И еще слышны голоса людей, идущие не то с берега, не то из глубины острова, и как что-то большое, металлическое работает зубчатыми колесами, как бьется жернов о камень. Одни только звуки…
А как там, у берега? Примет ли Каипа родина, или же лодку его бросит в стремительный бег вокруг острова? Умереть у врат родины - можно ли придумать человеку более постыдный конец?
Каип опустил весла и стал помогать лодке. Но от его движений лодка ушла в сторону - ей надо самой плыть навстречу неизвестному. И человек тут не помощник.
Каип лег, вновь почувствовав усталость. Все, что должно быть, будет, решил старик, на большее рассчитывать не приходится.
Так лежал он с закрытыми глазами, и по тому, как брызги запрыгали ему на лицо, Каип понял, что течение начало меняться…
"Только бы успеть ее повидать, - подумал Каип. - Выйду на берег… Она должна быть уже очень старой. Тот рыбак говорил, что она бродит возле больницы, предлагая копченую рыбу. Там я и найду ее… Хорошо, что я успел позвать сына обратно на остров, к жене. К старости я, кажется, подобрел. Но добреем мы уже тогда, когда устаем от суеты. Поздно добреем… Интересно: все ли, кто совершил когда-то подлость и предательство, все ли терзаются? Или есть и такие, в ком совесть давно умерла? А сами они уходят в могилу пустыми и бездушными. Как будто с них уже никто ничего не спросит…"
Неожиданно старик услышал странный гул - лодку сильно качнуло, понесло в сторону. Раздался отчетливо чей-то голос: "Стой, стрелять начну!" - и за бортом затрясся высокий, как скала, черный предмет.
Каип хотел подняться, но не смог. Лодку снова тряхнуло - и старик упал, ударившись головой о днище. В лодку полетел канат и последовал приказ:
- Завязывай!
Каип, повинуясь, взял канат, но от неожиданности, потеряв всякую сообразительность, не знал, что и куда завязывать. Лучше бы ему приказывали и направляли.
За бортом, видно, это поняли, стали ругаться:
- Ты что медлишь? Быстрее! Да так… ползи. Не выпускай канат, слышишь? К носу, куда пополз?! Теперь завязывай! Не так! Узел делай, узел…
Канат, привязанный к носу лодки, натянулся. За бортом снова загудело, и лодку Каипа понесло куда-то.
Спасение, обрадовался старик, спасение! И подумал, что его, должно быть, заметили с Зеленого и пришли на помощь. Видно, такова у них профессия, переправлять лодки через опасности - лоцманы.
Каипу стало стыдно - он лежит, а они работают на него. Решил подняться и хоть чем-то помочь. Но сколько старик ни пытался встать, волны били его в лицо и снова валили на спину.
Каип успел только заметить, что везет лодку катер.
Когда с катера шли приказания, казалось, что дают их десятки людей. Сейчас же катер почему-то был пуст.
Куда же подевались люди? Возможно, исполнив свое дело - взяв лодку Каипа на буксир, - все они спрыгнули в воду и решили следовать за лодкой вплавь. На всякий случай. Ведь может же быть такое - от большой скорости Каип вывалится из лодки, а люди эти тут как тут, не дадут ему утонуть.
Только плывут они что-то долго. Каип уже много раз ударялся головой о борт и чуть не терял сознание. И лишь надежда спасала старика от отчаяния.
За это время можно было бы уже добраться к Зеленому.
Что же тогда произошло? Может, и большие катера в прилив не могут пристать к берегу? Может, не случайно люди покинули катер, чтобы капитан сам выпутывался из сложного положения?
Каип хотел что-то сделать, хоть как-то помочь капитану, сделать все, чтобы не сдаться, и умереть лишь в том случае, если борьба станет бессмысленной…
IV
А катер тем временем благополучно приплыл к одному безымянному островку, отмеченному в донесениях номером К-34. Остановился, войдя в бухточку. Покачнувшись, остановилась следом и лодка Каипа.
- Вылезай! - было приказано.
Каип повиновался. Все еще кружилась голова.
