Он выбрался из кабины на плоскость крыла, внимательно посмотрел вниз. Где же люди, которые должны наблюдать за его прыжком? Испугались непогоды и попрятались в ангар? Странно. На аэродроме виднелась только одинокая человеческая фигурка, которой явно не было дела до кружащегося над ней самолета. Балабанов понял, что пилот ошибся и прилетел на незнакомый аэродром, совсем не тот, который нужен. Объясняться с Семенычем было бесполезно – из-за моторного гула они бы все равно не услышали друг друга.
Андрей решил забраться обратно в кабину, но в это мгновение сильный порыв ветра качнул самолет и парашютист больно ударился головой о бортик. Не удержавшись, он полетел вниз.
Пилот, занятый выравниванием самолета, ничего этого не видел.
Балабанов ударился о край кабины так сильно, что на несколько мгновений потерял сознание. Только в последний момент, придя в себя, он почти инстинктивным движением, отработанным на тренировках, дернул кольцо парашюта. Больше в его памяти ничего не отпечаталось.
Глава первая. Рыбалка
У Александра Чайкина и вообще-то в последнее время, в силу многих причин, со сном стало неважно, а в эту ночь он и вовсе спал скверно. Правда, поначалу задремал, но потом, проснувшись словно от толчка, никак не мог уснуть снова. Быть может, мешала духота, которая скопилась в комнате.
Несколько раз он вставал, стараясь не разбудить Сережку, который сладко посапывал, набегавшись за день, пил теплую воду из ведра, подходил к окну и долго смотрел на тихую, совсем деревенскую улицу, скудно освещенную луной. Окно было высокое, "веницейское", как называла его Алла Кондратьевна, их соседка по коммунальной квартире, особа вздорная и легкомысленная, но с характером, в сущности, добрым.
В последние дни Александру Христофоровичу начало казаться, что в связи с несчастьем, которое обрушилось на него, у Аллы появились определенные виды. Впрочем, возможно, Чайкин и ошибался, обычное женское сочувствие принимая за нечто большее.
Не так-то уж дотошно изучил он характеры всех своих соседей, да оно и немудрено, если в коммунальной квартире, занимающей бывший барский особняк, проживает добрых два десятка семей.
Собственно, раньше ему удавалось пребывать в стороне от всех коридорных и кухонных проблем, однако после того как погибла жена… Стоп, он ведь запретил себе думать об этом. Иначе, чего доброго, и свихнуться недолго.
Встав попить в очередной раз, Чайкин, осторожно переступая босыми ногами, подошел к стрельчатому окну и решился приоткрыть его – немного, самую малость, чтобы не простыл Сергей, склонный к простудам.
Снаружи явно похолодало. Луна исчезла, затянутая траурным крепом облаков, и слышался ровный, монотонный шорох дождя. На несколько минут, словно не веря, он высунул ладонь под тяжелые капли. Затем сокрушенно покачал головой, прикрыл поплотнее створки и прислонился лбом к прохладному стеклу.
В памяти снова ожило происшествие, свидетелем и невольным участником которого он оказался несколько месяцев назад. Именно после того он и стал заниматься столь мучительным и непривычным для себя делом как сочинительство, копание в исторических документах городского архива и прочее…
Это произошло на летном поле их части. Чайкин заехал на аэродром до службы. Дел, собственно, не было: просто хотелось побыть одному – после трагической гибели жены он никак не мог прийти в себя.
Было холодно. На открытом месте вовсю разгулялся сильный весенний ветер, и Чайкин быстро продрог. Где-то громыхала гроза, однако сюда она так и не пришла, ограничившись безобидным, вскоре прекратившимся дождиком.
Внезапно послышался отдаленный гул самолета. Чайкин мог определить по звуку любой авиационный мотор, мог отличить с завязанными глазами "Фарман" от "Ньюпора", но этот тип мотора был ему неизвестен. Чувствовалось только, что мотор мощный и работает без перебоев. Но вот самолет показался в разрыве облаков, и Чайкин увидел, как с его крыла сорвался человек. Парашютист? Но почему он так долго не раскрывает парашют?
