- Шагом арш! - донеслась команда Евстигнея. Отряд выступил на Михайловку, где с той стороны показывалась белая разведка.
Михайловка была пуста, напрасно ахметцы при подходе к ней рассыпали цепь. "Схватили пустоту с сумерками!" - бросил кто-то. Боевики, посвечивая огоньками самокруток, обступили Евстигнея.
- Ну, поедем на Зилим, на осенние квартиры? - спросил ротный. - Осядем ладком, пока тихо, отроем окопы. Чай, не один день там загорать.
- Повременим до нового приказа. Мы теперь крайние.
Кольша поскреб в затылке.
- А что, комиссар, может, пустишь домой: банька ждет!
Вспыхнул сперва робкий смех, потом загулял по толпе. Вот ведь, стоило выбраться из родных стен, подальше от слезного бабьего воя, и словно гора упала с плеч, и даже малолетки вдруг почувствовали себя солдатами. А солдат - отрезанный ломоть, ему и море по колено, когда он в строю.
Окончательно развеселил всех связной Макарка Грибов, "Макар Гаврилович", как его в шутку и всерьез именовали в местных отрядах. Он только-только прибыл с запиской от Калмыкова. Сидел на пеньке, грыз репу, рассказывал:
- При отходе было, час-другой назад… Командир сотни позвал, я бегом в штаб, а карабин повесил на городьбу. Ну, тары-бары, а тут маманька с отцом откуда ни возьмись, повисли на шее… Кое-как высвободился, на Орлика, и - за сотней. А выбрались на Высокое поле, хвать-похвать: нет карабина! Скачу обратно.. А народ поселковый кто в падь бежит, кто по огородам ховается. Кричат бабы: "Куда? Казачье в кольцо берет!" Покосился: и точно, обтекают по нагорной улице. Заприметили меня с Орликом, и ну из винтовок. Над башкой только звон… Пригнулся, но еду. Вот и городьба, и карабин все на том же месте. Сдернул я его, а "кошомники" совсем рукой подать, зубы видны. Я от них. Опомнился на Табынском лугу и, конечно, уховерт заробил от Васильича. Зато карабин при мне. Во как! - связной любовно погладил темную полированную ложу.
- Везет тебе, Макар Гаврилыч! - сказал Евстигней. - В Кременецком полку, на германской, помнится, тоже наряд за нарядом зарабатывал.
- Э-э-э, дядя. Тогдашнее не в счет. При царе Горохе было, - отбрехался Макар.
Глава седьмая
1
Вечером Кольша отправился в Ташбукан вместо наказанного за провинность Макарки. Разговор в калмыковском штабе, как всегда, был короткий.
- Вот тебе подводчик, - Михаил Васильевич подозвал молчаливого, заросшего светло-рыжей щетиной переселенца. - Отвезешь хлеб кавалерийскому взводу Козлова. Ребята с утра не емши… Трогайте, да поживей!
Переселенец пробормотал что-то неразборчивое и косолапо зашагал к двери. Он примостился на передке телеги плетенки, Кольша вскочил на сивую кобылу, полученную от Игната взамен белолобого жеребца, поехали. Мало-помалу темнело. Вокруг ни души, пехотные отряды еще днем оттянулись к селу Зилим и дальше.
Мужичонка чуть ли не молился на мерина. Почти не стегал, скормил кус хлеба, прихваченного из дому, сам и не притронулся.
- Справной конек! - молвил Демидов подводчику. Тот просиял и тут же опасливо посмотрел на боевика. К чему, дескать, его намек, не замыслил ли чего дурного?
- Не боись, - пробасил Кольша.
Но на подводчика знай наплывали страхи. Отвалило одно, и следом накатило другое.
- Белые-то где, не знаешь?
- Будь спокоен. Четыре сотни заслоном, не шутка. Это они без хлеба приумолкли, конники наши, а поедят - ого!