Человек, давший приказание, ростом почти в два раза выше Каипа, стоял уже в воде с ружьем. В случае, если Каип вздумает бежать, он сделает предупредительный выстрел.
- Выходи на берег. И не вздумай шутки шутить. Не поможет.
Окончательно рассвело.
Каип разглядывал островок, пытаясь понять, куда его привезли. Голый маленький островок, шагов пятьдесят в длину, с маяком и единственным белым домиком возле холма сразу вспомнился старику.
Человек - Каип его никогда ранее не встречал - прыгнул в лодку. Стал в ней шарить, бросив весла с носа к корме.
- Все-таки успел выбросить в море, - сказал он, продолжая что-то искать.
Старик даже и не пытался понять, чего он хочет. Был равнодушен ко всему.
- Ага! - обрадовался Али-баба (так звали незнакомца). - Единственная, но очень важная улика. Вот она! - Нашел маленькую, с мизинец, дохлую рыбешку, видимо прибитую волной, и показал Каипу, чтобы и старик убедился. Затем аккуратно, словно это была поднятая со дна моря золотая царская монета, завернул находку в носовой платок и спрятал.
- Видел, какая она маленькая? - продолжал Али-баба. - Зато ее вполне достаточно, чтобы посадить тебя на целых два года!
Каип, выслушав странного незнакомца, первым пошел к берегу - надоело стоять в воде.
- Ты куда это? - бросился за ним Али-баба. - Самовольничаешь? Стой! Пойдешь, когда я тебе прикажу!
Пока он возмущался, Каип уже ступил на берег. И Али-баба подумал, что теперь нет смысла возвращать его обратно в воду.
На острове Али-баба снова побежал вперед, приказывая Каипу:
- Ступай за мной! Отсюда ты уже никуда не убежишь. А если и сбежишь, утонешь в море. Тебе что выгоднее - смерть или два года тюрьмы?
Каип решил не утруждать себя ответами, поняв наконец, что перед ним сам рыбнадзор - страж моря.
- Молчишь? - возмутился Али-баба. - Ничего, заговоришь там, где нужно.
Только раз появился у Каипа интерес к этому человеку, но потом старик снова заскучал, найдя незнакомца глупым и заносчивым.
У входа в белый домик было прибито на шесте чучело беркута. И как только хозяин открыл дверь, чтобы войти, беркут покачнулся и потерял перо.
Внутри домика в единственной его комнате стоял стол, а на столе рация. В каждое из четырех окон были вставлены приборы, чтобы обозревать море в шторм или в случае, если рыбнадзору лень выходить наружу.
- Вот здесь моя крепость, - сказал Али-баба, садясь за стол. Сказал он это с теплой, человеческой интонацией, радуясь тому, что старик делит с ним одиночество.
Каип в ответ кивнул, как бы одобряя его житье-бытье.
- Так вот, - сказал Али-баба, вынимая и раскладывая на столе платок с рыбёшкой-уликой. - Ты кто и откуда? - Он внимательно разглядывал старика, стараясь припомнить, задерживал ли он еще когда-нибудь этого рыбака. - Молчишь? - Он действительно никогда раньше не встречал этого рыбака и посему еще больше нахмурился, думая, что, если он никогда раньше не ловил этого рыбака, значит, воровал он до сего времени безнаказанно. Вот почему старик ведет себя независимо, чувствует превосходство.
Ладно. Али-баба решил мстить ему и за прошлые нераскрытые преступления, которых, он уверен, много на совести Каипа.
- Вот такие, как ты, разбазарили все море! - сказал Али-баба. - Где наши знаменитые лещи? Где сазаны? Усачи? Отвечай!
Каип стоял и смотрел в окно и только обрывками слушал Али-бабу. Он никак не мог сосредоточиться. Только раз подумал о чем-то связанно, подумал, что ему безразлично, за кого его принимает незнакомец. Совесть Каипа чиста, и, следовательно, все, что говорит здесь Али-баба, не относится к нему.
- С какого ты острова? - спросил Али-баба.
И, когда Каип назвал, Али-баба тут же связался с Песчаным по радио.
