Но временами поздними пришли каганы русов: Хельги-старый, а до него - Аскольд-варяг, сильно побили хазарские рати. И хоть потом хазары вновь заставили Киев дань платить, а всё ж не те стали... Отец Одихмантьевича ему рассказывал, как пришёл князь великий киевский Святослав и как побил он многих болгар и хазар. Диковинный был князь - и не варяг, и не славянин. Говорил и по-варяжски и по-славянски, а хохол во лбу носил, как степняк... Кто только в его дружине не состоял! И торки, и русы, но всё же была дружина в основе своей славянская. Славянских богов чтили, славянским идолам жертвы носили: петухов да быков, а то и людей...
Шибко тогда Одихманово племя боялось. Далеко на север откочевало. Но Святослав на Волгу прошёл много южнее, а назад не возвращался. Другим путём в Киев пошёл. Разгромил Итиль, перешёл на Чёрное море и по Днепру вверх поднялся в стольный град свой.
И опять стала мурома соловая людей имати (а пуще всего малолетних, кои родство своё забыть могут в новых странах да назад бежать не станут) и русам да хазарам продавать. Но при Святославе русы слабеть стали. Меньше в них стало варяжского корня, всё больше славяне русами стали зваться. И торговля людьми почти замерла, потому что среди русов стали попадаться люди с крестами на шнурках, которые верили невидимому Богу, и чтили Его бескровно, и рабами не торговали.
Потому служил Одихмантьевич хазарам, но если приходили дружинники киевские, от них данью малой откупался. Заходили они на полюдье редко. Больно далеко были леса муромские от Киева - матери городов. "А этот! - думал Соловей. - И не дружинник, а в Киев торопится! Зачем?"
И смутная догадка, что всё дело в том маленьком кипарисовом крестике, что на нитяном гайтане виднеется в распахнутом вороте Ильиной рубахи, заставляла его внимательнее вслушиваться в слова молитв, которые распевали отроки Ильи и он сам на утренней и вечерней молитве.
"Но ведь Киев - самое гнездо языческое! - думал Соловей. - Там ведь самое большое славянское языческое капище. Не так давно туда всех знаменитых идолов свозили. На горе им святилище строили... Правда, с этими идолами не всё гладко вышло: разные племена почитали разных богов. Своих богов, как родичей, не отдавали, а чужим богам не служили, а ругались! Потому бывали на местах служения такие драки, что до муромских лесов про них слухи докатывались..."
И хоть, говорят, сильны и другие боги в Киеве и служат своим богам и христиане, и подольские иудеи, и даже мусульмане, что приняли новую веру и вынуждены были бежать с Волги, а всё же главные боги, Перун да Сварог, - боги славянские, языческие. Им Киев-град и все племена - варяги, русы, древляне, тиверцы, уличи, северяне-вятичи, радимичи, полочане, словены - жертвы несут да костры возжигают. А боги мери, чуди, веси, муромы на Перуна да Сварога походят, потому Киев-град Соловью не враждебный. Боги не оставят Одихмантьевича, который всегда служил им. Кормил их кровью и жертвы всякие приносил, в том числе и пленников. Так что ехал в Киев Соловей, надеясь, что князь его вернёт в его земли, только заставит клятвы на верность принести и служить Киеву, как уже не однажды делали другие киевские князья: Хельги-старый, Янгвар, которого за жадность разорвали меж двух берёз древляне, Хельги - регина русов, Святослав-князь, а вот теперь - Владимир...
И не было особого труда клятву принести новому князю. Старый-то погиб, стало быть, и клятвы ему нет. Можно теперь и новому князю покориться.
Правда, Соловей клялся в верности хазарам... Но хазары далеко... Да и обязательств своих он не нарушал. Рабов поставлял на Великий шёлковый путь исправно. Кстати, может быть, в Киеве община подольских хазар-иудеев заступится за своего союзника, за верного Соловья-разбойника. А уж он потом рабами от них откупится. Надежды у Одихмантьевича были, и небезосновательные. Но меркли они, когда видел он широкую спину Ильи. Человека, для него совсем непонятного: ни киевского князя дружинник, ни князь, ни вождь... Клятв никому никаких не давал, а вот рвётся в Киев! Пленника везёт, который в Киеве, может, и гостем будет, а сам Илья - пленником! Но едет! И работорговцам Соловья не продаёт, и выкупа не берёт... Непонятный, как тот невидимый Бог, которому он постоянно молится, человек этот, Илья из Карачарова...
