* * *
Катер медленно подходил к упрямо державшемуся на воде немецкому летчику.
Шведов приказал Горлову, Усачу и Храпову.
- Принять на борт.
- Есть, принять на борт! - пробасил Усач.
- Эй, фриц, гут морген! - сидя на приспущенном трапе возле самой воды, крикнул Горлов.
Усач перегнулся с палубы, проворно схватил немца за воротник и приподнял из воды, а затем, подхватив на свои могучие руки, втащил на палубу и поставил на ноги. Горлов и Храпов выловили парашют.
- Нешто это человек? Каракатица! - оценил Усач пленного майора с крестом.
Алексеев расстегнул кобуру немецкого майора, достал из нее пистолет и сунул себе в карман.
Горлов повернулся к стоявшему тут же Шведову:
- Поглядите, товарищ штурман, с крестом. Не иначе как ас.
- Там разберемся… - ответил Шведов. - Пленного обыскать. Дать сухое белье и двести водки. Документы тщательно высушить. - И, посмотрев на моряков, добавил - А вы переодеваться. Фельдшер! Дать им по двести граммов согреться. И отпусти спирт. Пусть разотрут друг друга. Потом принеси бинт, перевяжешь… Поцарапало руку.
Операция закончена. Можно возвращаться к родным берегам.
Звено истребителей третьей группы кружилось над катерами. Остальные за пределами видимости, далеко на северо-западе преследовали врага.
14
Придя в сознание, Наташа открыла глаза. Один открылся легко, второй - труднее. Болело веко. "Вижу хорошо", - обрадовалась она. Наташа увидела незнакомое помещение. Она лежала на походной койке под теплыми одеялами. Туго забинтованная голова болела, казалось, что именно повязка, а не рана заставляет болеть всю голову. Левая рука, в лубке от кончиков пальцев до локтя, лежала поверх одеяла. Летчица осторожно приподняла ее. Попробовала шевельнуть пальцами. Кисть руки болела, но терпимо. Хуже обстояло дело с ногой. Малейшее движение вызывало резкую боль, словно бы электрический ток пробегал от пятки до бедра. Перевязка стягивала ногу, из-за чего ступня отекла и пальцы кололо иголками. Нога под бинтами так горела, будто на ней разожгли костер. Сверху давили, подобно гире, несколько одеял. Наташа попыталась согнуть здоровую ногу, чтобы облегчить тяжесть, но из ее попытки ничего не вышло. Тогда она постаралась вспомнить, что с ней произошло. Память отчетливо, до малейших подробностей восстановила все, вплоть до момента, когда она выбросилась с гибнущего самолета. Дальше - провал, холод, мрак…
Наташа слегка повернула голову. Возле стола пожилой полный человек в халате перевязывал моряка.
- Говоришь, не больно? - услышала Наташа.
- Терпимо, - ответил раненый. - Зацепило-то малость?
- Кожу порезало. Вот мы ее и зашили.
- А у гвардии капитана как дела?
- Три ранения.
Наташа принялась считать: голова, нога, рука… Действительно - три…
Моряк продолжал:
- Стало быть, выживем?
- Выживешь…
- Да не я - она, - матрос показал на Наташу. - Мне-то что!
- И она выживет. Оба поправитесь.
- Ну и хорошо! Спасибо, доктор, я пойду…
- Иди ложись.
- Как - ложись?
- Не спорь. Пока свежо, не болит. Потом будет ныть…
Наташа посмотрела на матроса. Удивительно, почему у него не болит рана?
- Доктор, - тихо позвала она.
Иван Петрович подошел, наклонился к ней:
- Очнулись? Вот и хорошо! Ну как дела?
- Какие все… хорошие…
Доктор вытащил из-под одеяла ее руку в смешном длинном рукаве матросской полосатой тельняшки.
- Всегда пульс… И вы, и Настенька… Неужели нам без пульса нельзя обойтись? Бедная Настенька…
Иван Петрович подумал, что Наташа бредит.