- Послушай, - сказал он бригадиру, - тут твой один сидит. Сейчас составлю протокол и отвезу в Акчи. А ты там проведи с остальными воспитательную работу, понял?
Выслушав Али-бабу, бригадир Непес в сердцах выругался, и Каип так и не понял, к кому относится его ругань, хотя и очень напрягал слух, потому что голос по радио был голосом, пришедшим с Песчаного.
Конечно, каждый такой пойманный на руку ему, Али-бабе. Если к концу сезона остров не выполнит плана, Али-баба встанет и скажет на совещании: вся рыба ушла в руки воров и виноваты в этом прежде всего бригадиры и председатель: плохо ведут воспитательную работу.
- Хорошо, - ответил Непес. - Сейчас же соберу своих для беседы… Но послушай, Али-баба, ты ведь знаешь, что путина…
- И не проси, - прервал его Али-баба. - Все равно не отпущу! Хватит! Не могу же я каждый раз нарушать закон…
- Обещаю, - пришел ответ по радио. - Как только проведем путину, сразу же начнем против него расследование. Прошу тебя, отпусти под расписку. Каждый рыбак и каждая лодка на учете - с меня три шкуры сдерут.
- Нет, на этот раз все будет по закону! Распустили, понимаешь, людей… - То ли от искреннего возмущения, то ли от желания подчеркнуть свою власть Али-баба резким движением выключил рацию, прервал разговор.
И сказал, повернувшись к Каипу:
- Слышал, судить тебя будем. Сейчас составлю протокол и отвезу тебя в Акчи, - последнюю половину фразы он произнес медленно, обдумывая что-то.
А обдумывал Али-баба - стоит ли на самом деле везти старика в Акчи. Надо составлять протокол, вытягивая из этого неразговорчивого старика слово за словом. Затем посадить его на катер… На дорогу уйдет два с лишним часа, и только к полудню он сможет сдать Каипа милиции. По правилам, рыбнадзор может сам вызвать на остров береговую милицию, но обычно по таким пустяковым делам она приезжает раз в три-четыре дня. Ведь браконьер - не убийца, можно не спешить.
Предположим, Али-баба все же повезет старика в Акчи, но где гарантия, что милиция слово в слово не повторит сказанное бригадиром Песчаного - следствие начнем после путины, а сейчас, взяв у старика расписку, отпустим, пусть поработает еще.
Все в эти дни подчинено одному - путине, и посему в законы и правила можно внести поправки. Лишь бы ничто не мешало удачному лову. Заводы Акчи ждут рыбу…
Подумав обо всем этом, Али-баба снова вызвал по радио Песчаный.
- Слушай, ну что там слышно о косяке? Когда он уже, окаянный, двинется в наши края?
- Пилоты обещают, скоро, - был ответ Непеса, - с часу на час…
- А что там в косяке - лещ?
- Кто знает? Если бы только лещ, брат, мы бы все планы покрыли по ценной породе.
- Должен быть лещ, должен, - убежденно проговорил Али-баба.
- Дай бог. С первого же улова пришлю тебе попробовать, - обещал Непес и спросил: - А как зовут его, задержанного?
Каип назвал себя.
- Каип, говорит. Есть у тебя такой?
Бригадир снова выругался в сердцах. И обратился к старику:
- Что с вами, отец? Никогда ведь вы?.. - спрашивал Непес растерянно. - Мы вас в пример ставили, честность вашу и святость… Судить вас теперь будут…
- Ты брось с ним таким тоном! - прервал душеизлияния Непеса Али-баба. - С лучшего рыбака и спрос должен быть строгим. Что его толкнуло на преступление?
Каип хотел ответить Непесу, но потом передумал, считая, что ему, невиновному, унизительно оправдываться.
- Прав ты, Али-баба, судить его надо, - согласился Непес, чтобы не осложнять дело. - Только почему он молчит? Заставь его сказать что-нибудь. Жив-здоров ли он там? - заволновался Непес.
Зная, что Непес вполне искренен, Каип тихо сказал из своего угла:
- Жив я, Непес…
- Слышал? - передал в эфир Али-баба.
