Это понимали все. Понимал и старший батальонный комиссар Маслюков, чей голос - зычный и такой нужный для оробевших и нужный для всех - не умолкал в цепи атакующих, которая вновь поднялась над полем боя и устремилась к опушке леса, где опять укрылись, получив отпор от артиллеристов и гранатометчиков, немецкие танки и автоматчики.
Морозов!.. И зачем он, раненный, пошел в атаку? Без него Петру было бы куда легче. Маринин бежал вперед и чувствовал, что у него общий ритм дыхания со всеми атакующими, одинаковое напряжение, одно чувство опасности. А бежавший рядом Морозов часто спотыкался на кочковатой земле, из его горла вырывался свистящий хрип: тяжело было Морозову. И Петр не мог заставить его остаться в колонне. Понимал: каждый человек должен уважать сам себя. А разве будет младший политрук Морозов уважать себя, если, имея возможность держать в здоровой правой руке пистолет, отсидится в тылу, не пойдет в атаку?..
Петр чуть сбавил шаг, и Морозов оказался рядом с ним. Стволом пистолета он на бегу поправляет сползшую на глаза повязку, жадно глотает воздух широко открытым ртом; но глаза - ликующие, озорные. И вдруг Морозов точно споткнулся. С размаху тяжело упал, ударившись лицом о сухие комья земли. Выскользнул из его руки пистолет, и пальцы судорожно заскребли чернозем. Петр кинулся к другу, повернул его лицом вверх и увидел помутневшие, сатанеющие в смертной муке глаза… Не хотелось верить, что случилось непоправимое.
- Пе-тя… - прерывисто выдохнул Морозов. - Я уже не жилец… Знамя… знамя… возь…
Застыли в смертной тоске глаза, на полслове задубели побелевшие губы…
Визжат над головой пули. Где-то недалеко ревет танк, захлебывается в свинцовом лае пулемет.
Петр быстро расстегнул на Морозове гимнастерку, достал знамя и спрятал его у себя на груди. Что же делать дальше? Оглянулся и увидел, что прямо на него несется танк - приземистый, крестатый и… совсем нестрашный. Петр даже не подумал о себе, не догадался об опасности: танк мчался на мертвого Морозова.
- Стой, гадина! - дико закричал Маринин и, вскинув автомат, бросился навстречу танку.
Почувствовал, как толкнуло что-то в левую ногу выше колена, а затем поползла в сапог горячая струйка. Споткнулся и всем телом упал в окоп. И тотчас над головой - грохот и лязг железа. Стало темно и смрадно, дохнуло горячим. А потом страшный взрыв и после этого… ничего, пустота.
Младший политрук Маринин очнулся от боли в ноге и от тишины. Может, еще от приторного запаха горелой краски. В окопе было сумрачно и душно. Виднелась вверху небольшая краюшка неба. Петр понял, что танк так и остался над окопом. Но почему тихо? В груди прокатился холодок страха. Встав на ноги, он прикладом автомата начал поддалбливать выход из окопа, перекрытого гусеницей.
Когда выбрался наружу, увидел, что борт танка разворочен снарядом… Вокруг - пустынное поле. Дорога тоже пустынная, вроде и не было на ней сотен машин. Только вон там, далеко впереди, виднеется чей-то "пикап" полугрузовая машина, а возле нее - люди.
Наспех забинтовав левую ногу поверх брюк (к счастью, пуля не задела кости), повесив на шею автомат, Петр побрел к дороге.
Подошел к одинокому "пикапу", возле которого суматошно хлопотал шофер. Увидел в кабине техника-интенданта Либкина. Он опасливо оглядывался по сторонам и торопил шофера:
- Крути… крути, может, заведется.
- Искры нет? - с горькой усмешкой спросил Маринин.
Либкин кинул на Петра негодующий взгляд:
- Далась всем эта искра!..
Маринин познакомился с Либкиным несколько дней назад, когда колонна переправлялась через какую-то речушку. У одной машины, как раз на мосту, отказало зажигание. Шофер суетился, проверял электропроводку, гривенником натирал контакты. Вокруг собралась группа людей. Одни пытались помочь делом и советом, другие озлобленно ругали шофера.
