– Ну, в невезении, милейший прево, вы мне не уступаете,– ехидно ответил Мармань.– Ведь если верить некоторым слухам– впрочем, их подтверждают такие неоспоримые факты, как захват Большого Нельского замка и исчезновение одной из его обитательниц,– то и вам, дорогой мессер д'Эстурвиль, не очень-то посчастливилось с Челлини! Хотя говорят, что не слишком помышляя о вашем благоденствии, он печется зато о счастье вашего семейства.
– Господин де Мармань, – вскричал прево, взбешенный тем, что его домашние невзгоды стали предметом пересудов, – вы объясните мне позже смысл этих слов!
– Ах, господа, господа! – воскликнула герцогиня. – Прошу вас, не забывайте, пожалуйста, о моем присутствии. Вы оба не правы. Если человек не умеет искать, господин прево, он не должен упрекать другого в неумении находить… Надо объединяться против общего врага, а не радовать его зрелищем побежденных, старающихся перегрызть друг другу глотку, господин де Мармань. Но все уже идут к столу.
Вашу руку, виконт. Что ж! Если сильные мужчины пасуют перед Челлини, посмотрим, не окажутся ли более удачливыми слабые женщины с присущей им хитростью. Я всегда считала союзников лишней обузой и любила бороться одна. Это опасней, конечно, но зато и честь победы не надо ни с кем делить…
– Вот нахал!– прервал герцогиню виконт де Мармань.– Поглядите, как фамильярно держится Бенвенуто с нашим великим королем!Право, можно подумать, что этот человек аристократ, тогда как на самом деле он всего-навсего жалкий чеканщик.
– Что вы,что вы,виконт! Челлини– подлинный аристократ!–смеясь, воскликнула герцогиня.Разве много вы найдете среди нашего старинного дворянства семей, которые вели бы свой род от наместника Юлия Цезаря! Это так же редко, как владеть гербом с тремя белыми лилиями и гербовой связкой Анжуйского дома¹.Вы думаете, господа, что, беседуя с этим чеканщиком, король оказывает ему честь? Ошибаетесь. Наоборот, чеканщик оказывает честь Франциску Первому тем, что отвечает ему.
[¹Три белые лилии– герб династии Валуа, к которой принадлежал Франциск I; впоследствии– герб французских королей династии Бурбонов. Графство Анжу в XIII веке принадлежало Валуа.] В самом деле, Бенвенуто разговаривал с королем так непринужденно, как сильные мира сего приучили этого художника– избранника богов.
– Ну, как у вас подвигаются дела с Юпитером, Бенвенуто?– спросил король.
– Готовимся к отливке, сир.
– И когда же свершится это великое событие?
– Как только я вернусь в Париж, сир.
– Возьмите наших лучших литейщиков,Челлини; да смотрите ничего не жалейте, чтобы отливка удалась. Если понадобятся деньги, вы знаете– я не поскуплюсь.
– Знаю, ваше величество, что вы самый щедрый, самый великий и благородный король на свете!ответил Бенвенуто.– Но благодаря жалованью, которое вы мне назначили, я теперь богат. Что же касается отливки, о которой вы изволите тревожиться,сир,то, с вашего позволения, мне хотелось бы сделать все самому. Откровенно говоря, я не очень-то доверяю французским литейщикам. Конечно, они люди способные, но я просто боюсь, как бы из-за своей любви к отечеству им не вздумалось испортить работу художника-иностранца. И, признаюсь вам, сир, для меня слишком важно добиться успеха в создании Юпитера, чтобы я мог доверить отливку статуи посторонним.
– Браво, Челлини!– воскликнул король.– Вы говорите, как истинный художник!
– А кроме того, я хочу заслужить награду, обещанную вашим величеством.
– Правильно, верный мой Бенвенуто! Мы не забыли своего обещания и, если останемся довольны работой, щедро вас вознаградим.
Повторяем это еще раз при свидетелях: при коннетабле и канцлере. И в случае нашей забывчивости они напомнят нам о данном слове.
