- Видите, дорогие товарищи, какое получается дело! Возможно, нам предстоят тяжелые бои. Так уж давайте сорганизуем наш отряд как следует. Командир отряда - это я. Нужен еще комиссар. А ну, поднимите руки, у кого имеется партийный билет?
Руку поднял только один Клевцов.
- Дело, значит, ясное. Тебе, Клевцов, и быть комиссаром, - сказал Никулин. - А начальником штаба назначаю Фомичева Захара.
Фомичев испугался.
- Да ты что, товарищ командир! Какой я тебе начальник штаба? Я и близко никогда к штабу не подходил. Я краснофлотец рядовой.
- А я кто? - ответил Никулин. - А Клевцов кто? Ничего, брат, не поделаешь - война. Понадобится - так не то что начальником штаба, инженером тебя назначу, и будешь работать. Прошу не возражать, товарищ Фомичев, приступайте к выполнению обязанностей.
Казначеем и начальником всей интендантской части Никулин назначил Папашу. Фомичев тут же вручил ему найденную в овраге кожаную сумку, туго набитую советскими деньгами.
Папаша, явно польщенный оказанным ему доверием, все же поворчал для приличия.
- Страсть не люблю с казенными деньгами возиться - один грех с ними. Сколько тут?
- А бес их знает, - отозвался Фомичев. - Посчитай, потом доложишь.
- Э-э-э, нет! - сказал Папаша. - Обожди! Такого правила я никогда не встречал, чтобы казначей деньги принимал без счета. Если уж по-настоящему, то надо комиссию: я, ты и еще два члена. А потом акт надо составить, - добавил он, желая блеснуть перед моряками знанием финансовых порядков. - Один, значит, сдал - подпись, второй принял - опять же подпись, а внизу чтобы члены расписались.
- Ну вот! - нетерпеливо вмешался Никулин. - Тебе еще несгораемый шкаф сюда, пишущую машинку да пару счетоводов!
Насмешник Жуков сокрушенно покачал головой.
- До чего же быстро эта самая бюрократия в людях заводится. Вот человек был как человек, а стал начальником - сейчас ему комиссию подавай, акты, ведомости разные, отчеты! Пропали вы, Папаша! - Жуков под общий смех махнул рукой. - Не быть вам больше матросом…
- Будет скалиться-то! - огрызнулся Папаша. - Ты, может, казенных денег и в руках никогда не держал, а я в колхоз из банка по двадцать тысяч возил!
Обидевшись, Папаша надулся, отошел с Фомичевым в сторону и сел считать деньги. Он считал нудно, медлительно, проверяя каждую пачку. Фомичев томился, зевал, тоскливо смотрел по сторонам, но терпел: такая должность, ничего не попишешь.
Никулин тем временем советовался со своим комиссаром. Решили, что Клевцов останется пока в овраге, на случай, если уцелевшие фрицы явятся за своими пулеметами, а Никулин с тремя бойцами пройдет на опушку, где выброшен был десант: посмотрит, как там и что.
- Коновалов, Крылов, Харченко! - позвал Никулин. - Автоматы в порядке? Гранаты взяли? Пошли!
В каких-нибудь трехстах-четырехстах метрах от оврага лес начал сквозить, кустарник поредел, тропинка обозначилась яснее. А еще через сотню метров моряки вышли на веселую, приветливую опушку. Дальше расстилалась холмистая степь - просторная, широкая, в алых лучах низкого солнца. Вправо, на оголенных полях, стояли копны хлеба.
- Не высовывайтесь, - предупредил Никулин. - Возможно, фрицы наблюдают. Смотрите зорче.
Но сколько ни смотрели моряки, ничего не увидели. Горбились пологие холмы, желтоватые вблизи и дымно-сизые на горизонте, мирно зеленел одинокий дубок, выбежавший из леса в степь, плыли по небу синеватые облака, унося куда-то в иные края свою влагу. Протянули, курлыча, журавли. Никулин долго смотрел им вслед, пока станица их не растаяла в небе.
- Тише! Самолет, - сказал Харченко. Он приподнялся на локте, глаза его остановились.
- Да нет, почудилось тебе, - возразил Никулин вслушиваясь.