- Сто двадцать, - произнес он про себя. - Сейчас еще разок камфару вспрыснем… Будет легче…
- Пожалуйста, что хотите, доктор… Мне все равно…
А в эфир в штаб эскадры с копией для генерал-майора Головина неслись слова шифрованной радиограммы:
"Задание выполнено. Потоплены шесть транспортом и четыре сторожевых катера противника. Наши потери: катера № 2 и № 3. В отряде убито 8, утонуло 19, ранено тяжело 2, легко- 11. Смертью героя погиб гвардии капитан Никитин. Горящим самолетом уничтожил транспорт. Быстрова таранила "юнкерс". Ранена, подобрана нами. Состояние тяжелое. Взят в плен командир эскадрильи. Идем на базу.
Командир отряда капитан третьего ранга Сазонов".
15
На палубу выскочил переодевшийся Горлов. По всему было видно, что он перебрал "для согревания". Подбежав к Сазонову, лихо козырнул:
- Разрешите обратиться, товарищ капитан третьего ранга?
Сазонов внимательно посмотрел на него:
- Сколько?
- Двести, по приказанию.
- Растирался?
- Только изнутри, товарищ капитан третьего ранга!
- Как это?
- Отпущенный на растирание спирт разведен водой.
- Понятно. Что еще?
- Немец требует перевязки: в икру крупнокалиберным ранен.
- Пойдите к врачу, возьмите стерильный пакет.
- Есть, пойти и взять!
Горлов козырнул, повернулся на каблуках, но Сазонов остановил его:
- Передайте врачу: прошу оказать помощь.
- Есть.
Сбежав вниз, Горлов тихо приоткрыл дверь и просунул голову. Иван Петрович вопросительно посмотрел на моряка.
- Товарищ военврач! По приказанию командира отряда выдайте для пленного немецкого офицера перевязочные средства. - И, взглянув в сторону Наташи, пояснил: - У него ранение в ногу. Крупнокалиберным жахнуло.
- Откуда он взялся? - спросил Иван Петрович.
- Трофей Натальи Герасимовны!
Наташа тихо позвала Горлова. Он мгновенно оказался возле ее койки и встал навытяжку.
- Как ваша фамилия?..
- Старшина второй статьи Горлов, Николай…
- Спросите командира отряда, не будет ли он любезен зайти… ко мне… Если не слишком занят…
- Есть!
Горлов взял бинт из рук Сергеева, выполняя лишь то приказание, которое было отменено: Горлов и мысли не допускал, чтобы "цацкались" с немцем. "И так хорош будет!" - решил он.
На палубе Горлов отыскал Сазонова:
- Товарищ капитан третьего ранга! Вас просит к себе гвардии капитан Быстрова, если вы не слишком заняты.
- Что у вас в руках?
- Перевязочный материал для пленного, - замялся Горлов.
- А я что приказал?
Горлов выдавил из себя:
- Вы приказали…
- Трое суток! - И Сазонов отправился к Быстровой.
После ухода Горлова Наташа подозвала Ивана Петровича.
- Мы должны, - прошептала она, - оказать пленному врачебную помощь… а не любительскую. Хотя бы пошел фельдшер…
- Да, обязаны, - подтвердил врач, - я это знаю, но Сазонов, видимо, не считает нужным…
- Я прошу вас… Не может Сазонов так… Не должен…
Иван Петрович, верный своему долгу, взял походную санитарную сумку и направился к выходу. Он попросит у командира разрешения лично сделать перевязку немецкому майору.
В дверях доктор столкнулся с Сазоновым.
- Меня просила зайти Наталья Герасимовна, - сказал тот.
- Разрешите доктору перевязать пленного, - тихо попросила Наташа.
- Я так и приказал! - ответил с досадой Сазонов. - Но Горлов… Прошу вас, Иван Петрович…
- Иду, иду, - заторопился врач.
- Мне хотелось поблагодарить вас, - слабым голосом начала Наташа, когда Сазонов подошел к ее койке.
Моряка передернуло:
- Что вы говорите? Стыдно слушать!.. Я рад поздравить вас с блестящей победой: два самолета в одном бою!
