А Владимира этого сатана крутит да путает. Он, сказывают, так в Новегороде княжил, что, кабы не дружина варяжская, убили бы его мужи новгородские. До сих пор они на Владимира и родову его ножи вострят. А дружину свою варяжскую только тем и удержать может, что каждый день у него в терему пирование да столование идёт, да бражничание! А жён у него сразу несколько, и наложницы, блудницы искусные, и рабыни примеченные. И всё богатство, что в Киев рекой течёт, Владимир-князь проматывает. Слыханное ли дело? Хмельные варяги за брагою стали ругаться, что мы, дескать, деревянными ложками едим, так он взял всю казну киевскую, все дирхемы серебряные, да им на ложки и перелил!
- Силы у него нет! - сказал отец Ильи. - Вот он перед дружиной и заискивает. Подкупом её берёт, таковая дружина - ненадёжная! Страну грабит почище деда своего Игоря и всё пропивает-проматывает! Язычник, одно слово - язычник.
Слушали тогда отца Ильи калики перехожие, монахи печорские, согласно и сокрушённо головами кивали, а всё же вывели по-иному:
- Кроме как вокруг Киева, державе новой православной быть негде! А князь что... Князь - голова, а дружина - шея: куда шея повернёт, туда и голова смотрит. Аль не ведаете, как дружина жадная старого Игоря в лютую казнь от древлян предала?!
"А дружина и ныне варяжская! - думал Илья, покачиваясь в такт шагу конскому. - Правда, сказывают, варяги не те, что прежде, те вовсе по-славянски не говорили, а эти в Киеве от веку, а всё ж у волка ягнята не родятся! Их - много! Они все дела в Киеве вершат, легко с хазарами договариваясь... А вот православные-то христиане не видны. Есть, наверняка есть, да таятся". Теперь Илье надлежит открыто о себе сказать: "Я - сын христианский". Так заповедали калики и в том присягу с Ильи взяли - поворотить князя на хорошее. Отвадить от бесовского искушения. Да станет ли князь слушать? Илья-то не князь, не дружи} шик, не боярин знатный. Однако разница между тем, когда давал он обет в служение идти, и тем, что ныне, - есть. За спиной у Ильи - слава: очистил дорогу от разбойников Соловья да и самого его в Киев пленником везёт. С Чернигова-города осаду печенегскую снял, полон освободил. Таковая слава многого стоит! Тут и незнаемый знатным становится.
- Слава-то позади, а Киев-то впереди! Никто меня там не знает и не ведает, и захочет ли знать - неведомо! - не замёл ил Илья, как вслух сказал.
- Что? Что, Илья Иваныч? - спросил ехавший чуть впереди отрок.
- Да это так! Ошалел маленько от сечи под Черниговом.
- Страх! - согласился отрок.
- Истинно! - вздохнул Илья. Не то что был он в бою небывалец, приходилось ему и меч кровавить, и со стен камни в супротивника да стрелы метать, а всё ж в такой резне не бывал, и столько людей кряду не рубил, и поля такого, человечьим мясом устланного, не видел. Есть с чего ошалеть!
И подумал Илья, что теперь вот это - его служение постоянное будет! К тому он идёт. Да ещё проситься к такому служению станет, хоть душа назад к дому родному рвётся. Да ещё возьмёт ли его князь, не побрезгует ли...
- Киев! - взволнованно крикнул, оборотясь к ехавшим позади, дозорный отрок.
Илья поднял голову. Впереди, за широким разливом Днепра, на склоне холмистого берега, чернел Киев - мати городов русских, как велел называть его Хельги-старый, приведший сюда дружину сто лет назад.
На пути к Днепру их встретили три сторожи, во всех трёх воины были разные: и хазары, и варяги, и славяне... Хазары на Бурушку языками прищёлкивали, головами качали: мол, здоровенный какой, а славяне - на Соловья-разбойника, как узнавали, что это мучитель муромский!
Переправились через Днепр, уж когда солнце высоко стояло, через Подольские ворота и через весь Подол проехали невозбранно, поражаясь шуму-гаму и многолюдству.
Стучали в кузнях молоты, тяжко вздыхали мехи, пыхая жаром, дымились горны. Прилежно трудились мечники, лучники, копейщики, потому что первым делом испокон веку и, видать, до скончания веков будет промысел оружейный. А дале трудились ткачи, ювелиры, портные, меховщики-скорняки и прочего рукомесла люди. Народ тут всё был разноязыкий: славяне, хазары, евреи, торки заезжие. По мясным лавкам - ясы, касоги...
На берегу, на погрузке товаров, - русы, варяги, чудь и меря белоглазая, неизвестно как сюда попавшая.