В самый последний момент над падающей фигуркой вспыхнуло спасительное парашютное облачко, и она резко, не успев полностью погасить скорость падения, опустилась на траву. Чайкин подбежал к парашютисту. Тот лежал неподвижно, глаза его были закрыты. Видно, удар оказался слишком сильным.
По счастью, у Чайкина была с собой фляжка с водой – не зря же бойцы прозвали его водохлебом. Чайкин осторожно похлопал парашютиста по щекам, но тот в сознание не пришел, лишь натужно постанывал. Но когда Чайкин разжал ему плотно сцепленные зубы и влил в рот немного воды, парень сделал судорожный глоток и открыл глаза. Рядом с ним, подобно огромной послушной собаке, распластался на летном поле парашют. Опытным взглядом Чайкин определил, что это "Жюкмес". Гроза, прошедшая стороной, обронила на плотный шелк только несколько запоздалых капель.
– Где я? – еле слышно спросил парашютист, глядя на Чайкина лихорадочно блестевшими глазами.
– Летное поле, – лаконично ответил Александр Христофорович.
Парень застонал.
– Почему так поздно кольцо дернул? – нахмурившись, спросил Чайкин.
– Так получилось.
– Ты что, первый раз в жизни прыгаешь?
Парашютист ничего не ответил. "Возможно, получил сотрясение мозга. Крепко же ему досталось", – подумал Чайкин.
– Какое это место? – с усилием проговорил парашютист, нарушив короткую паузу.
– Крутоярск. А тебе куда нужно было? – ответил Чайкин, которому все меньше нравились вопросы незнакомца.
– Крутоярск?.. – удивился парашютист. – Здорово же нас занесло. – Он сделал неловкое движение и вскрикнул: – Послушай, товарищ, это ведь совсем недалеко от Троице-Сергиевой лавры, верно?
– А ты откуда?
– Воды, воды… – вместо ответа прохрипел незнакомец. На этот раз он выпил всю фляжку до дна. На лбу его выступил обильный пот.
– Так откуда прилетел самолет, с которого ты прыгал? – настойчиво повторил Чайкин свой вопрос.
– Наши парашютисты… должны прыгать при любой погоде… – прохрипел незнакомец.
– Верно, – согласился Чайкин. – А кто это – "наши парашютисты"? Кто вел самолет, с которого ты прыгнул?
Лицо незнакомца пошло красными пятнами. На какой-то миг Чайкину показалось, что сознание возвратилось к нему.
– Семеныч… Семеныч вел…
– Николай Семенович? – переспросил Чайкин. – Шилохвостов?
– Ну да.
– Так ты знаешь его? Что же сразу-то не сказал, дурья башка? А я уже подумал…
Весь разговор с неудачно приземлившимся парашютистом занял несколько коротких минут. Чайкин решительно поднялся.
– Ты куда? – схватил его за руку незнакомец.
– К врачу тебя надо.
Стараясь на всякий случай не терять незнакомца из виду, Чайкин выскочил на проселочную дорогу, проходившую рядом с аэродромом. Ему повезло: вскоре он остановил ехавшего на двуколке мужичка, который, хотя и без особой радости, свернул по его просьбе на летное поле. Вдвоем они осторожно перенесли незнакомца и парашют на телегу. Чайкин сел рядом и положил его голову себе на колени, чтобы уберечь ее хоть немного от немилосердной тряски.
Едва телега тронулась, парашютист пришел в себя.
– Слышь, друг, худо мне, – с трудом произнес он. – Наверно, все косточки переломаны. Надо же, судьба. Так о здешних местах и не написал. Никак не думал, что здесь умереть придется.
– Выживешь, – сказал Чайкин. – У нас врач хороший.
– Ты слушай меня, – продолжал парашютист. – У меня в части всякие бумаги остались. Больше ничего нет. А бумаги возьми. А? Или передай кому. Интересно же. Какую книгу можно написать.