- Поздравить? - сокрушенно вздохнула Наташа. - Я погубила машину. Очень грубо таранила… Неопытная я. И раны мешали…
Сазонов опустился на табурет и смотрел на летчицу, стараясь угадать, знает ли она о гибели своего командира. Он не хотел говорить об этом, видя тяжелое состояние раненой.
Помолчав, он наклонился к ней:
- Как я счастлив, Наташа… Вы живы… Все могло быть гораздо хуже… Как самочувствие?
- Ничего. Я очень терпелива. Голова только… Никитин… вы знаете?
- Да… - с трудом произнес Сазонов.
- А у вас?
Сазонов ответил уклончиво:
- У нас сравнительно благополучно.
- Транспорты врага?..
- На дне все шесть. Пять потоплено нами, один авиацией…
- Никитиным… Я видела.
- Да… Он таранил…
Наташа заплакала:
- Как он решился? Зачем погубил себя?
- Очевидно, не было другого выхода, - ответил Сазонов, стараясь успокоить ее. - Самолет горел, возможно, не открывалась кабина, заклинило… И он не мог оставить машину.
- Этого не могло быть.
- Кто знает, Наташа.
Наташа беспомощно пошарила здоровой рукой у подушки:
- Дайте мне из кармана комбинезона платок.
- Ваша одежда сушится. Возьмите мой и… не плачьте.
- Мне лучше поплакать… Я вас еще попрошу, извините: снимите, пожалуйста, одеяла. Мне тепло, а они очень тяжелые…
Сазонов выполнил ее просьбу.
- Бедный Андрей, - как в бреду, прошептала Наташа, думая о Никитине.
Моряк чувствовал себя растерянным. Глядя на Быстрову, он не знал, как ему быть, как держаться, что сказать, чем утешить ее. Неловко и беспомощно касаясь пальцами подушки, он тихо повторял:
- Не надо, Наташенька, прошу вас, не надо…
Горе человека, потерявшего боевого товарища, хорошо понятное Сазонову, лишало его нужных слов.
Он взял здоровую руку Наташи, бережно положил ее себе на ладонь:
- Не плачьте, хорошая…
Потом тихо поцеловал ее руку, прижался к ней глазами, в которых вот-вот могли появиться скупые слезы.
* * *
На аэродроме с беспокойством ожидали летчиков второй группы. Первая группа сбила в общей сложности четыре вражеских самолета и, не потеряв ни одного самолета, благополучно возвратилась, ни один пилот не был ранен.
Летчики второй группы опаздывали уже на двадцать минут против расчетного времени. Радиосвязь отсутствовала. Это тревожило. Тем более что летчики первой группы рассказывали о тяжелой обстановке в воздухе, которая сложилась для группы Никитина. Бои шли напряженные. Радиограмма Сазонова до Головина и в полк еще не дошла.
Командир полка Смирнов, замполит Станицын и другие офицеры полка собрались на летном поле.
Механик Кузьмин молчаливо стоял в стороне ото всех под маскировочной сеткой, растянутой над пустующей стоянкой Наташиной машины. Подняв руки, он зацепился пальцами за шпагатные звенья сетки и смотрел в ту сторону, откуда должны были появиться истребители.
Неподалеку сидели на земле Дубенко и два оружейника. Всем им было не по себе, тяжело и тревожно. В такие минуты трудно не только разговаривать, но и перекинуться словом. Товарищи невольно избегали встречаться взглядами и большей частью смотрели куда-то в сторону или в землю - не желая, чтобы кто-нибудь увидел и прочитал в глазах то мучительное беспокойство, которое каждый сейчас испытывал.
Вскоре на горизонте появились черные точки, одновременно послышался гул моторов. Кузьмин, переступая с ноги на ногу, пристально вглядывался в небо. Самолеты приближались, вырастая на глазах, и первое звено, идущее образцовым строем, начало заходить на посадку.
"Звено старшего лейтенанта Осадчего, целы все", - прошептал Кузьмин. Теперь и без того малая надежда становилась еще меньше.
Вторым пришло звено капитана Волкова. Один самолет этого звена сел в стороне. Он не мог выпустить шасси. Пришлось сесть "на брюхо" поодаль от взлетно-посадочной полосы. Санитарная машина помчалась туда, но пилот встретил ее приветственным жестом, выскочив из кабины целым и невредимым.