Поразило Илью не столько обилие товаров разных, сколь ловко с ними управлялись. Особенно же верхи телег съёмные, колоды долблёные, в коих товары перевозили. В стругах они стояли плотно, друг дружки касаясь, поверху накрепко верёвками связанные. А как к берегу причаливали, брали их молодцы киевские и на передки тележные взваливали - как есть телеги оказывались.
С трудом прошли они ворота в град князя Володимира - велика тут была стража, сплошь варяжская. Только дородством и важеством Илья поразил их, и пропустили они дружину малую карачаровскую на широкий двор княжеский.
Встретил их старый гридень из Карачарова.
- Чё ты тута? - спросил его Илья.
- А где мне быть?
- Весть передал?
- А как же! Ан и без нас князь на печенегов ополчился. Дружину славянскую на Изюмский шлях послал. Повёл первейший воевода - Добрыня древлянский, дядя княжеский. Его князь Володимир пуще всех отичей и дедичей, пуще отца-матери почитает!
Гридень прижился при дворе княжеском, всех здесь знал. Вскоре вывел из терема Володимирова варяга, такого дородного да жирного, что и представить немыслимо, как он в дракарах - стругах варяжских помещается. Варяг подробно расспросил, откуда Илья да за какой надобностью, и наказал ждать...
Илья спешился, велел отрокам доглядывать за Соловым и, отводя глаза от его ищущего взгляда, перешёл ближе к распахнутым дверям княжеского терема. Варяг появился и мигнул Илье - заходи, мол. Илья, набычившись и сутуля широкие плечи, прошёл за ним в теремную горницу.
Жаром и потом многолюдства обдало его. В огромной горнице стояли столы широкие, и за ними пировало число воев немыслимое: человек с двести! Никогда лесной карачаровский сидень такого многолюдства не видывал.
- Садись пока тута, - сказал варяг толстомясый, кивнув Илье на самый край нижнего стола...
Илья присел рядом с оруженосцами и отроками. Выше по столу сидели дружинники, а ещё выше - бояре и гости заморские. На почётном месте, за княжеским столом, что стоял поперёк горницы, сидели плечо в плечо варяги знатные, хазары-тюрки с косами, и хазары-иудеи с пейсами, и вовсе Ильёй незнаемые послы византийские.
Илью поразили их тонкие, словно из кости слоновой резанные, лица. Люди смысленные, по всему видно, да не крепкие. Не то что варяги - будто топором рубленные, нечёсаные, страшные, щербатые, горластые, пьяные... Хмельны были и хазары с косами и бритыми, как у женщин, лицами, ан вот не хмельны бояре да хазары-иудеи с пейсами, кои вились у щёк. А посреди стола сидел князь Володимир, не пьян, но и не трезв, - горячие глаза выдавали в нём хмель, да и говорил он горячее, чем к случаю прилично.
- Среди богов наших первейший есть Перун! Он дружину княжескую боронит! Он воям силу даёт! - кричал князь.
- Первейший бог есть Велес! - возражал ему, сидя среди славян-дружинников, волхв-жрец славянский. - Велес - бог скотский! Он приплод всему сущему умножает, он стада от немощей и болезней блюдёт... А ты, князь, воздвиг жертвенник - капище богу, нами не почитаемому и не знаемому! Перкунасу! Он бог ятвягов да дружины твоей! А что он может? Молнии метать да наказывать, а может ли он народ свой блюсти?
- Не Велес, а Ярило - бог первейший! Он тепло и светло даёт! Он землю согревает и всё в ней сущее пробуждает к жизни. Ярило - бог пахарей и пастухов, а Перун - бог дружинников. Ты угодить дружине хочешь, потому и воздвиг ему капище! - встревал другой волхв.
- Братие! Братие! - кричал князь, и каштановые кудри его, как грозди виноградные, свисали из-под княжеской позлащённой короны. - Братие! Да созиждем пантеон богов наших! Потому и приказал я собрать всех богов - от всех язык, со всех земель! И воздвиг им капище в Киеве потому, что надо нам усобицу кончать! Мы во единый народ, во единую отчину слиться должны...
- Это с кем? - кричал варяг. - Со славянами-рабами?..
- Да мы тя, свейская морда, из Киева взашей вытурим! - отвечал ему гридень славянский и тянулся через стол - уязвить варяга чем ни попадя.
- Братие! Братие! - кричал Владимир и не видел, как ухмыляются, не скрываясь, хазары-иудеи, как отводят глаза византийцы. - Несть в вашей пре толку!
- Князь глаголет! Князя слушайте!.. - закричали десятские, сотские, и хмельная дружина едва утишилась.
- Собрали мы на холме Перуновом всех досточтимых богов: и полянских, и древлянских, богов варягов и радимичей, богов кривичей и сербов, дабы все в державе нашей равны стали! Потому что князь - всем отец и радетель...
