Плата была небольшая, потому что милая, но непрактичная владелица дома, занимавшая нижнюю часть его, долгое время сдавала верх без меблировки. Но вдруг ее одолел дух предприимчивости, и она решила обставить комнаты, приобретя мебель в рассрочку, и сдавать их с услугами. К ней въехал художник с женой, множеством очаровательных картин и купленным в рассрочку пианино. Несколько дней все как будто шло хорошо. А потом сразу разладилось. Пошли неприятности с прислугой из-за лишних людей, которых надо обслуживать, - пояснила домовладелица с выражением тихого негодования. Кухарка объявила, что уходит; глядя на нее, забастовала и горничная; кухарка и сейчас еще здесь, но ведет себя очень нахально, а художник звонил, звонил до тех пор, пока в батарее был ток, а потом уехал на такси с женой я картинами, оставив пианино и не заплатив по счетам.
- Уехал как ни в чем не бывало, таком здоровенный, длинный… Я его опрашиваю: что же мне теперь делать? А он заявил: "Можете требовать через суд", - и поглядел на меня такими страшными глазами. И даже не подумал оставить адрес, куда уехал, так что как же я могу обратиться в суд?
Ввиду этих обстоятельств Эванджелина и решилась пустить в ход свою деловую сметку. Она еще раз осмотрела не слишком богато обставленные комнаты.
- Пианино нет, - заметила она.
- Вчера увезли. Оттого и штукатурка осыпалась на лестнице, видели? Если бы нам удалось договориться! Я была бы так рада. Но услуги взять на себя не могу, просто не могу. С теперешней прислугой… Все - война. Прислуга теперь не прежняя. Подавай ей выходные дни да воскресенья вторую половину. А так все тут очень удобно. Вы могли бы взять себе хорошую, солидную женщину для услуг. И не было бы никаких недоразумений.
Эванджелина быстро сообразила, какие преимущества сулит наличие служанки. Своей собственной, повинующейся твоим приказаниям. Настоящей служанки - в чепце и фартуке, которая будет открывать дверь гостям. И ей пришла в голову еще более блестящая идея: в случае званого обеда можно будет приглашать кухарку снизу и платить ей сколько-нибудь там дополнительно.
- Не слишком много, - добавила Эванджелина, - но столько, чтобы она была довольна. А если придется немножко самой повозиться с готовкой, так мне не впервой faire la cuisine.
И еще прежде, чем она окончательно договорилась с непрактичной особой, комнаты были не то что сняты, а захвачены - и за более низкую плату, чем стоили все до сих пор виденные ими квартиры, даже без мебели.
- Мой муж… - сказала Эванджелина. - Через несколько недель он станет моим мужем… и тогда я перееду сюда совсем и буду вести хозяйство. Он заключит с вами контракт на обстановку, и мы привезем еще свои вещи - картины и всякое такое, так что будет уютно. В общем - устроимся неплохо.
Непрактичная особа залепетала какой-то вздор относительно сведений, но Эванджелина отклонила эту тему.
- Но что-то записать я ведь должна. Так уж водится, ничего не поделаешь. Ваши фамилии и все такое, - настаивала непрактичная особа.
Поискав вокруг перо и чернила, которых, по-видимому, никогда здесь и не было, она отправилась за ними в нижние апартаменты. Эванджелина, словно у себя дома, проводила ее на лестницу, посмотрела, как она спускается вниз, захлопнула дверь и проверила, плотно ли она закрыта, потом, совершенно преображенная, повернулась к своему возлюбленному.
Она скинула деловое выражение, словно маску, и теперь вся сияла от радости:
- Дорогой мой. Такой терпеливый. Ну разве здесь не мило? Не великолепно?
Она всплеснула руками, закружилась по направлению к нему и кончила тем, что крепко его поцеловала. Он судорожно сжал ее в объятиях.
- Погоди, - шепнула она, освобождаясь из его рук. - Она сейчас вернется.
Они стояли, не спуская друг с друга глаз.
- Ты ловко это устроила.
- Радуюсь одобрению своего повелителя.
Этот тон как раз подходил к обстоятельствам.
- Ты ловко умеешь устраивать такие дела, - повторил он.
Непрактичная особа вернулась; она записала их фамилии, предполагаемый день въезда и то, что она называла "сведениями". Эванджелина указала два адреса, которые Эдварду-Альберту были незнакомы; в одном из них - если он не ослышался - упоминался Скотланд-ярд. Скотланд-ярд? Тут наступило молчание.
- Мы только еще раз немножко посмотрим, - сказала Эванджелина, давая понять хозяйке, что с ней разговор окончен. - Я хочу кое-что измерить.
Непрактичная особа отбыла, поскольку было совершенно очевидно, что ей здесь решительно больше нечего делать, и Эванджелина снова преобразилась.