Не так ли, Монморанси?.. Не так ли, Пуайе?
– О, ваше величество, вы даже представить себе не можете, как важно для меня это обещание именно теперь!
– Вот и прекрасно! И мы непременно выполним его, сударь… Но двери зала уже открыты. За стол, господа, за стол!
Подойдя к императору, Франциск I взял его под руку, и они возглавили длинную вереницу почетных гостей. Оба государя вошли одновременно в широко распахнутые двустворчатые двери и сели за стол друг против друга. Карл V между Элеонорой и госпожой д'Этамп, Франциск I – между Екатериной Медичи и Маргаритой Наваррской.
Яства и вина были превосходны, и за столом царило непринужденное веселье. Франциск I чувствовал себя как рыба в воде во время пиров, празднеств и увеселений; он забавлялся истинно по-королевски и хохотал, как простолюдин, над рассказами и шутками Маргариты Наваррской. Карл V, со своей стороны, осыпал любезностями сидевшую рядом с ним госпожу д'Этамп. Гости беседовали об искусстве и политике. Пиршество подходило к концу.
За десертом пажи, по обыкновению, стали обходить гостей с тазами и водой для мытья рук.
Госпожа д'Этамп взяла у пажа золотой кувшин и таз, предназначенный для Карла V, налила в таз воды и, опустившись, согласно этикету испанского двора, на одно колено, протянула таз императору; то же самое сделала Маргарита Наваррская по отношению к королю Франциску I.
Карл V погрузил в воду кончики пальцев и, не отрывая взгляда от своей знатной и прекрасной прислужницы, с улыбкой уронил в таз драгоценный перстень, о котором уже упоминалось выше.
– Ваше величество, вы обронили перстень, – сказала герцогиня и, бережно вынув своими прелестными пальчиками перстень, протянула его императору.
– Сударыня, оставьте его себе, – тихо ответил Карл. – Он сейчас в таких благородных и прекрасных руках, что я просто не могу взять его обратно! – И император добавил еще тише:Это задаток за Миланское герцогство.
Герцогиня молча улыбнулась: ведь к ее ногам упал брильянт стоимостью в целый миллион.
Когда после обеда гости направились в гостиную, а оттуда в бальный зал, госпожа д'Этамп задержала Челлини, случайно очутившегося возле нее.
– Мессер Челлини,– сказала герцогиня, вручая художнику перстень – залог ее союза с императором Карлом, – будьте добры, передайте брильянт своему ученику Асканио; он сделает из него капельку росы для моей золотой лилии.
– Поистине, сударыня, эта капля упала из рук самой Авроры!¹– ответил художник с иронической усмешкой и наигранной галантностью.
[¹Аврора(греч. миф.)– богиня утренней зари.] Но тут, взглянув на перстень, Бенвенуто вздрогнул от радостного волнения: он узнал брильянт и кольцо, некогда сделанное им по заказу папы Климента VII. Это был дар его святейшества великому императору; Бенвенуто лично отнес тогда перстень Карлу V.
Поистине, если император решился расстаться с такой драгоценностью, да еще отдал ее женщине, значит, у него были на то важные причины – какой-нибудь тайный сговор, тайная сделка между ним и госпожой д'Этамп.
Пока император Карл живет в Фонтенбло,проводя целые дни, а главное, ночи в тревоге и сомнениях, пока в душе его борются надежда и страх, как это было показано выше, пока он хитрит, интригует, подкапывается, строит козни, дает обещания,отрекается от них и тут же вновь обещает, заглянем в Большой Нельский замок и узнаем, не случилось ли еще чего-нибудь с его обитателями.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Легенда об угрюмом монахе
Весь Нельский замок был в смятении: три-четыре дня назад здесь появился угрюмый монах-призрак, некогда посещавший монастырь, на развалинах которого построен замок Амори.
Госпожа Перрина собственными глазами видела, как он бродил ночью по аллеям Большого Нельского парка в белом одеянии; привидение двигалось бесшумно, не оставляя следов на песке дорожек.