Неторопливой хлынцой-трусцой шёл крошечный отряд Ильи Муромца, сидня карачаровского, а слава бежала далеко впереди. Невидимые в лесах охотники присматривались к проезжающим да весть в свои становища несли. А как прошли Ильины отроки полпути - поредели леса. Стали слева появляться в рощах сначала поляны великие, а затем уж поля пошли, где рощицы малые гривками держались да затягивала, буйная на переломе лета, все овраги зелень. Начала краснеть бузина, начали розоветь бока у диких яблок, что попадались вдоль тропы-дороженьки...
В попадавшихся редко селищах и погостах путников встречали радушно. Соловья разглядывали с любопытством. Много про его куражества наслышаны были. Иные дивились, что он человек собою, потому - ходили слухи, будто он птица-оборотень.
Раза два летели из чащи в путников стрелы да выскакивали лихие разбойники. Однако их Илья на щит брал да плетью одной учил. Панцирь его стрелы пробить не могли, а в бою рукопашном никто с ним не мог сравниться.
- Что-то больно легко идём! - вздыхал Илья. - Говорили, что дорога вовсе непроезжая, ан вот нам и супротивников нет...
- Нет, потому что слава о тебе пошла как о воителе, - говорил старый гридень. - А случись тут крестьянину ехать неоружному, так и ждать долго не придётся - наскочат лихие людишки. Известное дело: вдоль дорог племена разбоем живут. А ты иди да радуйся, что тебя не тревожит никто...
- Это меня всего более тревожит! - вздыхал Илья. - Когда хорошо всё - мне особенно боязно. Беды жду!
- Да ну тя, накличешь ещё, - плевался гридень.
Так и далее странствовали...
Он пустил добра коня да и богатырского,
Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
Его добрый конь да богатырский
С горы на гору стал перескакивать,
С холмы на холму стал перемахивать,
Мелки реченьки, озерка промеж ног спущал.
Подъезжает он ко реченьке Смородинке,
Да ко тоей он ко грязи он ко черноей,
Да ко тоей ко берёзе ко покляпые,
К тому славному кресту ко Леванидову.
Засвистал-то Соловей да и по-соловьёвому,
Закричал злодей-разбойник по-зверинаму,
Так все травушки-муравы уплеталися,
Да и лазуревы цветочки осыпалися,
Темны лесушки к земле еси приклонилисн...
А тут старыя казак да Илья Муромец,
Да берёт-то он свой тугой лук разрывчатый,
Во свои берёт во белы он во ручушки,
Он тетивочку шёлковенькую натягивал,
А он стрелочку калёную накладывал,
То он стрелил в того Соловья-разбойника,
Ему выбирал право око со косицею.
Он пустил-то Соловья да на сыру землю,
Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному,
Он повёз его по славному по чисту полю,
Мимо гнёздышко повёз да соловьиное…
Глава 8
Канглы под Черниговом
Беда себя ждать не заставила. В пяти днях пути от Киева отряд увидел первые сожжённые сёла и первых убитых. Старый гридень, Илья и Одихмантьевич, который вроде оправился и пообвык в отряде Ильи и почти уже не чувствовал себя пленником, сунулись следы глядеть.
Сёла были славянские, а убитые - старики да несколько непогребённых воинов. Воины были полуодеты и безоружны - содрали с них оружие, что ли?
- Да и не было его! - сказал Илья, переворачивая на рассечённую спину молодого парня с удивлённо раскрытыми глазами. - Не успели они справиться.
- Да ободрали с него оружие! - сказал гридень.
- Илья прав, - прошептал Соловый. - Он в одном сапоге. Обуться не успел. А так бы сапоги стащили - босой бы лежал.