От хвоста колонны подбежал низкорослый, плотный, с явно обозначавшимся животиком человек, запыхавшийся, рассерженный. Это был техник-интендант Семен Либкин. На его носу прочно сидели очки в большой желтой роговой оправе, лишавшие круглое бледное лицо мужской суровости.
- Что такое? Почему не едете?! - напустился он на шофера.
- Искра в колесо ушла, - спокойно бросил тот устаревшую шутку водителей.
- Так возьмите запасную, - невозмутимо посоветовал Либкин, не вникая в смысл услышанного и не подозревая насмешки.
Кругом дружно засмеялись.
- Чего ржете? У меня секретные отчеты в интендантство, а сзади немецкие танки…
- Что же, интендантский склад оставил фашистам, а отчеты спасаешь? едко спросил кто-то.
Либкин посмотрел на всех удивленными, наивными, почти детскими глазами. Конфузливая улыбка расплылась по его лицу.
Маринин знал, что Либкин побаивается бомбардировщиков. Шум моторов заставлял техника-интенданта тревожно осматриваться по сторонам. В такие минуты на его лице была написана беспомощность. Близорукие глаза не могли увидеть в небе самолет. И Либкин наблюдал, как ведут себя окружающие. Стоило кому-нибудь соскочить с машины или побежать в сторону, как техник-интендант приказывал шоферу сворачивать с дороги и маскировать машину.
Ночью, когда колонна у деревни Боровая попала в ловушку, Либкин штыком (именно штыком, потому что лопатки у него не оказалось) вырыл себе щель под своим "пикапом". Там просидел до рассвета. Потом, наказав шоферу не задерживаться на дороге, Семен вместе со всеми побежал в атаку.
И вот сейчас нужно ехать вперед, не задерживаться, а мотор у машины не заводится.
Услышав, что Маринин просит подвезти его, Либкин развел руками:
- Я что, машина бы не возражала.
Маринин с трудом забрался в невысокий кузов, где на мешках и ящиках с интендантскими бумагами сидели солдаты.
21
Седьмой день войны.
Штаб мотострелковой дивизии полковника Рябова пережидал светлое время в лесу на берегу Птичи. Дзержинск уже остался на западе, по его улицам патрулировали немецкие танки. И теперь всем было ясно, что дивизия не успела перекрыть фашистам дорогу на Минск и что главное сейчас - оторвать полки от противника.
Об этом и вел разговор полковник Рябов, собрав старших командиров у своей "эмки".
- Трудно, товарищи, - говорил он. - Мы потеряли большинство танков бригады, поредели наши полки. Утеряно знамя бригады, которое должно было стать знаменем дивизии. Очень трудно… Помимо тяжелейшей обстановки на фронте, у всех нас и личное горе: мы не знаем, где наши жены, дети, удалось ли им выбраться из опасной зоны…
Лица командиров суровые, сосредоточенные, усталые. В глазах каждого гнездились тоска, раздумье, тревога. Каждый был углублен в тяжелые думы.
- Но мы - солдаты, - продолжал Рябов. - Никакая боль, никакая беда не должны помешать нам выполнить наш долг. Ведь мы не только солдаты нашей армии, но и солдаты партии большевиков… Итак, каждый едет в намеченный ему полк. Задача для всех одна: любыми средствами сберечь личный состав, технику и вывести их из-под удара.
- Разрешите доложить, товарищ полковник! - прервал Рябова чей-то звонкий голос.
Командиры расступились, и к Рябову протиснулся капитан Емельянов. Но не тот Емельянов - жалкий, растерянный, переодетый в замусоленную солдатскую гимнастерку, каким он был в колонне под деревней Боровая. Этот - при знаках различия, бравый и подтянутый, с прямым, говорящим о готовности к повиновению взглядом. Из-под его небрежно расстегнутой гимнастерки виднелись бинты; левая рука покоилась на подвязке.
Рябов оживился, шагнул навстречу Емельянову, спросил:
- Вы один или с оторвавшейся частью колонны?
- Почти все прибыли, товарищ полковник.
- Что же случилось? Отстали или вперед проскочили? Почему разведчики не могли разыскать вас?