Но каким же образом госпожа Перрина, жившая, как известно, в Малом Нельском замке, могла видеть угрюмого монаха, прогуливавшегося в три часа утра по саду Большого замка? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется выдать чужую тайну. Однако истина для повествователя дороже всего, и читатели имеют право знать мельчайшие подробности о жизни выведенных нами героев, в особенности если эти подробности могут пролить свет на развитие событий.
После исчезновения Коломбы,ухода Пульчери, оставшейся не у дел, и отъезда прево госпожа Перрина стала полновластной хозяйкой Малого Нельского замка, ибо, как мы уже говорили, из соображений бережливости садовник Рембо с помощниками был нанят лишь поденно. Таким образом, госпожа Перрина была не только полновластной, но и единственной обитательницей Малого замка; она целыми днями томилась от скуки, а по ночам умирала от страха.
Вскоре госпожа Перрина нашла все же прекрасное лекарство от скуки; она подружилась с госпожой Рупертой, и эта дружба открыла перед нею двери Большого Нельского замка. Дуэнья попросила разрешения навещать своих соседок и, разумеется, тут же его получила.
А навещая соседок, она, конечно, познакомилась и с соседями. Госпожа Перрина была немолодой, но все еще привлекательной особой: свежей, статной, полной и приветливой, которая, прожив на свете тридцать шесть лет, уверяла, будто ей всего-навсего двадцать девять. Естественно, что ее появление в мастерской,где ковали, гранили, пилили, чеканили и шлифовали двенадцать веселых подмастерьев, любивших по воскресным и праздничным дням поесть, попить и развлечься и всегда готовых поволочиться, не могло пройти незамеченным. И вот дня через три-четыре трое из наших старых знакомцев уже были ранены стрелой амура. Их имена: Жан-Малыш, Симон-Левша и германец Герман.
Асканио, Жак Обри и Паголо устояли перед чарами прелестницы, да и то лишь потому, что были уже влюблены. Остальные ученики, возможно, тоже были охвачены любовным пламенем, но, понимая, что у них нет никакой надежды на взаимность, огасили его прежде, чем оно превратилось во всепожирающий пожар.
Жан-Малыш влюбился на манер Керубино, то есть в самую любовь. Госпожа Перрина была, понятно, слишком здравомыслящей особой, чтобы отвечать взаимностью на подобный вздор.
Симон-Левша казался человеком более надежным, и, следовательно, на его любовь можно было положиться. Но госпожа Перрина была очень суеверна. Увидев однажды собственными глазами, как Симон крестится левой рукой, она подумала, что и под брачным контрактом ему, чего доброго, придется подписываться левой рукой. Дуэнья была твердо уверена, что крестное знамение, творимое левой рукой, не только не спасает души, а, наоборот, предает ее сатане и что брачный контракт, подписанный левой рукой, лишит счастья обоих супругов. Разубедить ее в этом было невозможно. Поэтому при первой попытке Симона поухаживать за ней она повела себя так, что несчастный сразу лишился всякой надежды.
Оставался Герман. О, Герман– это другое дело!
Герман не был молокососом, как Жан-Малыш, и природа не обидела его, как Симона-Левшу. Весь облик Германа говорил о добропорядочности, и это было очень по душе госпоже Перрине.
Главное, правая рука у Германа не была на месте левой, а левая на месте правой, как у Симона; он так ловко орудовал обеими, что казалось, будто обе его руки правые. К тому же, по мнению всех, Герман был просто красавцем. На нем-то и сосредоточила свое внимание госпожа Перрина.