- И вдруг в тишине, на минуту воцарившейся за столом, чей-то трезвый голос явственно произнёс:
- Сие не боги, а истуканы, резанные человеком! Дрова-чурки и каменюки бессловесные!
- Кто сказал? - закричал, стуча кулаком по столу и разметав кудри, огненноглазый князь Владимир.
- Я! - сказал, поднимаясь из-за стола, варяг, сидевший неподалёку от Ильи. - Я сказал! Десятник Фёдор варяжской дружины. Христианин!
Илья вздрогнул, услышав эти слова. До сих слов он робел, за столом широким сидючи, а теперь робость, как сон, отлетела; будто проснувшись, глянул он на варяга поднявшегося.
- А не боишься, что боги отец наших накажут тебя? - прошипел сидевший напротив славянский волхв.
- Это не боги, а сатана, который, приняв личину их, душам людским вредит! - бестрепетно сказал варяг.
Илья впился в его лицо? светлое, северное. С распахнутыми голубыми глазами.
- Будь ты проклят! И пусть покарают боги весь род твой и лишат тебя потомства! - завопил волхв.
Несколько варягов и славян схватились за мечи...
И тут Илья поймал на себе взгляд Владимира. Взгляд был ясен и трезв.
- Откуда ты? - спросил князь, и пьяный шум за столом стих.
Лица всех обернулись к Илье. Даже отроки, что разносили яства на широких блюдах и на столы их ставили да вина в чары подливали, остановились.
Илья поднялся во весь рост:
- Из Карачарова муромского! Пришёл к тебе в дружину воем!
Дружинники за столом засмеялись.
- Много званых, да мало избранных! - сказал князь. - Твой спрос - моя воля! Чем заложиться можешь, что мне ты надобен?
Дружинники все повернули лица к Илье; тихо стало, только собаки грызлись из-за костей, бросаемых пировавшими под столы.
- Я Чернигов от печенегов ослобонил. И полон взятый по селищам распустил!
- Ты? - захохотал князь, и вослед за ним вся дружина.
- Да ты видал ли хоть одного печенега? Мы на Изюмский шлях воеводу Добрыню древлянского отрядили, и то нам сумнительно, что возьмёт он печенегов.
- Знамо, не возьмёт! - сказал Илья, его начало потряхивать от смеха дружины громогласного. - Ему и брать нечего! Я печенегов всех побил!
- Да... - сказал Владимир-князь. - Много видал я брехунов и хвастунов, а этот брешет и не краснеет... Не ушибся ли ты на голову?
- Нет! - сказал Илья как можно спокойнее. - А не веришь - пошли гонца узнать: где ватаги печенежские и затворен ли Чернигов-град стоит?
- Гонцов слать мне не почто... - надул красные жадные губы молодой князь. - Она, правда, сама явится. Ты врёшь, тебе и доказывать! Как зовут тебя?
- Илья, Иоанна-христианина сын...
- О! О! - зашевелились за княжеским столом хазары-иудеи, затрясли пейсами. - А верно ли слух идёт, что ты Соловья Одихмантьевича в полон взял?
- А верно ли, - повторил за иудеями Володимир-князь, - сплётки про тебя бают, что ты полонил Одихмантьевича?
- Не сплётки, а истина! - сказал Илья. - Вона он у тебя во дворе стоит. Повязанный...
Мигом взметнулись за княжеским столом гости. Сам князь, накинув на правое плечо подбитое соболиными шкурками корзно, резво вскочил из-за стола и пошёл, топая каблуками сафьяновых сапог, на высокое гульбище своего терема.
Илья не торопясь спустился вниз, вывел связанного Соловья и стал рядом посреди широкого княжеского двора.
- Ты ли Соловей Одихмантьевич? - спросил Владимир-князь, чуть перегибаясь через перила.
- Я! - ответил Одихмантьевич. - Я - сумилайнен... из Одинхейма!
Илья стоял так, что ему были видны все, кто высыпал и на широкое гульбище, и на крыльцо, виден и Соловый, что стоял не смущаясь. Разговаривал с князем не то что как с ровней, а вроде даже как с младшим.
Сильно изменилась его повадка. Так стоял и так говорил он, будто не пленник, а посол державы могучей. Видать, разглядел он своим единственным глазом среди толпы, окружавшей Владимира, союзников, а стало быть, и заступников. И в подтверждение своей догадки услышал он нарастающие и всё громче звучащие речи.
- Что ж он, как пленник, повязанный стоит? Это рыцарь, нами знаемый и повсюду славный... Его нужно в терем звать да принимать в дружество.
- Пущай связанный стоит! - кусая губы и нервно вцепившись в перила тонкими пальцами, перстнями унизанными, сказал князь. - Пущай стоит, разбойник! Он державу мою зорил, людей полонял...