- Нас увели с маршрута.
- Кто?
- Переодетые диверсанты.
- Ну…
- Затянули колонну в засаду. Но ничего у них не вышло. Мы спешились, развернулись в боевой порядок и атаковали. Уничтожили восемь фашистских танков, отряд пехоты, две минометные батареи…
- Одна тактика у фашистов!.. - воскликнул Рябов, оглядываясь на командиров. Он думал сейчас о том, что вчера и позавчера переодетые в нашу форму немцы пытались уничтожить командование артиллерийского и одного мотострелкового полков дивизии и захватить материальную часть. Но командный состав полков не дал себя одурачить: диверсанты были разоблачены и перебиты… Конечно, в полках - там проще, там во главе каждого подразделения командир. А здесь - огромнейшая сборная колонна, в которой, кроме малорасторопного штабного офицера Емельянова, кажется, и командовать-то некому было.
- А начальник политотдела разве не с вами был? - обратился Рябов к капитану Емельянову.
- Старший батальонный комиссар Маслюков? - переспросил Емельянов, силясь что-то припомнить и морща лоб. - Кажется, был… Вроде видел я его.
- М-да… - озадаченно произнес Рябов, потупив глаза. - Вас-то в атаке ранило?!
- Да, но это пустяки! - бодро ответил капитан, уставив преданные глаза на полковника.
А тот молчал, размышляя о чем-то другом, видать о старшем батальонном комиссаре Маслюкове. Наконец вспомнил, что надо закончить разговор с Емельяновым, снова обратился к нему:
- Ну, молодцом! - и с теплой улыбкой похлопал капитана по здоровому плечу. - Я так и полагал: в оторвавшейся колонне есть командиры, политработники, значит, порядок будет. Только вот что, капитан, сбрейте-ка вы баки! Такой геройский командир, и вдруг… гусарский вид.
- Есть сбрить баки! - с готовностью повторил Емельянов под смех оживившихся офицеров. - Разрешите выполнять?
- Выполняйте.
И только ушел Емельянов, как возле "эмки" появились старший батальонный комиссар Маслюков, военврач Савченко, Люба. Все отдали Рябову честь, кроме Любы, которая, казалось, ничего не замечала вокруг и ко всему была безразлична. Только нервически подрагивавшие тонкие дуги бровей да сухой блеск в зеленоватых глазах выдавали ее душевную муку.
Маслюков коротко доложил:
- Прибыли, товарищ полковник…
- Мне уже известно, - сухо оборвал его Рябов.
- Я должен повиниться, - грустно усмехнулся Маслюков. - Не распознал переодетых немцев… Позволил вначале командовать… - и осекся под тяжелым взглядом комдива.
- Потери большие? - сурово спросил Рябов, но тут заметил подошедшего военврача Велехова. - Впрочем, об этом начсандив доложит. Подсчитали потери, товарищ Велехов?
- Одиннадцать убито и сорок ранено, - уверенно ответил начсандив.
Взгляд Любы чуть оживился, и она толкнула локтем Савченко.
- Велехов - отец Ани… - И зажала ладонью рот, заметив, как Савченко приложил к губам палец.
- Так, так… - задумчиво произнес Рябов.
Наступило тягостное молчание. Его нарушил Маслюков:
- Редактор газеты Лоб погиб… Младший политрук Маринин тоже… Маринина танк подмял…
22
Солнце уже поднялось высоко. Давно улеглась пыль на дороге после прошедшей автоколонны. Только тогда тронулась с места машина техника-интенданта Либкина. Катилась она легко и быстро по широкому, ровному проселку. Вокруг стояла зловещая тишина. От земли, увлажненной росой, поднимался теплый, еле уловимый пар, неся с собой запахи ромашки и полыни. Как будто бы и не было пыльных людных дорог, не было ночного боя.
На душе у Маринина муторно. Где враг? Не столкнуться бы вот так один на один, внезапно… Где колонна?..