- Я на корабле первым слухачом был, - ответил Харченко. - Я в таких делах не ошибаюсь. Идет сюда. Идет с норда.
И верно - Никулин да и остальные тоже вскоре уловили слабый, отдаленный рокот мотора. А Харченко, весь подобравшись, спружинившись, как хороший пойнтер на стойке, слушал, казалось, не только ушами, но всем телом.
- Немец! - сказал он твердо и уверенно. - Разведчик. "Хеншель". Справа от нас, на малой высоте.
Воющий рокот близился, нарастал. Через минуту моряки увидели немца. Вспыхнув крыльями на крутом вираже, он направился прямо к лесу. Харченко не ошибся - это был действительно "хеншель".
Разведчик сделал широкий круг над опушкой, затем над лесом. Вторично он появился над опушкой совсем низко - ясно были видны кресты на его крыльях, свастика на хвосте.
Никулина обожгло догадкой.
- Посадочные знаки! Живо! - скомандовал он. - В две минуты!
Крылов и Коновалов, помчались к оврагу прямиком, с треском ломая кусты, с разбегу пробивая заросли. Голос Никулина вернул их:
- Назад! Не надо!
Оказалось, что Фомичев уже сообразил сам, без подсказки, и, захватив мешок с посадочными знаками, прибежал на опушку. А разведчик опять ушел далеко за лес, и рокот его мотора затих. Пока бойцы расстилали по траве посадочные знаки, Никулин не мог найти себе места: а вдруг совсем улетел, не вернется, не увидит? Но вот снова начал нарастать гул мотора, и вскоре по земле опять скользнула темная быстрая тень - разведчик вернулся.
Он покачал плоскостями в знак того, что понял выложенные сигналы, и ушел на запад, прямо на солнце.
"Юнкерсы" с веста!.
- Что ты думаешь по этому поводу? - спросил Никулин у своего начальника штаба.
- Думаю, полетел за своими.
- Точно! - подтвердил Никулин. - Объявляю аврал! Все немецкое снаряжение доставить из оврага сюда! Парашюты пусть остаются пока на месте.
Через пятнадцать минут приказание было выполнено.
Никулин подозвал к себе комиссара и начальника штаба.
- Может по-всякому случиться, - сказал он. - Могут выбросить десант на парашютах, а могут транспортные самолеты пригнать. Если на парашютах - начинайте бить в воздухе. Если самолеты - не стрелять, пока не приземлятся. Отряд разбивается на четыре группы: первой командую я, второй - Клевцов, третьей - Фомичев, четвертой - Жуков. В каждой группе по два пулемета. Всю эту площадь вокруг посадочных знаков берем в кольцо. Пулеметы проверить заранее!
Быстрым шагом, почти бегом, он обследовал поле, указал каждому командиру его позицию. Для себя он выбрал позицию в копнах.
Опробовали пулеметы. Сухая дробь коротких очередей гулко отдавалась в лесу. Встревоженный стрельбой, с дальнего бугра тяжело поднялся большой коршун и на распластанных крыльях медлительно поплыл в закатных лучах - совсем низко, почти задевая за жесткий сухой бурьян. Солнце опускалось, широкий степной закат слепил. Степь местами нежно и прозрачно алела, местами густо синела - там, где легли длинные тени холмов.
- Ничего не слышишь? - спросил Никулин у Харченко.
- Пока нет.
Крылов сидел поодаль и старательно мастерил из двух носовых платков и двух палочек сигнальные флажки. Закончив работу, он встал и попробовал свое изделие. "Вася, Вася, Вася", - трижды написал он и остался доволен: флажки получились на славу, жаль только, что белые.
Жуков, дожидавшийся здесь своих бойцов, которые нагружались в лесу гранатами и пулеметными лентами, прищурился, усмехнулся.
- Вот, Вася, жаль, что девушки семафора не знают. А то и бумагу не надо бы тратить. Пиши себе да пиши флажками: "Дорогая Люба! Вы мне очень нравитесь. Скажите, где мы с вами можем встретиться…".
- Довольно! - рявкнул Никулин. - Нашел время для шуток! Ты почему здесь? Где твое место? Почему ты не на своей позиции?
Жукова точно, ветром сдуло, и больше он к Никулину не подходил.