- Мистер Эдвард-Альберт Тьюлер у себя дома, - произнесла она с поклоном.
- Чудеса, да и только, - ответил Эдвард-Альберт и кинул на нее пламенный взгляд.
Они помолчали.
- Если б я только мог хорошенько тебя обнять.
- А ты пока меня хорошенько поцелуй…
- А-ах!..
Она оттолкнула его.
- Ты делаешь успехи.
Эдвард-Альберт становился все смелей.
- Она ведь больше не придет сюда.
- А вдруг. Тес… Что это?
Оба прислушались.
Его голос перешел в сдавленный шепот:
- Знаешь, для меня это настоящая пытка.
- Если б это от меня зависело, я бы ее прекратила.
- Давай просто придем сюда завтра.
- Тес…
Снова молчание. Она предостерегающе положила ему руку на плечо.
- Послушай, милый. Ты ведь знаешь, что есть такие периоды… Знаешь?..
- Я что-то слышал…
- Ну, значит, тебе понятно.
- Тогда через неделю. Обещай мне, что через неделю.
- Обещаю это себе! - в упоении воскликнула Эванджелина и опять закружилась, на этот раз в сторону двери.
- Приходится верить, раз ты так говоришь, - недовольно проворчал Эдвард-Альберт и вышел за ней из квартиры.
В ожидании счастливого дня молодые люди под умелым руководством Эванджелины принялись изучать характеры друг друга. Эванджелина изучала внутренний облик Эдварда-Альберта очень подробно, а он, быстро подчинившись ей, видел ее только такой, какой она желала ему казаться.
Она поступила так, как часто поступают влюбленные: придумала себе особое имя - специально для него.
- Зови меня Эвадной. Эванджелина! Я это имя всегда терпеть не могла. Сразу напоминает викторианцев и лонгфелловское что-то. Оно ко мне не идет. А вот Эвадна… Милый, скажи "Эвадна".
- Эвадна, - повторил Эдвард-Альберт.
- Дорогая Эвадна.
- Дорогая Эвадна, - опять послушно повторил он.
- Теперь насчет нашей свадьбы. У нас будет настоящая, хорошая свадьба. Не какая-то там дурацкая регистрация. Нет, и "голос господа бога, ходящего в раю", и все как надо. Ты будешь так хорош в цилиндре и светло-серых брюках. А на жилете, представь себе, - белые отвороты.
- Здорово! - воскликнул Эдвард-Альберт, заинтересованный и польщенный, но сильно испуганный.
- А у меня флердоранж.
- А во что это обойдется?
- Боюсь, ты сочтешь меня старомодной! Но у меня ведь столько родных, с которыми я должна считаться. Как это странно, что ты до сих пор ничего не знаешь о моих родных, ну ровно ничего. Ты даже ни разу не спросил: У меня есть отец, крестный и куча родственников.
- Я ведь не на них женюсь, - заметил будущий счастливый супруг.
- Я не позволю им обижать тебя, Тэдди. Но они существуют. Придется нам приноравливаться. "Отец у меня полисмен - о, только не обыкновенный полисмен. Он из Скотланд-ярда. Работает в уголовном розыске. Инспектор Биркенхэд. У него еще ни разу не было крупного дела, но он всегда говорит, что придет и его день. Он очень, очень проницательный. От него ничто не укроется. Он немножко жестковат, очень строгих правил. Дело в том, что моя мать его бросила и он никогда не мог с этим примириться. Если бы он узнал… если бы только вообразил, что мы решили не дожидаться…
- А зачем кому-нибудь знать об этом?
- Упаси боже, если он узнает… Так что видишь, все должно быть, как я говорю. Настоящая свадьба, и кто-то должен быть моим посаженым отцом, выдать меня…
- Кто же это будет тебя выдавать? Кто смеет тобой распоряжаться?
- Мне кажется, милый, нам бы следовало куда-нибудь пойти посмотреть настоящую свадьбу. Ты тогда будешь знать, как это делается. Нам необходим шафер, который похлопотал бы для нас и все устроил. Рис, и флердоранж, и все de Rigor. Я уж об этом подумала. У меня есть родственники, Чезер по фамилии. Моя кузина Милли - мы с ней вместе ходили в школу. Она вышла замуж за молодого Чезера. Пипа Чезера. Это делец, как сказал бы Арнольд Беннет, настоящий делец. Ловкач. Он работает директором одного вест-эндского бюро похоронных процессий и может прислать кареты и лошадей за гроши - прямо из конюшни. Кареты, Тэдди! Но, конечно, ни черных перчаток, ни поминальных блюд нам не требуется. Старик Чезер - мой крестный. Он торгует шампанским - особым, без указания года: поставляет его для отелей, ночных клубов, свадеб и тому подобное. Это такое шампанское, которое делают специально для него. Оно дешевле, но тоже хорошее. Он считает - даже лучше. И он всегда говорил, что в торжественный день моей свадьбы заботы о парадном завтраке он возьмет на себя.