И он заговорил, лихорадочно быстро, о давно минувших временах, о событиях, происходивших неподалеку, в Троице-Сергиевой лавре.
Двуколка свернула на центральную улицу Крутоярска и затарахтела по булыжной мостовой – единственной проезжей части городка, которая была вымощена.
– Так возьмешь бумаги? – снова повторил парашютист. – Ребятам скажешь, тебя Андрей Балабанов просил. Семенычу поклон не забудь…
Незнакомцу стало хуже.
Врач только поцокал, оглядев парашютиста, который оказался в крайне тяжелом состоянии.
– Живей, живей! – поторапливал хирург медсестер. – Каждая секунда дорога.
– Навестишь меня? – спросил Чайкина Андрей, когда его везли на каталке по коридору в операционную.
– Непременно.
Чайкин приостановил врача за рукав халата у двери операционной:
– Он выживет?
– Может быть. Организм сильный и молодой, – ответил доктор, но в голосе его не было уверенности.
Чайкин несколько раз навещал Андрея Балабанова, но тот каждый раз был без сознания. А однажды, придя в палату, он застал пустую койку, и сердце его захолонуло.
– В Ленинград отправили вашего друга. В клинику хирургическую, – сказала медсестра, заглянувшая в приоткрытую дверь.
…Вся эта история припомнилась теперь Чайкину, пока он стоял у "веницейского" окна, наблюдая за созревающим ненастьем. Он прислушался к легкому дыханию сына. Сергей спал, сладко посапывая. Затем вдруг заворочался и тяжело вздохнул. "Приснилось что-то", – подумал Чайкин. Он подошел к дивану, на котором, разметавшись, спал Сережка, и осторожно подоткнул край свесившейся простыни.
Нужно бы отдохнуть, но сон не приходит. Мысли, заботы, а главное – воспоминания: куда от них денешься? И по службе, как на грех, сплошные неприятности. Одно, как говорится, к одному. Местное начальство все его идеи, связанные с развитием парашютного дела, особенно с замыслом затяжного прыжка и воздушного десанта, считает малообоснованными, в лучшем случае – преждевременными. И потому о том, чтобы отпустить его в Ленинград "поднабраться опыта", как говорит Чайкин, и слушать не желает. И четыре рапорта, которые Александр Христофорович отправил руководству отрасли, остались без ответа.
Под утро Чайкину все-таки удалось забыться тревожным сном. Разбудил его Сережа:
– Пап, так мы идем на рыбалку?
– Как договорились.
– Тогда вставай, а то проспишь.
Чайкин подмигнул:
– А насчет чайку?
– Я уже примус разжег и полный чайник поставил, – деловито сообщил Сережа.
– Молодчина ты у меня, – похвалил Александр Христофорович. – Стоп, а погода-то как? – спохватился он, опуская ноги на прохладный пол. – Ночью вроде дождик начинался.
Мальчик промолчал.
Чайкин глянул в окно: небо хмурилось. Дождь, начавшийся ночью, прекратился, но в любой момент мог хлынуть вновь.
– Видишь, брат, какие дела… – протянул он.
– Пап, ну послушай… – в голосе мальчика зазвучали с трудом сдерживаемые слезы. – Мы с тобой почти целый месяц собираемся на рыбалку, и все никак не получается. То у тебя командировка срочная, то работаешь в воскресенье. А теперь, когда свободный денек выдался…
– Сынок, на небо глянь.
Сережа упрямо тряхнул головой:
– Ну и что? Мы же не сахарные с тобой, не растаем.
– Не сахарные, это верно, – с улыбкой согласился отец. – А, ладно, рискнем. Плащ прихватим на всякий случай… Удочки-то готовы?
– Сам знаешь, еще с вечера, – радостно блеснул глазами Сережа и помчался на кухню за чайником.
Из коридора послышался резкий голос Аллы Кондратьевны, которая о чем-то спорила с соседкой. "Утренний концерт", – подумал Чайкин.