Тускнели, меркли в степи алые отблески, от копен гуще, теплее шел сытный и пыльный запах зрелого хлеба, свежей соломы, закат угасал, его пламенное золото блекло, но еще прозрачен, ясен был воздух, еще светились слабым сиянием гребни холмов, еще купались в последних лучах высокие облака с оплавленными краями.
- Тише! - сказал Харченко.
Все замерли, впились глазами в небо, но в нем ничего, кроме тишины и облаков, не было.
Харченко затаив дыхание вслушивался.
- Идут!
Никулин шепнул Крылову:
- Передавай: слышим самолеты.
Крылов передал. Клевцов, Фомичев и Жуков приняли сигналы.
Слабый рокот в отдалении был едва уловим, а Харченко с горящими от возбуждения глазами уже докладывал командиру:
- Транспорты. "Ю-52". Идут с веста.
"Идут с веста", - флажками передал Крылов.
…Огромные тяжелые "юнкерсы" с гулом и ревом кружили над степью, прицеливаясь для посадки. Моряки залегли у пулеметов и ждали.
Вот первый самолет коснулся земли и, мерцая пропеллерами, подбрасывая хвост, покатил прямо на копны. Раньше чем погас его разбег, сели второй и третий "юнкерсы". В то же мгновение со всех четырех позиций, из восьми пулеметных стволов хлестко ударил по "юнкерсам" огневой ливень. Пули запели, заныли, застучали, прошивая фюзеляжи, плоскости, бензобаки, моторы. Один из "юнкерсов", еще не успевший остановиться, начал было набирать скорость, намереваясь взлететь, но в мотор ему, в самое сердце, вонзилась длинная очередь - и взмыл над "юнкерсом" хищный язык желтовато-красного пламени.
Так начался этот бой.
Пулеметы и автоматы группы Никулина били в упор по самолету, остановившемуся у копен, зажгли моторы и плоскости. Самолет горел. Озаренные племенем, выскакивали из него автоматчики и тут же падали, скошенные огнем.
Но одного не предвидели моряки - что, кроме автоматчиков, "юнкерсы" доставили по воздуху еще и легкие танки.
Низкий, плоский, широкий танк, рыча гусеницами, выполз из-под самолета и, набирая скорость, поливая копны шквальным огнем, двинулся прямо на позицию Никулина. И промедли Никулин, поддайся растерянности, нерешительности, колебаниям - всем был бы конец! Но с той минуты, как назвал он себя командиром, и мысли, и чувства, и воля в нем обострились, напряглись до предела: он находил решения и выходы мгновенно, словно кто-то подсказывал со стороны.
- Если меня убьют, примешь командование над группой, - сказал он Крылову.
Быстрым, но спокойным движением он взял две связки гранат и легко, не принуждая себя и ничего не преодолевая в себе, выбежал навстречу танку. Пули смертельно заныли и зашелестели вокруг, но даже подобия страха не шевельнулось в его душе, даже слабой тревоги за себя не почувствовал он - такая легкость была у него на сердце, что он, может быть, даже засмеялся бы, если бы только в этих спрессованных секундах нашлась одна свободная для смеха.
Размахнувшись, он метнул связку и упал ничком, чтобы не задело осколками. Связка была еще в воздухе, а Никулин, опережая мыслью ее полет, уже знал, что не промахнулся, что сейчас вместе, со взрывом лопнет, разорвется гусеница, танк закрутится, разбрасывая землю, и остановится… Тогда вторую связку - по башне!
Так и случилось: гусеница вместе со взрывом лопнула, распалась, танк, разбрасывая землю, закрутился на месте; вторая связка пришлась точно по башне, и огонь танка прекратился.
Веселый, возбужденный, с горящими щеками, словно хватив добрую чарку спирта, Никулин вернулся в копны.
- Вот и все! - сказал он Крылову, который, приподнявшись от пулемета, смотрел на него восхищенными, сияющими глазами. - Чего там долго балакать с ними!.. Раз-два - и в ящик! Однако ты, Крылов, держи их на мушке. Врут, подлецы, вылезут, долго не высидят в своей керосинке.