Она задумалась.
- Я не хочу звать никого из сослуживцев. Нет, нет. С ними покончено. Правда, они хорошо ко мне относились. Но как только я там разделаюсь, так прости-прощай. Я не хочу никого обижать, но… в таких случаях надо рвать раз и навсегда.
И она снова задумалась.
- Да, - произнесла она наконец, словно дверь за собой захлопнула. - Теперь насчет Дуберов. Миссис Дубер. Милая Гоупи. И все. Эта дурочка-племянница может прийти в церковь.
Эдвард-Альберт созерцал картину того, что его ожидает, с торжествующим самодовольством. Ему бы очень хотелось, чтобы на свадьбе присутствовали Берт и Нэтс - смотрели бы и удивлялись! - да кое-какие молодые люди и девушки из "Норс-Лондон Лизхолдс" - смотрели бы и завидовали! И где-нибудь, как-нибудь он торжествующе шепнул бы Берту:
- Я уже имел ее. Черт возьми - она недурна.
"Hubris" назвали бы это, вероятно, наши классики.
Свадебные грезы продолжались. Он узнал, как невеста потихоньку скроется и наденет дорожное платье. Он тоже переоденется. Им вдогонку будут кидать старые туфли - на счастье.
- И - в дорогу. Может быть, в веселый Париж? Я всегда мечтала. Когда-нибудь, когда ты тоже выучишься по-французски, мы устроим себе в Париже миленький маленький ventre a terre.
Эдвард-Альберт встрепенулся.
- Ну нет, в Париж мы не поедем. Ты там опять начнешь флиртовать с этим своим faux pa. Ни в коем случае.
- Ты ревнуешь? Как это приятно, - сказала Эвадна-Эванджелина. - Но если б ты его видел! Он совсем старый. Милый, правда, но уже развалина. Ну, если ты не хочешь туда, так перед нами - весь мир. Поедем в Булонь, а то в очаровательный Торкэй или Борнмаус - снимем там комнату… Это будет наша комнатка, и солнце будет освещать ее для нас. Только представь себе это!
Он представил.
Они делали покупки. Эвадна принадлежала к числу самых придирчивых покупательниц. Джентльмены в черных пиджаках подобострастно склонялись перед ней, угодливо потирая руки. А она обращалась к Эдварду Тьюлеру и советовалась с ним. Они купили кое-что из мебели. Купили очаровательный мягкий коврик - "для наших босых ножек, - шепнула она, - a saute lit". И картин - потому что ведь художник увез все свои картины.
- Enfant saoul! - воскликнула Эванджелина при виде картины, которую она специально искала.
Это была великолепная гравюра на стали, изображавшая высокого, стройного молодого человека, который держит в объятиях свою невесту и прижимает к губам ее руку в радостную первую минуту полного уединения.
- Ах, это такая прелестная картина! - сказала Эвадна-Эванджелина, восторженно любуясь своей находкой.
- Милый, - шепнула она, когда приказчик отошел так, что не мог ее слышать. - Я считаю дни и часы. Жду не дождусь этой минуты.
Таким-то образом Эдвард-Альберт водворился в своем новом жилище, и Эванджелина, улучив удобную минуту, пришла, как обещала ему и себе, чтобы ему отдаться.
11. Западня для невинных
Так, увлекаемые неодолимым страстным желанием, наши двое наследников Вековой Мудрости подошли к решительному моменту в своей половой жизни.
И тут, я вижу, мне придется, хотя бы в пределах короткой главы, настроить на несколько иной лад свое правдивое повествование.
До сих пор наш рассказ о словах и поступках Эдварда-Альберта был простым, бесстрастным изложением событий, и если кое-где невольно и сквозила мысль о внутренней нелепости всего его жизненного пути, то все же, мне кажется, дело ни разу не доходило до осмеяния. Но то, о чем мне предстоит теперь рассказать, до такой степени прискорбно, что я вынужден даже взять сторону своих героев - против обстоятельств, которые довели их до этого.
Оба они - в особенности Эдвард-Альберт - были глубоко невежественны во всем, что касается основных вопросов пола. В то время благодетельные писания м-сс Мэри Стопе уже завоевали широкую популярность, но в тот общественный слой, к которому принадлежали наши герои, ее указания относительно условий супружеского счастья не успели проникнуть. Понадобилось еще несколько лет для того, чтобы они стали темой эстрадных юмористов.