Через минуту Сережа вошел в комнату с закопченным чайником, источающим пар. Они наскоро почаевничали и, прихватив снаряжение, двинулись в путь.
…Речушка Разиня рассекала надвое весь Крутоярск, подобно кривому мечу, и уходила в поля. Летом она почти целиком пересыхала, зато весной, во время паводка, вовсю проявляла свой буйный норов: выходила из берегов и затопляла прибрежные улицы, заливала подвалы и первые этажи.
Миновав центр, Александр Христофорович и Сережа вышли на окраину, которая напоминала деревенскую околицу. Да и сам городок представлял собой, в сущности, большое село. Покосившиеся, потемневшие от непогоды бревенчатые избы, трудолюбиво вскопанные, покрытые первой зеленью огороды, высокие заборы, старательный собачий лай.
Хмурое воскресное утро медленно вступало в свои права. По сравнению со вчерашним днем заметно похолодало, и рыбаки поеживались. Несколько раз принимался накрапывать дождик. Еще минут пятнадцать торопливого ходу – и они вышли к реке.
Скользя по крутому глинистому склону, влажному от ночного дождя, спустились к воде. Сережа расставил немудрящую рыболовную снасть – это была его привилегия. Александр Христофорович стоял в сторонке, покуривал, глядя, как старается сын.
Курить Чайкин начал недавно, после гибели Лиды. Дымок едкой махры, кажется, немного притуплял чувство острой боли и невосполнимой утраты, никогда не покидающее его.
Дождь продолжал рядиться, словно дразнил, раздумывая: хлынуть либо погодить? Внезапно из-за тучи выглянуло солнышко, и тут же усилился дождь.
– Придвигайся поближе, сынок, – сказал Александр Христофорович, накидывая сверху на головы предусмотрительно захваченный плащ.
Задумчиво глядя на пузырьки, плывущие по воде, Сережа сказал:
– Дождь и солнце. Разве так бывает?
– Такой дождь называют цыганским, – произнес отец.
– Почему?
– "Цыганский дождик – плач сквозь смех, цыганский дождик – смех сквозь слезы", – вместо ответа продекламировал Александр Христофорович.
Они немного помолчали, глядя на неподвижные поплавки.
– Опять ночью не спал? – нарушил тишину Сережа.
– Не спится, сынок, – виновато произнес Чайкин и поправил край плаща, с которого стекала вода.
– Сочинял снова?
– Нет, и не пишется мне, сын.
– Пап, я хотел тебя спросить: а про что ты пишешь? – задал Сережа вопрос, который очень интересовал его.
Мальчик знал о недавнем увлечении отца. Все свободное время – которого, правда, было совсем немного – он пропадал то в городском архиве, то в библиотеке, разыскивал какие-то исторические документы.
Кроме Сергея, об этом тайном увлечении знали еще несколько друзей отца.
– Повесть пишу, сынок.
– О чем?
– Про предков наших. Как они жили-поживали, как с врагом сражались, который напал на землю Русскую.
– И много написал?
– Первую главу. Как-нибудь вечерком соберемся, почитаю, – улыбнулся отец.
– Сегодня?
– Посмотрим.
Дождь усилился. Капли его дружно барабанили по прорезиненной ткани плаща, вода невесть как просачивалась внутрь.
– Зря я послушал тебя, непоседу, – проворчал отец. – Сидели бы сейчас дома, в тепле, чаек попивали да в шахматы играли. Чего еще человеку нужно в выходной?
– Да еще ругань из кухни и коридора слушали, – в тон отцу добавил мальчик.
– Тесно пока живем, верно говоришь, – согласился Чайкин. – Но это временно. Ты уже большой, книжки, газеты читаешь, сам должен понимать.
Издалека послышалось гудение, звук постепенно приближался.
– Самолет! – воскликнул Сережа и, выскочив из-под плаща, помчался по откосу, размахивая руками, словно пилот мог увидеть его.
– Простудишься, ступай назад, – крикнул отец.