Вскоре машина поднялась на пригорок. Впереди раскинулась широкая лощина, посреди которой сверкал ручей. Вниз к ручью коленом спадал тракт. Он стлался через мосток и там, далеко, на противоположном склоне, поднимался вверх. Вся дорога по эту сторону ручья на два-три километра была запружена машинами. Влево, на примыкавшем к тракту небольшом проселке, сгрудилась вторая автоколонна. Все - без движения.
В чем дело?
"Пикап" техника-интенданта Либкина пристроился к хвосту колонны. Шофер побежал вперед выяснять обстановку. И тут же вернулся.
- Мост диверсанты повредили, - сообщил он. - Ремонт заканчивается.
Через час колонна двинулась вперед. Но это была уже другая колонна, не та, которую увел после боя старший батальонный комиссар Маслюков. В машинах, ехавших на восток, теснились главным образом женщины, ребятишки и раненые красноармейцы. Ехали без остановки несколько часов. Объезжали по проселочным дорогам занятый немцами Дзержинск. Машины тряслись по кочкам, переваливали кюветы и уходили в поле, чтобы выехать на другую дорогу.
Прислонившись спиной к кабине, Маринин прислушивался, как ныла рана. Туго стянутая бинтами нога особенно не беспокоила, если машина шла ровно. Но при толчках Петру казалось, что на больное место давят чем-то тупым.
Наконец колонна выехала на ровную дорогу. Дзержинск остался позади. И вдруг мотор машины опять закапризничал - зачихал, стал оглушительно стрелять, тянуть рывками. Съехали на обочину. Шофер начал копаться в моторе. А время шло. Давно промчалась мимо последняя машина. Кончился день, наступила ночь. Вокруг стояла необычайная для этих дней тишина. Только где-то высоко прерывисто гудели немецкие бомбардировщики, а в стороне Минска тяжело бухало. Маринин видел, как там устремлялись в ночное небо пунктирные дорожки трассирующих пуль.
Наконец мотор машины заработал, и "пикап" тронулся с места. Через полчаса догнали длинную вереницу подвод с узлами, чемоданами, среди которых сидели женщины и ребятишки.
Снова остановка. Дорога здесь раздваивалась.
- Куда теперь: прямо или направо? - спрашивал шофер, разглядывая на пыльной дороге следы машин. Но здесь успела пройти голова обоза беженцев, и трудно было разобраться, по какому пути направилась колонна.
- Поворачивай куда-нибудь, не стой, - нервно торопил Либкин. - Сейчас все дороги на восток ведут.
- Очень плохо, что они туда ведут, - угрюмо ответил шофер и повел машину вправо.
…"Пикап" выехал на широкий тракт, по которому, поднимая облака пыли, проходила автоколонна. Вклинившись в нее, машина уменьшила скорость, ибо колонна двигалась не очень быстро. Изредка она останавливалась, и тогда спереди был слышен рев мощных моторов. Маринин решил, что в голове колонны идут танки, и поделился своими соображениями с соседями. Это подбодрило всех. Солдаты оживились, полезли в карманы за табачком.
- У кого есть прикурить?
Спичек в машине больше не оказалось.
Когда колонна остановилась, один красноармеец перемахнул через борт наземь. Через минуту он возвратился и дрожащим голосом прошептал:
- Братцы, колонна-то немецкая! Фашисты… Самые настоящие…
По телу Петра пробежал холодок. У кого-то рядом дробно застучали зубы.
Не успели сидевшие в машине оправиться от неожиданности, собраться с мыслями, как к "пикапу" подошел солдат в немецкой форме. Взявшись рукой за борт, он что-то спросил. На него тотчас же навалились. Кто-то ударил гранатой по голове, тускло блеснул в чьей-то руке штык. Но фашист успел пронзительно закричать.
Спереди и сзади к "пикапу" побежали немцы.
Машина мгновенно опустела. Треснули ружейные выстрелы. Полоснула автоматная очередь. Маринин перевалился через борт на правую сторону "пикапа" и от боли скрипнул зубами. Заскорузлая повязка сдвинулась с места во время прыжка и разбередила рану. По ноге в сапог побежала теплая струйка.