Но,как известно,Герман был младенчески наивен.Поэтому первые атаки Перрины –ее кокетливые ужимки,губки бантиком,пылкие взорыпотерпели полную неудачу, натолкнувшись на врожденную робость честного немца. Он глядел на нее восхищенным взором, но, как слепые в Евангелии, oculos habebat et non videbat¹, а если и видел достойную дуэнью, то не замечал ее ухищрений. Тогда госпожа Перрина предложила Герману сопровождать ее во время прогулок по набережной Августинцев или по парку Нельского замка,что несказанно обрадовало влюбленного.И, когда прелестница опиралась на его руку,грубоватое сердце немца билось несколько быстрее, чем обычно; но то ли ему было трудно говорить по-французски, то ли он предпочитал слушать болтовню предмета своих тайных воздыханий, госпоже Перрине редко удавалось извлечь из него что-либо, кроме: "Топрый тень, матемуазель" и "То свитанья, матемуазель".
Первое он произносил при встрече с дуэньей, беря ее под руку, второе – расставаясь с ней часа через два. И, хотя госпоже Перрине очень льстило, что ее называют "матемуазель" и было необыкновенно приятно два часа кряду болтать одной, не боясь, что ее прервут, достойной даме все же хотелось услышать хоть какое-нибудь междометие, свидетельствующее о чувствах ее безмолвного кавалера.
[¹Имел глаза и не видел (лат.).] Между тем любовь Германа разгоралась, хотя ни одно его слово, ни одно движение пока не выдавало этого. В сердце честного немца пылал настоящий костер любви, который от близости Перрины грозил превратиться в огнедышащий вулкан. Наконец Герман заметил предпочтение, оказываемое ему прелестной дамой, и ждал только полной уверенности, чтобы признаться ей в любви. Госпожа Перрина поняла его нерешительность и однажды вечером, прощаясь с Германом у ворот Малого Нельского замка, подумала, что совершит доброе дело, если пожмет ему руку, ведь славный малый казался таким взволнованным. Вне себя от радости Герман ответил ей тем же и был немало удивлен, когда госпожа Перрина громко вскрикнула. Дело в том, что в пылу страсти он забыл о своей недюжинной силе и чуть не раздавил руку бедной дуэньи, желая выразить ей свои чувства.
Услышав этот крик боли, Герман растерялся, но госпожа Перрина отнюдь не хотела обескуражить своего рыцаря, да еще при первой же его робкой попытке. Вот почему она улыбнулась и, разлепляя сплющенные его мощной ручищей пальцы, пролепетала:
– О, это ничего, ничего, милый господин Герман! Мне совсем не больно, уверяю вас…
– Простите меня, матемуазель Перрин! – воскликнул немец. – Но я вас люпить так крепко, крепко! И ваш рука хотел пожать, как люпить!
Простите меня, матемуазель!
– Пустяки, господин Герман, пустяки! Надеюсь, в вашей любви нет ничего оскорбительного для женщины и мне не придется за вас краснеть.
– О пог мой!– вскричал Герман.– Я тумаю, матемуазель Перрин, што мой люпофь честний, я только никак не мог говорить фам о ней. Но раз так случилось и слово само вырвался, я скажу фсе: я люплю фас, люплю фас, люплю фас много-много, матемуазель Перрин!
– Господин Герман, вы честный молодой человек и не способны обмануть бедную женщину; и я тоже хотела бы вам сказать… О боже, но как выговорить это слово! – жеманясь, пролепетала Перрина.
– О, говорить, говорить! – вскричал Герман.
– Ну, так вот: я… Ой, не могу!
– Nein, nein! Вы мошете, мошете! Прошу фас!
– Ну хорошо! Признаюсь, что и я не совсем равнодушна к вам.
– О поже! – крикнул немец, чувствуя себя на вершине блаженства.
И вот однажды вечером, когда новоявленная Джульетта проводила своего Ромео до ворот Большого Нельского замка и возвращалась домой, она увидела, проходя мимо садовой калитки, белое привидение, о котором мы уже упоминали.
По мнению достойной дуэньи, оно не могло быть не чем иным, как угрюмым монахом. Не стоит и говорить, что госпожа Перрина вернулась в замок ни жива ни мертва и поспешила запереться у себя в комнате.