– Папа, это же твой "Фарман", – сказал Сережа, остановившись. Оба проводили самолет взглядом, пока он не нырнул в ближайшую тучу.
Мальчик вернулся в укрытие.
– Пап, а когда ты теперь снова будешь с парашютом прыгать? – спросил он, усаживаясь поудобнее.
– Думаю, на днях.
– Позовешь меня?
– Конечно.
Июньский дождик наконец-то пошел на убыль. Чистые голубые проемы среди облаков становились все больше, а сами облака истончались, и солнце безжалостно расправлялось с их остатками.
– Пап, нам в школе говорили, что землю окутывает воздушная оболочка, и высота ее несколько сот километров.
– И что?
– Ты же сам говорил, что аэропланы могут летать в воздушной среде, – продолжал Сережа. – Почему же "Фарман" так низко летает?
– И не только "Фарман", сынок. Все самолеты в мире. Видишь ли, авиация только делает первые шаги. Можно сказать, учится ходить.
– Как ребенок?
– Примерно.
– Ну, а когда научится?
– Тогда, естественно, аэропланы станут летать повыше, – улыбнулся отец, доставая кисет с махоркой.
– Нет, я не про то, – не отставал Сережа. – Ведь как бы хорошо ни летали самолеты, они не смогут подняться выше воздушной оболочки… Верно?
– В безвоздушном пространстве пропеллеру делать нечего.
– Значит, человек никогда не сможет долететь до звезд, до других планет? – в голосе мальчика послышалось неподдельное огорчение.
– Ну, с космосом дело обстоит вовсе не так безнадежно, – произнес отец. – Тут есть ряд задумок, готовятся испытания. А может, где-то их уже и проводят.
– Но ты же сам говоришь, что самолет…
– Кроме самолета, Сережа, есть и другие летательные аппараты, – перебил отец, – которым окружающая атмосфера не нужна, более того, она только мешает… На них-то человек и двинется осваивать открытое пространство. Я-то, наверное, не доживу. А ты полетишь в космос. – Чайкин свернул толстую козью ножку и запалил ее.
– Пап! – решился наконец Сергей и тихонько коснулся отцовой руки.
– Да? – рассеянно ответил отец. Он глядел куда-то за реку, на заливные луга, с щемящим чувством вдыхая знакомые запахи мокрой лозы, влажной глины, зацветающей полыни.
– Я хочу прыгнуть с парашютом.
– Ты? – отец поперхнулся от неожиданности.
– Я.
– Не побоишься?
– Нет! – глаза Сережи заблестели.
– А что, если он в воздухе не раскроется?
– Раскроется, – уверенно парировал Сережа. – Ты же сам показывал мне, как в воздухе нужно дергать кольцо, чтобы он раскрылся. И устройство его я знаю, как свои пять пальцев. Хочешь, перечислю основные части парашюта?
– Ох и настыра, – покачал головой отец. – Мал ты еще прыгать, неужели не понимаешь? Подрасти немного. Парашютизм, брат, дело трудное, опасное.
Чайкин сунул окурок во влажную землю.
– Пап, а зачем нужно прыгать с аэроплана? Чтобы спасаться, если мотор откажет, да? Или в аппарате поломка случится?
– Верно, – сказал отец. – Но главное даже не в этом.
– А в чем?
– Ну вот представь себе. Идет бой. Бандиты засели в неприступном районе, где-нибудь посреди болота, на далеком островке, и делают оттуда набеги на город.
Мальчик сдвинул брови:
– Белые?
– Хотя бы. Наша боевая задача – выбить их оттуда. Как действовать?
– Подкрасться к островку и пострелять всех! – воскликнул Сережа.
– Подкрасться незаметно невозможно, – покачал головой Александр Христофорович. – Трясина чавкает под ногами, осока да камыши шуршат. К тому же у них боевые посты выставлены, чуть что – поднимут тревогу. А тут, брат, самолет. Поднимается в воздух, а на нем десант – группа вооруженных бойцов с парашютами. Прыгают бойцы, приземляются – и бандитам каюк!