня отец - Алик, а вернее Олег, Ставский, мы с ним друзья, мы с ним любим друг друга, и мне другого отца не надо. А она стала плакать, ругать себя, говорить, что был у нее в юности единственный настоящий друг Коля Светланов, чудесный парень, который любил ее безумно, а она его бросила, вы шла замуж за Алика, потому что ей казалось, что у них с Аликом гораздо больше общего - театр, сцена. А потом и с Аликом не поладилось. Она все искала чего-то необыкновенного, чего-то особого во всех смыслах, а Коля звезд с неба не хватал, был обыкновенным хорошим парнем, да и с виду невзрачный, но он любил ее очень, боготворил, и вот сейчас, глядя на меня, она все чаще вспоминает его и думает, что из-за нее я расту без настоящего отца, и от этого ей очень больно… А я сказал, что она хорошо сделала, что ушла от невзрачного, мне такого отца не надо, и вообще никакого отца мне не надо, мне с ней вдвоем хорошо, ни у кого нет такой мамы, актрисы, когда мы с ней рядом по улице идем, все оглядываются, все ее узнают, и я ее люблю… А она кинулась меня целовать и стала просить у меня прощения, уж не знаю за что…
Так мы с ней поговорили в тот раз, а в другой раз я попросил, чтобы она рассказала мне про этого Светланова. Она сказала, что его все называли Светлашечка, что был он кудрявым, светлоглазым и очень добрым, все для людей - ничего для себя, и от этого его считали немного блаженным. Я здорово смеялся когда представил себе, что у меня мог быть отец, которого называют "Светлашечка",? потом спросил, нет ли у неё фотографии. Она нашла какую-то старую, когда они вместе в студенческом театре были и сфотографировались кучей после какого-то вечера. И хоть я ни грамма не верил, что он мой отец, все-таки рассматривал долго этого чудака, который сидел на полу, в первом ряду и улыбался до ушей. Я еще спросил ее, отчего у него уши на фотографии торчат, как у собаки. Она засмеялась, и сказала, что перед самым вечером он пошел стричься, все времени не мог выбрать, а парикмахерская была уже закрыта, и его так обкарнал один самоучка в общежитии. А вообще уши у него всегда немного торчали, от этого он выглядел чуть смешно и мило, а когда зарастал своими кудрями, то их совсем не видно было.
Я потом долго рассматривал себя в зеркале, пришел к выводу, что она все врет мне насчет Светланова, что я гораздо больше похож на Олега, он ведь тоже был на этой фотографии.