Но уже теснились к Владимиру хазары, что-то шептали на ухо - видать, объясняли, что надобно с Соловым дружество водить.
- Невелика мудрость врагов наживать, - доносилось до Ильи, - надобно врагов в друзей обращать.
- Он все дороги перекрыл татями да разбойниками своими, - пристукнул кулачком, притопнул ногой князь.
- Вот и ладно... - плыл шёпот. - Он места тамошние ведает, воев имеет, и все ему подвластны, а что боятся людишки тамошние - тебе это, князь, на руку!
И понял Илья то, что старцы говорили: "Князь - голова, а вот это - шея его... Куда шея поворотит - туда и голова глядит..." Вот они и поворачивают, а у князя силы нет, чтобы по-своему сделать... Али он не ведает, что николи Соловый служить ему не будет, а хазары-иудеи хитростные своего данщика выгораживают, кто им служит и дале служить станет?
Жадно всматривался Илья в капризное лицо князя. И видел: про князя можно что угодно сказать: и сластолюбец, и гневлив, может, и на сечу не горазд, но что глуп - никому бы в голову не пришло.
Встретился князь глазами с Ильёй, и понял богатырь: ищет он выхода, и слобонить Солового ему резона нет.
"Он же разбойник!" - подумал и глазами показал на Солового Илья.
"Знаю, - немо ответил князь. - Но видишь, что делается. И дружина, и послы хазарские - за него".
А голоса за Одихмантьева сына уже звучали всё громче, всё увереннее:
- Освободить, в дружину звать! Огнищанином делать!
А кто-то уж вякнул:
- Воеводою муромским!
Уже и хазары-тюрки языками защёлкали, мол, нехорошо такого знаемого воина во дворе, с верёвкой на шее, держать. И варяги начали прихохатывать да на шутку всё переводить, дескать, кто из нас не разбойничал - это как посмотреть...
Византийцы стояли отдельной невеликой кучкой и глядели более с любопытством, как на игру занятную в тавлеи, следили, какой ход князь сделает, что предпримет. Славяне смотрели на Солового по-волчьи. Это их родичей он по лесам имал... Скрипели зубами и беловолосые воины мери, что в лесах муромских с Соловым соседствовали. Но они, как понял Илья, более на него самого злобились: зачем он в Киев стольный разбойника приволок - его тут, не ровен час, боярином сделают.
Князь Владимир кусал губы, не видел выхода, и молчание его затягивалось. И он опасался, что присутствующие увидят его слабость перед дружиной и прочими. "Нужно, чтобы Соловей говорил! Нужно, чтобы он наболтал побольше, а там речи его как угодно повернуть можно".
- Сказывают, ты свистишь по-соловьему. рычишь по-звериному? - не то смехом, не то всерьёз сказал Владимир.
И многоопытный, немолодой Одихмантьевич понял, что князь норовит всё на пустую забаву свести.
Он свистнет, гридни посмеются - так всё и уйдёт, как вода в песок. Ему же нужно показать, что не князь тут хозяин и не боится он (вождь народа лесного, про кого легенды ходят, что и в птицу он превращается, и крылья у него совиные бесшумные) внебрачного сына рабыни.
- А ну-ко покажи нам своё умение! - смеясь, сказал князь, стараясь уйти от серьёзного разговора.
Но непрост был Одихмантьевич.
- Не ты меня пленил, не тебе мне и приказывать, - сказал он как можно спокойнее.
Его слова вызвали одобрительный гул. Особенно развеселились варяги.
"Сейчас князя по плечам станут похлопывать!" - подумал Илья.
А Соловый посмотрел на Илью весело: дескать, видал, как по-другому поворачивается, но напоролся на тяжкий взгляд Ильи.
- Свисти! - пророкотал Илья. - Свисти, собачий сын! Как тогда на болоте свистел!
- Дурак ты! - прошептал Соловый и сплюнул под ноги Илье. - Дурак.
- Ан нет, - ответил Илья.
Он понял, о чём это Соловый-разбойник: мол, в дружину хочешь, а князь тебя не возьмёт. Он меня, вождя народа лесного, боярином сделает, а уж тебя я возьму. Я тебе цену знаю! И сейчас тебя, дурака неотёсанного, я возвысил! А вслух Соловый сказал:
- Я в дороге притомился! Подайте мне чару вина самолучшего, а уж тогда я вам свистну.
- Как слуге приказывает! - прошептал кто-то из славян.
А Илья, даром что в стольном городе не жил, во пиру не сиживал, понял, что ежели поднесут чару - стало быть, Соловый из пленника в гостя превращается. Но уже торопился кто-то из оруженосцев хазарских, бежал по ступеням крутым, расплёскивая темно-алое вино византийское из чаши серебряной.