На следующее утро о привидении знала уже вся мастерская. Но госпожа Перрина рассказывала об этом важном происшествии очень кратко, не вдаваясь в подробности: видела угрюмого монаха – вот и все. И сколько ее ни упрашивали, из дуэньи невозможно было вытянуть больше ни слова.
Весь этот день в Большом Нельском замке все разговоры вертелись вокруг угрюмого монаха; одни верили госпоже Перрине, другие над ней подшучивали. Асканио возглавил партию скептиков, в которую входили, помимо него, Жан-Малыш, Симон-Левша и Жак Обри. Партия верящих в привидение состояла из госпожи Руперты, Скоццоне, Паголо и Германа.
Вечером все собрались на заднем дворике Малого Нельского замка. Госпожу Перрину еще утром просили рассказать легенду об угрюмом монахе, но, желая, подобно современным режиссерам, обеспечить успех своему выступлению, она заявила, что припомнит эту ужасную историю разве только к вечеру: госпожа Перрина прекрасно понимала, что истории о привидениях теряют весь смысл, если рассказывать их среди бела дня, и, наоборот, в сумерках кажутся вдвое интереснее.
Слушателями госпожи Перрины были: Герман, сидевший справа от нее, госпожа Руперта, сидевшая слева, Паголо и Скоццоне, сидевшие рядом, и Жак Обри, лежавший на траве меж двух своих друзей: Жана-Малыша и Симона-Левши. Что касается Асканио, он заявил, что терпеть не может бабьих россказней и не желает слушать никаких дурацких историй.
– Итак, матемуазель Перрин, рассказывайт нам история о монахе, – сказал Герман после минутного молчания, во время которого все поудобнее устраивались на своих местах.
– Да,– ответила госпожа Перрина,– я расскажу ее вам, но предупреждаю: это ужасная история, и, может быть, лучше бы не вспоминать ее в такой поздний час. Но я знаю, все вы люди благочестивые, хотя кое-кто из вас и не верит в привидения, и притом господин Герман достаточно силен, чтобы обратить в бегство самого сатану, если бы ему вздумалось явиться сюда, а потому слушайте.
– Извините,матемуазель Перрин,но я хошу сказать,што, если сатана приходит, на меня нешего надейся, я траться с лютьми, сколько фам уготно, но с шёртом – нет.
– Ну ладно, тогда я подерусь,– вмешался Жак Обри.– Не бойтесь ничего, госпожа Перрина, рассказывайте.
– Матемуазель Перрин, а угольщик есть ф фаша история? – спросил немец.
– Угольщик? Нет, господин Герман, угольщика нет.
– Карашо, карашо, это не имейт знашения.
– Но почему вы спрашивали об угольщике?
– Потому што ф немецких историях фсекта есть угольщик. Но это софсем, софсем не имейт знашения. Фаш история фсе рафно интересный; говорийт ее, матемуазель Перрин.
– Ну так вот, – начала госпожа Перрина. – Когда-то на этом самом месте не было никакого Нельского замка, а стоял монастырь. Монахи были все, как на подбор, сильные, рослые, вроде господина Германа.
– Ну и монастырь! – не удержался Жак Обри.
– Молчите, болтун! – одернула его Скоццоне.
– Та, молшать, полтун! – поддержал ее Герман.
– Ладно, ладно, молчу. Продолжайте, госпожа Перрина.
– У монахов этой общины были шелковистые черные бороды и сверкающие темные глаза; но всех прекрасней был настоятель монастыря дон Энгерранд: у него была особенно черная борода, и глаза его горели особенно ярко. Кроме того, почтенные братья отличались необыкновенной набожностью и строгостью нравов, а голоса у них были такие сладкозвучные, что послушать, как они поют во время вечерни, стекались жители за много лье в окружности. Так, по крайней мере, мне рассказывали.
– Ах, бедняжки монахи! – вздохнула госпожа Руперта.
– Ах, как интересно! – воскликнул Жак Обри.
– Ах, какой шутесный история! – сказал Герман.