- Ты-то уж знаешь! - под нос себе пробормотал гридень. - Тебе ль впервой мёртвых разувать!
Соловый расслышал и усмехнулся.
- Кто, - спросил его Илья, - кто это набег творит? Хазары?
- Хазары так далеко не ходят теперь. Нет у них своей силы. Они других посылают. А полон - перекупают.
- Так кто?
- Канглы, - сказал Одихмантьевич, поднимая короткую стрелу.
- Кто-кто? - загомонили отроки.
- Печенеги? - спросил Илья. - Конно, изгоном идут на Киев?
- На Чернигов, - поправил Соловей. - Киев на левую руку от нас.
- Ну, что делать будем? - спросил Илья, когда оттащили из сожжённого селища мертвецов и уложили рядком, не ведая, как погребать. Славяне были язычники. - Что делать будем?
- Силы наши малые, - сказал гридень. - Надо скорее в Киев весть подавать. А в драку лезть нам не след.
- А ты как думаешь, Одихмантьевич? - спросил Илья Солового, поскольку отроки были в боях небывальцы и только глазами хлопали, а совета подать не могли.
- Ты в Киев идёшь? Ну и ступай себе, - ответил пленный. - Подымай там дружину княжескую да под Чернигов, ежели драться охота.
- Хорошо, когда канглы под Черниговом стоять будут, а коли изгоном возьмут? А коли и не возьмут, по селищам полон набрали - по этой дороге назад погонят. Пока дружина к Чернигову пойдёт, они уже в Дикое поле уйдут, за Изюмский бугор, а там их не нагнать, полона не отбить!
- Тебя с твоими мальцами, - сказал Одихмантьевич, - канглы конями стопчут и не почуют, только головы ваши под копытами конскими треснут.
- На всё воля Божия! - сказал Илья, поднимаясь в седло. - Бери, гридень, двух отроков, да скачите в Киев-град, а мы встречь канглы на Чернигов пойдём.
- А этого куды? - спросил гридень, кивая на Солового. - Ежели мне его вести, то двух отроков мало. Тут ночёвки три-четыре будет - ещё сбегёт.
- Куда мне здесь бежать? - усмехнулся Одихмантьевич. - Мне и так полон, и эдак. - А про себя подумал: "Одно дело - с витязем, пленившим меня в бою, пред очи великого князя, кагана киевского, прибыть, иное - со слугою его на верёвке, как собака, прибежать..."
- Я с тобой пойду, - сказал он Илье.
- Сбежит разбойник к печенегам! - заговорил гридень. - Непременно сбежит. Уж лучше его тут прикончить.
- Старый ты, а глупый, - сказал Одихмантьевич. - Только мне к дикарям этим в полон попасть недоставало! Для вас я - пленник, а для них - раб незнаемый!
- Всё врёт, собака! - закричал гридень. - Обманы пущает!
- Собака врёт! - огрызнулся мурома. - А я дело говорю.
- Тогда поехали, - подытожил Илья. - И вы поспешайте! Пусть дружина под Чернигов идёт. Непременно, печенеги там стоят. А ты не трус! - похвалил Илья разбойника муромского.
- Я с мечом ходил, когда ты ещё за мамкину юбку держался, - не принял похвалы мурома.
- Вона! - удивился, поворачивая Бурушку на Черниговскую дорогу, на северо-запад, Илья. - А я думал мы ровесники.
- "Ровесники", - передразнил его, становясь своим конём рядом ко стремени, Одихмантьевич. - Я тебя вдвое старше. Я Хельги Великую помню! Когда она ловам да перевесям рубежи устанавливала, я уже воином был.
- А какая она была? - спросил Илья.
- Хельги-то? - переспросил Одихмантьевич. - Истинно княгиня Великая! Во всём княгиня.
Он припомнил летнее утро, когда вместе с родичами и других родов воинами они долго шли лесами и сплавлялись по рекам к городищу, в котором их ждала княгиня.