Кое-что Эдварду-Альберту было известно. У него были даже некоторые преувеличенные понятия о венерических болезнях, о грубых "мерах предосторожности" и отталкивающих сторонах влечения к Этому. Но о девственности он имел весьма смутное и отдаленное представление.
Что же касается Эванджелины, то она полагала, что влюбленная девушка, отдаваясь, испытывает наслаждение. Что-то такое происходит - это она знала, но думала, что это что-то приятное.
Он даже не поцеловал ее. Была короткая борьба. Она почувствовала, что ее схватили с бешеной энергией, опрокинули.
- О-о-о! - стонала она все громче и громче. - Перестань! А-а-а-а! О-о-о-ой!
Наконец нестерпимое было позади. Она лежала в изнеможении.
Эдвард-Альберт сел с выражением ужаса на лице.
- Что это такое? - пролепетал он. - Ты чем-то больна? Кровь…
Он кинулся в ванную. Вернувшись, он увидел, что Эванджелина сидит и заливается слезами - от боли, обиды и страха.
- Свинья, - сказала она. - Дурак. Эгоист и дурак. Пентюх. Что ты сделал со мной?.. Смотри - вон лежит эта гадость. Твои "меры предосторожности".
Она указывала дрожащим пальцем, на котором было надето кольцо.
- Боже мой, я совсем про это забыл.
- Ты и про меня забыл. И про все на свете. Дурак. Противная свинья…
- Почем же я знал? И потом сам-то я… Что ты сделала со мной?
- Я бы еще и не то с тобой сделала. Если б я могла сейчас тебя убить, так убила бы. Убирайся прочь от меня.
- Куда ты? Что ты хочешь делать?
- Уйти. Одеться. Вымыться, насколько возможно. Убежать от тебя куда глаза глядят. Чтобы не стошнило.
Она металась по комнате, торопливо одеваясь и осыпая его оскорблениями. Он сидел на измятой, разоренной постели, обдумывая создавшееся положение.
- Подожди минутку, - сказал он наконец. - Ты не можешь уйти так.
- Если что-нибудь будет… О, если только что-нибудь будет… я тебя убью.
- Но ты же не оставишь меня здесь.
- Я убью тебя, а потом себя. Клянусь. Клянусь.
- Не можешь же ты меня тут так оставить.
Он вышел за ней в гостиную и попытался удержать ее. И тут произошла странная вещь: за двадцать минут до того она была совершенно беспомощна в его руках, но теперь, когда он попытался преградить ей путь к двери, она метнула на него взгляд, исполненный жгучей ненависти, гнева и презрения, который подействовал, как удар.
- Дурак!" - крикнула она ему прямо в лицо.
Она сжала кулаки, поднесла их к вискам и вдруг ударила его прямо по лицу с такой силой, что он пошатнулся и упал.
Полетел кувырком и растянулся на полу.
Дверь за ней захлопнулась, и он очутился в своем новом гнездышке - голый, на полу, под опрокинутым стулом, у стены, на которой висела прекрасная, полная нежности картина "Enfin seuls".
Бедные звереныши! Вот какую страшную шутку сыграла тьюлеровская цивилизация с двумя своими созданиями - и без всякого смысла. Вернее, потому, что она и не ищет тут смысла. Именно она затуманила им голову и привела их к этому…
Эванджелина добрела до площади вне себя, взбешенная, обезумевшая. После некоторого колебания она позвала такси и помчалась к своей родственнице Милли Чезер рассказать ей обо всем - так как ей казалось, что ее разорвет, если она не расскажет кому-нибудь. Потом она вернулась в Скартмор-хауз и, не ужиная, легла в постель. А Эдвард-Альберт медленно оделся и еще медленнее привел в порядок свои расстроенные чувства.
Он попытался облегчить положение, свести все к простой ненависти. Он стал выкрикивать по ее адресу ругательства. "Чертовка" было самым нежным из названий, которые он мог для нее найти.
- Ты вернешься, скверная сука. Только попадись мне тут, я тебе покажу.
Он распалял в себе гнев и в то же время уже снова желал ее. Это его возмущало, но он чувствовал, что успел только отведать ее.
У него остались два красных пятна на щеках от ее кулаков. Он с огорчением тщательно рассмотрел их в зеркале, висевшем в ванной. Будут синяки, если не смочить холодной водой. И в одном месте треснула кожа и сочится кровь.
"Она меня захватила врасплох… Это вот от ее кольца… Прямо осатанела… Так я, значит, свинья? Эгоист и свинья? И дурак, а? Что она - в самом деле это думает или просто так?.. Да, вот какая история… Я сделал глупость, что дал ей уйти… Но она перевернула бы весь дом… И куда это она пошла? В каком дурацком я буду положении, если она вернется на прежнюю службу. А ведь если все обойдется… она может это сделать".