- Пусть он только вернется на остров, - пригрозил Непес. И хотел выключить рацию, ибо все это осточертело ему.
- Постой, постой! А как он будет добираться обратно, об этом ты подумал?
- Пусть на своей лодке и возвращается, - был ответ с Песчаного.
- Сбежит, ответишь сам.
- Возвратится. Он человек совестливый! Ругать себя будет за этот случай.
- Пусть ругает. И мы со своей стороны добавим, - сказал Али-баба.
- Это само собой. Прощай!
…Время уже близилось к полудню, а Каип все еще был гостем Али-бабы, вернее, его пленником. Всякий раз перед тем, как увезти браконьера в Акчи, Али-баба знакомил его с островом, месторасположение и очертания которого составляли особую гордость хозяина.
- Если бы ты вздумал бежать, старик, утонул бы в море, - сказал Али-баба, приведя Каипа на южный берег острова, который неожиданно обрывался с возвышенности. - Видишь, как здесь высоко. Если бы ты, допустим, прыгнул - покалечил бы себе ноги. Смотри, там, внизу, торчат из воды острые камни, - рассказывал Али-баба. - Значит, этот берег не годится тебе. Пошли дальше.
На другом берегу, куда они пришли, Али-баба показал на песчаный холм. Холм; ослепительно белый, резал до боли глаза.
- Это окаменевшая соль на вершине, - объяснил Али-баба. - Допустим, ты все же убежал от меня и стал карабкаться наверх. И вот тут-то эта соль и порезала бы твои руки. Видишь пятно на склоне? Это кровь. Того самого беркута, которого ты видел возле моего домика. Одурманенный парами моря, беркут этот упал с вершины мертвый…
Каип от усталости сел на песок, обо всем это он знал давно. Али-баба же продолжал с удовольствием знакомить его с островом-ловушкой, так удачно сотворенной морем.
- Единственное место, откуда ты смог бы убежать, - сказал Али-баба, садясь рядом с Каипом, - это пристань, где стоит мой катер. Там нет никаких преград, море близко и глубоко. Заманчиво, правда?.. Но это лишь на первый взгляд. Метрах в пятидесяти от берега крадется незаметно течение. Вначале тебе покажется все приятным, течение само несет твою лодку, не надо напрягаться, работать веслами - благодать! Так продолжается долго, очень долго. И вот когда твоя бдительность окончательно усыплена и ты, может быть, даже сладко задремал, течение неожиданно подхватывает лодку, переворачивает ее раза два и - о ужас! - делает твоим гробом…
V
Каип продолжал плыть к Зеленому острову.
Казалось старику, что теперь никакие случайности и нелепости не отклонят его лодку от курса. Был уверен, что пойманный раз Али-бабой, не встретит его вторично.
Могут быть другие, естественные преграды, например течение, подводные камни или мели, но людей опасаться теперь нечего. Разве что Непеса: обеспокоенный долгим отсутствием старика, он может послать на поиски баржу. Но может и не послать. В cyeтe готовясь к путине, забудет.
Каип покинул островок Али-бабы в полдень, когда море было грязно-матовое, с черными от волн пятнами. Временами, когда ветер утихал, море устало замирало и напоминало студень, разрезанный на куски, - это шевелились мелкие течения. И по мере того как море мелело, таких течений становилось все больше.
Каип не отдыхал теперь. Только иногда наклонялся, чтобы черпнуть за бортом воду и протереть лицо - крушилась голова. Очень хотелось есть.
Но кто мог знать, что путешествие продлится так долго? Каип взял бы с собой еды и питья.
Долго море было пустынно - даже чайки не летали. Оно навевало грусть и воспоминания - от них Каип, как и от самого себя, не мог никуда убежать.