Закованные в латы варяги стояли, опираясь на громадные двуручные мечи, на топоры с длинными рукоятями. Грозно вздымались их шлемы. Сильно схожие с ними были вои русов и славян. Только славянские воины, или, как они сами себя именовали, храбры, были одеты чуть пестрее и подешевле. Шлемы у них были деревянные, кожей обитые, охрой выкрашенные. Были тут и хазары черноглазые - наёмники, в меховых шапках и конно, с косами, на спину откинутыми, как у женщин, были и готы крымские в шлемах блестящих греческих.
Никогда, ни прежде, ни после, Одихмантьевич такой дружины не видывал.
Прямо на поле перед городищем были накрыты столы широкие, всякими яствами уставленные. Трубачи проревели в трубы позлащённые, и дружинники и гости уселись на лавки за столы. Вот тогда из ворот городища вышла княгиня. Было в её фигуре в княжеском корзно, которое украшала только одна серебряная фибула-застёжка, в бледном лице, что казалось белее повойника, что-то такое строго-величественное, что все воины примолкли и поднялись, не сговариваясь. Княгиня жестом пригласила всех сесть и поклонилась.
- Князь вас потчует во здравие! - сказала она звонко.
И только тут многие обратили внимание на то, что рядом с ней стоит князь Святослав, совсем мальчонка, - матери, невысокой, ниже плеча. Но и на его лице была та же строгая княжеская печать. Прямо и твёрдо глядели широко открытые серые глаза, и держался он как мужчина и как воин.
Он сел на высокое место во главе стола. Он первым поднял чару с мёдом, приветствуя разноплеменных воинов. Но слово сказала стоящая рядом с ним мать-княгиня. Коротко было слово, и не запомнил его тогда плохо понимавший славянскую речь Одихмантьевич, однако смысл понял и до сего дня в душе сохранил.
Было в том слове пожелание счастья и мира, добра и справедливости, было и объяснение, зачем позваны сюда разных языков люди. Одну державу, живущую по правде истинной, призывала создать Великая Хельги, где каждый будет в уделе своём покоен и благополучен и от врагов защищаем...
Долго кричали воины здравицы Великой Хельги, чтобы и за стенами города, куда ушла она, ибо не пристало женщине и ребёнку пировать с мужчинами, слышала она их.
Потому и принимали беспрекословно все границы, все ловы и перевеси, которые устанавливала Великая Хельги. И хоть многим сие казалось утеснением, однако соглашались, понимая: хоть и тесно, да справедливо. Особенно же по нраву пришлись погосты, которые устанавливала Хельги по разным землям и странам, чтобы сидел в погосте тиун княжеский, принимал по счёту дань с племён окрестных, а не шастал князь, как волчара, со стаей дружинников по городищам и весям, лихоимствовал да грабил, как тать, да брал, что ему глянется, а дружинники девок скоромили да бражничали, точно не в своём уделе, а в стране вражеской, и не дань берут законную, а грабят что ни попадя.
- Видать, научили Хельги уму-разуму древляне, - сказал тогда старый Одихмантий сыну своему, Соловому, - научили, разорвавши мужа её князя Игоря меж деревьев, наказывая за корыстолюбие и жадность. - Но сказано было без злобы, без злой радости.
И несли дани охотно, и границы держали честно, потому что все порядку довольны были. И дороги стали мостить, и новые поля выжигать, и городища ставить. Да только попёрли со всех сторон враги в богатую-то страну. А за каждым набегом, за каждой схваткой кровавой видна была рука Хазарии, которая, как умирающий колдун, хваталась за живых, норовя утащить с собою в могилу.
Это они раскачали племена степные. Выбили из-за Урала каменного печенегов, и пошла гулять по державе Киевской война. А Святослав-князь воин был изрядный и поражений не знал, но, кроме войны, и не ведал ничего...
Пока, уведя дружину, бился в краях дальних, частыми набегами сокрушили кочевники и дороги, и погосты, и всё, что так долго и мирно налаживала дальновидная Хельги. И опять рассыпались, словно прутья из веника незавязанного, все языки и племена, которые собрала воедино Великая Хельги, развалилось всё, будто стена каменная, без цемянки сложенная. Опять заколодели дороги, стали тати грабить, а разбойники рабов ловить да варягам и хазарам продавать. Стал и Одихмантьевич этим страшным промыслом жить.