Затем показался один самолет третьего, последнего звена. Он отстал, позже всех выйдя из боя.
"Кого же нет?" - спрашивал себя Кузьмин, стоя все так же, вцепившись пальцами в звенья маскировочной сетки. Он не заметил, как к нему подошел Дубенко и молча обнял за плечи.
- Крепись, Тихон, - задушевно произнес он, пристально глядя на друга. - Крепись! Видишь, осиротело наше звено…
Кузьмин обладал удивительной способностью издали по какому-то одному ему известному признаку опознавать принадлежность машины, и "як" только еще заходил на посадку, когда он сообщил:
- Машина лейтенанта Мегрелишвили.
Эти слова прозвучали приговором Никитину и Быстровой. Лицо Кузьмина подернулось тенью. Руки отпустили сетку и конвульсивно вцепились в плечи Дубенко. Кузьмина трясло как в лихорадке.
Дубенко, видя, как тяжело другу, крепче обнял его, прижал к себе:
- Не надо, Тихон. Успокойся… Эх!.. Им жить бы да жить!..
К самолету Мегрелишвили несся по полю вездеход со Смирновым и Станицыным. За автомобилем торопился на мотоциклете посыльный штаба, чтобы вручить Смирнову только что полученную копию радиограммы Сазонова с припиской генерала: "Вечная слава доблестному герою, капитану Никитину. Горжусь боевым мужеством и летным мастерством капитана Быстровой. Немедленная отправка ее в госпиталь обеспечена. Головин".
16
Быстрову поместили в госпиталь, расположенный близ центра города, в просторном здании школы.
Около двух недель Наташа была в очень тяжелом состоянии. Ее изнуряли высокая температура и головные боли. Только в конце января она почувствовала некоторое облегчение. Слабая, осунувшаяся, с запавшими глазами, с заострившимся носом и туго забинтованной головой, Быстрова своим печальным видом наводила тоску и уныние на лечащего врача Бокерия и на соседок по палате.
Когда миновал самый трудный период болезни и дело пошло на поправку, Наташа все чаще и упорнее стала думать о последних событиях: боевом вылете, ранении, таране, аварии самолета и своем спасении. Напрягая память, она силилась вспомнить мельчайшие подробности того злополучного дня, но, несмотря на усилия, не могла этого сделать. Обморочное состояние при ранении и потеря сознания совершенно вычеркнули из памяти многие детали, и в воспоминаниях оставались глубокие провалы. Это беспокоило и угнетало Наташу, словно все то, что не вспомнилось, как раз и было самым главным, решающим и утраченным, как ей казалось, навсегда.
Вначале, оберегая покой Наташи, ей о многом не рассказывали, и только теперь она узнала, что в первые дни к ней в госпиталь не раз заходили Смирнов и Станицын, "выпрашивая" у врача разрешения хоть издали, хоть одним глазком взглянуть на нее. Часто заезжал Сазонов. Головин несколько раз справлялся о ее здоровье и беседовал с Бокерия, под чьим непосредственным и неотступным наблюдением находилась Наташа.
Почти ежедневно бывала в госпитале Настенька. Когда Наташа лежала без сознания или бредила, никого не узнавая, девушка проводила около нее все свободное время. Уткнувшись лицом в пикейное одеяло, висевшее на никелированной спинке кровати, она горько плакала, и трудно было сказать, о чем она думала в эти минуты - о тяжелом состоянии Быстровой или о гибели Никитина.
Ранение Наташи, которую Настенька горячо любила и к которой относилась как к старшей сестре, еще больше усиливало ее личное горе, невольно заставляя думать, что ее, Настенькина, жизнь теперь разрушилась, а сама она неизвестно зачем уцелела, зачем живет, движется, что-то делает.
Рано оставшись сиротой, Настенька легко привязывалась к людям и высоко ценила даже самое незначительное внимание к себе.