"Случилось это году в четырнадцатом, во времена баев и хозяев. Тогда многие русские уплыли в Россию воевать. Увозили с собой и наших. Меня же оставили кормить мать. Сколько же мне было? Двадцать, а Айше, значит, восемнадцать… Каримбаю сейчас было бы столько же, сколько и мне…
Когда сын господина заводчика приезжал из Акчи к нам на остров, я всегда боялся чего-то и от волнения становился дерзким и говорил глупости Айше. А однажды даже приказал матери спрятать ее в хижине. Имел право убить ее, мою невесту. И за ее будущие страдания отдавал отцу Айши пол-лодки рыбы в месяц…
Каримбай приезжал к нам поохотиться и половить рыбу. И видно, не столько он сам, сколько двое дружков его, огромных и молчаливых юношей в дорогих одеждах, с кривыми бухарскими ножами за поясами, наводили на меня страх…
Каримбай, сын господина заводчика, был юношей добрым, с хорошими манерами. Он всегда привозил с собой полную лодку подарков, разных разностей, которых никто у нас на острове никогда не видел: водку - старикам, фрукты и конфеты - детям, бусы и мануфактуру - женщинам, все, что продавали тогда в лавке его отца в Акчи. Каримбай собирал народ на поляне и раздавал всем подарки. И люди, удивляясь его доброте и щедрости, брали каждый свое и расходились…
Мне он однажды подарил часы и объяснил, как ими пользоваться. Часы эти сейчас покоятся на дне моря где-то между Зеленым и Песчаным…
Судя по всему, Каримбай не любил своего отца. И однажды сказал людям, что, когда отец умрет и он станет заводчиком, купит у русских крепкие быстроходные суда для нас и будет платить за рыбу в два раза больше - тогда все на Зеленом разбогатеют, не будет голодных и больных…
В тот свой последний приезд он подарил Айше длинные бухарские серьги. И мне показалось, что он как-то по-особому был внимателен к ней. И еще эти его дружки стали шептаться между собой, хихикать, потеряли спокойствие, засуетились…
Когда они ушли в глубь острова поохотиться, я позвал Айшу в заросли саксаула за родником. Не помню уже, что я тогда говорил ей и чего требовал. Может быть, чтобы она выбросила его серьги, не помню. Главное, мне надо было отругать ее, неважно за что. Как всегда, я очень нервничал…
Ссорились мы с ней часто, особенно с тех пор, как на остров стал приезжать сын заводчика, виной всему был мой беспокойный, вспыльчивый характер. Айша всегда безропотно слушала мои жестокие, несправедливые упреки. Тихо плакала, уйдя куда-нибудь в заросли подальше от людей…
В тот роковой день она с тоской и мольбой смотрела на меня, прося быть справедливым. Видно, душа ее была полна дурных предчувствий…
Натура ее была более тонкой, чем моя. Она предугадывала многое из того, к чему я был глух. Чувствовала приближение лунного затмения, несчастья, вся жила в природе, близко к богу…
Я наговорил Айше много обидного. И, оставив ее в густых зарослях, ушел на поляну и лег там на песок, ожидая, что Айша, как всегда, придет ко мне просить прощенья…
День был душным. С моря выползали пары и стелились низко над песком. Вокруг меня прыгали лягушки, согнанные парами из воды. Услышав их жалобные голоса, вылетел из зарослей и закружился надо мной коршун…
Солнце и пары расслабили меня, а лягушки усыпили, я задремал. Я не спал, но и не бодрствовал, и, как обычно в таком состоянии, меня стали посещать разные видения - чьи-то искаженные лица, хромающая лошадь вошла в воду и поплыла, тревожно подняв морду. Я вздрагивал, просыпался и снова погружался в дрему…
Пролежал я в таком состоянии не более часа. Забеспокоившись, поднялся и посмотрел вокруг - стояла та особая тишина, когда даже собственный страх становится звучащим…
Я попытался позвать Айшу, но губы и горло высохли во время сна, голос пропал, и вместо крика вышло бормотанье…
Я пошел в заросли, к тому месту, где оставил Айшу. Мучила жажда. От легкого движения кружилась голова, одурманенная парами. Я ругал себя, что, поддавшись слабости, задремал на песке…
Меня окружали голые серые кусты саксаула. Кусты давно высохли и, окаменев, стали еще более крепкими, и ветер облетал их стороной. Я понял, что заблудился: шел уже долго, но никак не мог найти той маленькой поляны, где мы сидели с Айшой…