Его мысли прервали выходившие из леса пешие воины.
- Кто вы? - спросил Илья, не обнажая меча.
- Сперва вы скажете, чьи вы, далеко ли путь держите?
Илья подумал и сказал правду:
- Едем Чернигову на подмогу...
- Тогда и нам с вами по пути. И мы идём Чернигов вызволять да полон отнимать. Мы ведь хоть и мужики деревенские, а данники князя черниговского, его отчины люди.
Таких отрядов становилось всё больше. И вскоре шла по дороге на Чернигов дружина немалая. Хоть и пестро были снаряжены и вооружены небогато, а шагали сноровисто; хоть и не вои шли, не дружинники, а мужики черносошные, но рвались в бой! Сокрушить лютого пришельца, отбить полон, освободить Чернигов-град от осады.
Такого единомыслия в простом народе Одихмантьевич никогда не видел, да если честно, то и славян столько, скопом да оружно, не встречал никогда: шли тут и бортники, и пахари, и кузнецы, и иного рукомесла люди, шли тут и охотники - лучники завзятые. И хоть усмехался Одихмантьевич: "Грозны, мол, вы на походе, таковы ли будете, когда на вас тучей канглы пойдут! Мол, хороши вы, на рать идучи. Не пришлось бы вам на рати в порты нас...", - но упирался его взгляд в широченную спину Ильи, и понимал он: в этом воинстве разнопёстром есть становой хребет, есть воевода. Странно было ему идти одним войском с мужиками, которых он, как зверей, по деревням отлавливал да, как скотину бессловесную, болгарам, хазарам да варягам продавал. Но удивительное новое чувство единения в большую воинскую семью заставляло его быть радостным, хотя каждую минуту он помнил, что пленник. Оружия-то ему не давали, больно худа была за разбойником славушка.
Совсем недалеко от Чернигова выскочили на дорогу всадники. Ополченцы всполошились, но оказалось, что это "свои поганые" - торки. Было их два десятка. Подскакали они на хороших конях к Илье, и дрогнуло его сердце, когда он увидел их оружие, посадку, одежду, а более всего - когда услышал тюркский язык, который был ему понятен.
- Ты кто? - спросил старший всадник.
И сидень карачаровский неожиданно для себя ответил тюркским словом:
- Богатырь. Илья, сын Ивана-христианина.
- Вижу, что богатырь, а какого ты племени? - всё так же по-тюркски спросил старший всадник.
- Деды вышли из земли Каса, каганата Хазарского, ради веры православной, - по-славянски ответил Илья.
- Ты похож на нас, - сказал горбоносый и темноглазый воин, - и одет и вооружён ты не по-славянски.
- Христос - моя отчина! И племя моё, и род мой, - чтобы не вдаваться в лишние толки, сказал Илья.
- В Киеве я видел христиан, - сказал торк. - Удивительные люди. Как можно молиться тому, чего нет? Я их спрашиваю: покажите своего Бога... Они говорят - он невидимый и везде. Как это может быть?
- Ты живёшь? - спросил Илья.
- Живу, - насторожился торк.
- Покажи мне, что такое жизнь!
Ошарашенный торк замолчал.
- Вы-то откуда? - переходя к делу, спросил Илья.
- Да мы сторожа киевская, княжеская. Татей да разбойников по дорогам гоняем, заставу держим.
- Что ж вы печенегов проворонили? - сказал Илья.
- А ты знаешь их сколько? Почти с тысячу! А может, и больше, если ещё другими дорогами идут! Мы, как положено, в Киев весть дали, а сами подмоги, дружины княжеской, ждём.
- И давно ждёте?
- Вторая неделя пошла!
- Стало быть, либо не дошли ваши вестники, либо князь вас бросил! Тут езды-то хлынцой, сказывают, три дня не будет.
- Наше дело печенегов ведать, а не биться с ними.
- Ну и чего вы ведаете? Стоят канглы под Черниговом?
- Стоят! Уж всю траву коньми приели! Скоро в обрат тронутся.
- Отсидятся, стало быть, черниговцы в осаде?