Когда Наташе стало лучше, девушки потихоньку беседовали, иногда обе горько плакали. Однажды дежурный врач заметил этот "дуэт" и запретил Настеньке навещать раненую. Несколько дней Настенька бегала по госпиталю, пока наконец при поддержке доктора Бокерия не добилась разрешения снова дежурить около летчицы. Она дала слово главному врачу и доктору Бокерия, что, кроме веселых разговоров, ничем иным занимать Наташу не будет. С тех пор Настенька строго выполняла данное обещание, мужественно боролась со своим горем, запрятанным глубоко в сердце, и болтала с Наташей о всяких пустяках или рассказывала смешные случаи из жизни своих знакомых. Лишь иногда осторожно сообщала о боевых делах полка, не упоминая о потерях.
Дни тянулись медленно, однообразно и походили друг на друга, как близнецы. И все же каждый новый день приносил Наташе что-то новое и значительное, рожденное неустанной работой мысли.
Люди, предоставленные самим себе, в часы и дни вынужденного бездействия задумываются над тем, что их особенно занимало в прошлом, но о чем они нередко забывали в хлопотливых будничных делах. Так было и с Быстровой. Страдая бессонницей, она размышляла о войне, о Родине, о тяжелой борьбе народа с врагом, о сущности и целях войны. Она думала о матери, сестре и братишке, оставшихся на оккупированной земле, и вспоминала рассказы о фашистском варварстве, о котором читала в газетах. В такие минуты слова "священная Отечественная война", грозные и суровые, звучали для нее не общепринятой формулой, а живым голосом ее собственного сердца.
17
Пятеро моряков получили увольнительные в город. Они тщательно побрились, отутюжили брюки, до блеска начистили ботинки.
Вручая матросам увольнительные, Сазонов внимательно и придирчиво осмотрел каждого. Ни единой ниточки или пылинки не обнаружил он на черных матросских форменках. Моряки шли в госпиталь навестить Быстрову. Больше месяца минуло со дня ее ранения.
- Что ни говорите, друзья, - рассуждал Панов, чернобровый, с задумчивыми, грустными карими глазами матрос, - а наш корабль орден получает! Операции операциями, а получаем-то мы определенно за нее. В приказе говорится: "За смелость и отвагу… за выручку боевого товарища…"
Горлов весело причмокнул:
- Дела! За прыжок в воду - правительственная награда!
- Смотря за какой прыжок! - пробасил Усач.
- Ясно! - согласился Горлов. - Здесь прыжок высокого назначения…
- Но всего с высоты трех метров! - пошутил Алексеев.
- Сазонова тоже наградят, - продолжал Панов. - Если катер получает, и он получит. Всегда так…
- Он заслужил. На всю эскадру авторитетом стал.
- Дерзко воюет! Помнишь, как неделю назад дали?!
- Да, даем жизни фрицам! Ловко тогда подводную лодку в расход пустили…
- А в тот раз… Батьку Шведова первого ранило, а перевязывался последним. Не хотел врача отвлекать от Натальи Герасимовны и от ребят… Так в строю и остался…
- Батька тих, но крепок… Он вроде Сазонова: настоящий моряк…
- Морской волк!..
Мысль, внезапно промелькнувшая в голове Алексеева, заставила его остановиться. Он посмотрел на товарищей:
- Как бы нам, ребята, на торжество Наталью Герасимовну заполучить? Нельзя без нее…
- Идея, Вася! Блестящая идея! Будем просить, - твердо сказал Панов. - Здорово получится!
Один лишь Храпов отнесся к идее Алексеева с недоверием.
- Как бы не так! Ждите! - заговорил он. - Не пустят гвардии капитана. Слаба, скажут… Врачи все на один лад. Для них и здоровый человек вроде больного, а больной вроде покойника. - И он безнадежно махнул рукой.
- Мы Сазонова попросим. Пусть похлопочет. Для нас он все сделает…
- Посмотрим, - опять усомнился Храпов.
Около цветочного магазина Панов остановил товарищей:
- Возьмем букет?
- Дело! - согласился Алексеев и решительно направился к двери магазина.
- Она вам не барышня, чтобы букеты дарить, а гвардии капитан! - возразил Храпов. - К тому же цветы - для покойников. Не видите: венок выставлен?