По копнам стреляли уцелевшие одиночные автоматчики, но их огонь был слаб, редок, неточен. Крылов, желая отличиться перед командиром, быстро погасил два автомата. Огонь немцев стал еще реже. Словом, бой на участке Никулина можно было считать выигранным начисто.
Между тем на участке Фомичева и Жукова творилось что-то непонятное - полное затишье, в то время как на участке Клевцова дело разгоралось все жарче и жарче. Там стучали автоматы, пулеметы, беспрерывно дрожало бледно-судорожное пламя вспышек. А сумрак сгущался, к тому же опустился туман, застилая видимость.
- Надо, пожалуй, туда сходить, - сказал Никулин. - Поглядеть, что у них там… Крылов, группу оставляю на тебя. Самое главное - следи за танком.
Перебежками, а кое-где по-пластунски он направился к позиции Клевцова. Он торопился, чувствуя по накалу боя, что дело там осложняется. Когда он был почти у цели и уже различал во мраке смутный силуэт вражеского самолета, грохнул вдруг оглушительный взрыв, к небу поднялся сноп огня, и все затихло. Прозвучала короткая очередь - последняя.
…А еще через десяток минут Никулин пришел на позицию Фомичева. Там встретил он и Жукова.
- Ну, что у вас? В чем дело?..
- Да что! - выругавшись, ответил злым, раздраженным голосом Фомичев. - Не приняли, сволочи, боя - скорее лапки кверху. Вон они стоят - в полном комплекте, с летчиком и бортмехаником. А вот и оружие ихнее.
Он указал на сваленные в кучу пулеметы, автоматы, гранаты, ножи. В стороне темнела группа пленных. Тлели огоньки папирос.
- Курят еще, гады! - Фомичев скрипнул зубами. - Отобрать, что ли, папиросы у них?
- Оставь, не надо!
- Самолет в исправности, - докладывал Фомичев. - Танк тоже в исправности, даже не отцеплялся. Без выстрела сдались. А как там у Клевцова дела?
- Клевцов убит, - ответил Никулин. - Коновалов и Серебряков убиты.
Прощайте, друзья!
Клевцов открыл огонь в тот момент, когда второй "юнкерс" только что коснулся земли своими колесами. Пули перебили шасси, "юнкерс" скапотировал, погнув правую плоскость и высоко задрав левую. Удар был так силен, что летчиков, как это потом выяснилось, убило на месте, а танк, подвешенный к фюзеляжу, вышел из строя.
Но автоматчики в кабине уцелели. Несколько немцев выпрыгнули и залегли, прикрывая огнем высадку остальных. Комиссар приказал Коновалову и Серебрякову взорвать самолет вместе с фашистами.
Не доползли моряки. Огонь многих автоматов сосредоточился на них. Сперва ткнулся в землю пробитой головой Коновалов; шагах в пяти от него полег и Серебряков. Комиссар видел все это из своего укрытия.
- Эх, гады! - сказал он, стиснув зубы. - Погубили ребят. Гранаты мне!
По-пластунски, переметнувшись через бугорок, комиссар пополз к самолету. Навстречу ему зашипел, завизжал свинцовый град. Слетела, сбитая пулей, бескозырка, срезало как ножом полевую сумку. Две пули прожгли плечо комиссара, две застряли в ногах. Превозмогая боль и смертную слабость, комиссар упрямо полз вперед и вперед. Еще одна пуля - в бок, смертельная. Комиссар встал на колени и метнул гранаты под "юнкерс", которого уже почти не видел.
После взрыва огонь немецких автоматчиков прекратился. Моряки бросились к своему комиссару. Он был мертв.
…Хоронили моряков на сельском погосте. Отсюда, с голого бугра, было видно далеко в степь, до самого края. День выдался ясный, холодный, порывистый ветер дышал севером. Гнулись редкие лозины, роняли мертвую листву, ветер гнал и крутил ее по земле.
Могилу для товарищей моряки приготовили глубокую, просторную. Колхозные плотники сделали гробы. Папаша достал где-то красные полотнища и обил крышки. Он же приготовил надгробие - большой плитчатый камень с высеченной зубилом надписью. На похоронах было много колхозников. Местный учитель привел свою школу.