Не успел он сделать и шагу, как на него сразу налетело несколько человек…
Петр, позабыв о боли в ноге, направо и налево бил автоматом. Непослушные руки не могли нащупать и поставить на боевой взвод спуск. На Петра наседали. Упала под ноги сорванная планшетка. Треснула гимнастерка на груди: чья-то сильная рука вырвала карман, в котором лежали документы. И вдруг его автомат заработал. Хлестнула длинная очередь, трассирующие пули ударили в упор по врагам.
Кольцо вокруг Петра раздвинулось вмиг: немцы прятались за машину, падали в кювет, а автомат не утихал. Рывок, и Маринин уже был во ржи. Остервенело трещали сзади автоматы. Но Петр бежал, падал, полз, опять бежал…
Техник-интендант Семен Либкин не сообразил, что случилось. Злой шуткой показалось ему появление гитлеровцев у машины. Сквозь тяжелую дрему слышал стрельбу, возню у машины и никак не мог понять - снится это или наяву. Догадался, что попал в руки врага, лишь тогда, когда его выволокли из кабины "пикапа" и бросили на землю. Близорукими недоумевающими глазами смотрел Семен на людей в зеленых тужурках, и больше всего его сейчас занимал вопрос: "Откуда они так неожиданно свалились?" И оттого, что враги появились так внезапно, Либкин даже не успел испугаться. Мысли разбежались бог весть куда. Ни одну из них Семен не мог поймать, чтобы найти себя, чтобы, зацепившись за нее, начать думать, соображать, что же в конце концов произошло.
- Комиссар? - на ломаном русском языке спросил Либкина высокий молодой немец.
- Ко-ми-сс-а-р, - растерянно, не то утверждая, не то переспрашивая, проговорил Семен, совсем позабыв о своем интендантском чине.
Гитлеровцы вокруг зашумели, оживленно заговорили.
- Предупредите конвойных, чтобы не пристрелили комиссара. Его нужно доставить в штаб живым, - распорядился кто-то из офицеров.
Либкин свободно владел немецким языком. Услышав такие слова, он сразу не догадался, что речь идет о нем. Когда его ткнули автоматом в грудь, приказывая идти к машине, Семен съежился, посмотрел в сторону офицера и обиженно по-немецки промолвил:
- Почему у вас допускают хулиганство?
В ответ раздался дружный смех. А офицер, подойдя вплотную к Либкину, посмотрел ему в лицо и сказал:
- Вот это добыча: комиссар, владеющий немецким языком.
Под усиленным конвоем Либкина везли на запад. Большой крытый брезентом грузовик, прерывисто воя мотором, катил по шоссейной дороге, омытой ночным дождем. Навстречу нескончаемой лавиной шли немецкие войска танки, артиллерия, мотопехота.
Либкин сидел в углу огромного кузова и остановившимися глазами глядел на запруженную войсками ночную дорогу, которая была видна сквозь откинутую стенку заднего брезента, словно на экране. На боковых скамейках примостились два автоматчика. У стенки кабины, рядом с Либкиным, на подушке, снятой с какой-то разбитой советской машины, сидел офицер.
Только теперь Семен Либкин понял безвыходность положения, в которое он попал. До этого он, привыкший мыслить медленно, смотреть на все вокруг добродушно, надеялся, что все само собой сложится хорошо.
Офицер, молчавший всю дорогу, вдруг обратился к Либкину:
- Разве известно было русским, что мы собираемся нападать?
Либкин посмотрел на гитлеровца спокойными глазами и ответил:
- Еще как известно…
Офицер вздохнул и, отвернувшись, про себя забормотал:
- Черт возьми! Теперь понятно, почему мы до сих пор не в Смоленске.
Путь был недолгим. В первом же местечке грузовик свернул резко на север и, выехав далеко за окраину, остановился. Здесь Либкину приказали сойти с машины и затем повели его к лесу.
Лес, через который два солдата и офицер конвоировали Либкина, был небольшим. Сразу же, ступив под сень деревьев, можно было увидеть, как впереди, в прогалинах между стволами, светилось небо - виднелась противоположная опушка. Вправо и влево раскинулся широкий луг.
Вот и опушка. Здесь Либкин увидел два транспортных самолета, забросанных ветками. Недалеко от них были сложены ящики, бочки - склад боеприпасов и горючего.