Краткой была речь командира:
- Мы хороним товарищей, которые вместе с нами начинали бой. Мы в этом бою победили, хотя враг несравненно превосходил нас численностью и оружием. У нас были только одни кулаки, у него и автоматы, и пулеметы, и гранаты, и танки, и самолеты. А победили мы потому, что дрались за правое, за святое дело, за советский народ, за нашу Родину! В борьбе за ее честь и свободу, за счастье народа погибли наши дорогие друзья Клевцов, Коновалов и Серебряков. Им вечная память и слава, а врагам месть и гибель! А вы, ребятишки, - обратился Никулин к школьникам, - когда будете большими, поставьте на этой могиле хороший памятник.
Он подошел к убитым, положил каждому на сердце бескозырку, заботливо расправив ленточки.
- Так и хоронить! - приказал он.
Застучали молотки, потом застучали комья земли по крышкам гробов. Быстро вырос над могилой холмик. Моряки отсалютовали троекратным залпом.
Прямо с кладбища направились на ближайший железнодорожный разъезд. Никулин спешил, потому что со всех сторон шли смутные, тревожные слухи. И уже тянулись по дорогам телеги, груженные домашним нехитрым скарбом, запряженные лошадьми, волами, а иногда и коровами. В деревнях, через которые шли моряки, то и дело попадались хаты с заколоченными окнами и дверями. Эти невеселые картины были знакомы Никулину: значит, враг близко.
Никулин сосредоточенно думал о погибших товарищах, о судьбе отряда - выскочить бы поскорее к своим да не напороться часом на какое-нибудь крупное немецкое соединение.
- Фомичев! - позвал он.
Подошел Фомичев и грузно зашагал рядом, в ногу.
- Думка одна меня тревожит, товарищ начальник штаба, - сказал Никулин. - Подозрительный этот десант у них был. Если бы это просто диверсионная группа, они бы танков ей не придали. Уж не забивают ли они клин в наш фронт где-нибудь поблизости?
- У меня у самого такая же думка, - признался Фомичев. - Значит, имели какую-то цель, раз танки послали.
- Какую же цель?
- А вот теперь, товарищ командир, давай думать. Линия фронта далеко ли от нас?
- Бес ее знает, где она проходит. Может быть, в ста километрах, а может быть, и в тридцати.
- Я вот думаю, что в тридцати, - сказал Фомичев. - Ты радиостанции, что в овраге нашли, осматривал? Нет? А я, брат, их разглядел, я в этом деле кое-что смыслю. Оба передатчика на ультракороткие волны, ближнего действия. От силы на двадцать пять - тридцать километров. Теперь смекай, чуешь, чем пахнет? - Невесело усмехнувшись, Фомичев добавил: - Хороши мы будем, если к фашистам в самую пасть попадем.
- Не попадем, - сказал Никулин. - Зубов у них не хватит нас разжевать. Сейчас на разъезде надо будет уточнить обстановку. Свяжемся по телефону с каким-нибудь военным комендантом.
Фомичев отозвался:
- В колхозе мне говорили, будто поезда вторые сутки не ходят.
Тихон Спиридонович
Разъезд был тих, безлюден, пуст - обычный степной разъезд с низеньким земляным перроном, с облетающими акациями в палисаднике. Кругом серела степь - унылая, осенняя, до того голая, что сердце щемило!
- Нет, не брехали в колхозе, - сказал Фомичев, разглядывая тонкий желтоватый, налет на отполированной поверхности рельсов. - Поездов не было давно.
Начальника разъезда нашли в дежурной комнате. Высокий, веснушчатый, небритый, с какими-то соломинками и пухом в рыжих всклокоченных волосах, он занимался странным, вовсе уже несвоевременным в такие дни делом - набивал патроны для охотничьего ружья. На столе лежали какие-то железнодорожные документы, начальник мял их и бумажными комками с помощью молотка запыживал порох в медных закопченных гильзах.
- Здравствуйте, - вежливо сказал Никулин. - Разрешите войти.
Начальник хмуро разрешил.
Никулин начал разговор тонко, с дипломатией.
- Скажите, пожалуйста, вы имеете какие-нибудь сведения о том эшелоне, что проходил здесь три дня назад утром?.. Тот самый эшелон, на который немцы напали.