- Но ить, понимаешь…
- Да гони же, черт! - осадил его Демидов, и про себя едко подумал: как ты был, дядя, промеж двух путей, так и остался. Мотаешься посередке, с мерином вислоухим. Животина тебе дороже всемирной революции!
Покачиваясь в седле, он понемногу дремал: не спал, считай, ночи две. Снова обступали его Ахметка с Павловкой, над баней курился дымок, и что-то говорила баба Акулина. Рядом с ней стояла Наташенька. Откуда она взялась, ведь приписана к санитарному обозу?.. Потом мчались они бок о бок по раздольному лугу, ветер свистел в ушах… И - новая перемена. Он, один-одинешенек, летел сломя голову от усольского белого дома, за плечами карабин, и вслед резали выстрелы… Но почему он, почему не Макар Гаврилович? Ведь с ним было, с ясным солнышком, и не сегодня, а позавчера…
Кольша очнулся. Все та же темень, если не гуще, и подвода тихо плетется по проселку, лишь подводчик теперь не сидит, а идет, вертя головой по-гусачьи.
- Там… - просипел он и указал кнутом перед собой.
- Там, там! - успокоил его Кольша. - Ошибки нет!
- Но ить, понимаешь…
- Гони, кому велено!
Вот наконец и деревня - точки бледных огоньков за оврагом. Кольша свел брови. "Спят себе козловцы, посыпают. А где караул? Будет им от Калмыкова на орехи, и поделом!" Остановив подводу с хлебом, он спустился вниз; коротко прогудел под копытами деревянный мостик. При въезде Кольша помедлил: может, все-таки окликнут, черти полосатые? Нет как нет. Он спешился, постучал в окно крайнего дома.
Вскоре на крыльцо вышел старый татарин, всмотрелся.
- Бабай! - громко сказал Кольша. - Где красные, в какой избе?
- Красный? - татарин испуганно вздрогнул. - Белый тока-тока отъехали…
Демидов оторопело прислушался, - за деревней, удаляясь, цокали копыта многих коней… Оказалось, взвод выбит полчаса назад, почти перед Кольшиным носом. О том, видно, и толковал подводчик, тыча кнутом на дорогу. Выстрелы-то были и впрямь, вовсе не пригрезились…
Куда отступил кавалерийский взвод, старик не знал.
- Помирать будем… Валла-билла!
Кольша задумался. Белые, что невидимками прорысили по большаку, вероятно, отправились к себе, не решаясь ночевать в Ташбукане. Но как быть ему? Ждать рассвета? А ну, притопают новые, заберут как миленького, вместе с грудой караваев. Будет смехота!
Он быстро вернулся за овраг. Пусто - ни переселенца с мерином, ни хлеба. Вполголоса позвал, раз даже крикнул приглушенно, только эхо ответило из-за бугра. Этак и казару приманить недолго! Кольша чертыхнулся, шагом поехал в сторону Зилима. На душе было пакостно… Проморгал хлеб! Спросят - что сказать? Виноват вкруговую, товарищи, судите, стреляйте… А трухомет-переселюга попадется - запорю, ей-ей!
На взгорье он придержал коня. Сбоку темнеет стог сена, поди, новой кладки. Лечь, поспать по-людски, не в седле? Но Ташбукан совсем-совсем близко, даром что отдалился на полверсты: огоньки заманчиво мигают, поет петух, доносится лай собак. За деревней гулко раскатился выстрел, еще и еще. Кто стреляет, какой неугомон?
Потом опалило - надо Калмыкова предупредить! Ничего не знает, ни о чем не догадывается, думает, что конный заслон на месте… Скорей в штаб!
И он впервые изо всей силы огрел кобылку плетью.
С разлапистого дуба вдруг:
- Стой! - от неожиданности отнялись руки-ноги. - Пароль?
- Сабля… - с трудом выговорил Кольша. Малость отлегло: наконец-то свои!
Слева и справа, по линии деревень, занятых красной конницей, густела пальба, разворачивался ночной бой.
2
Ахметцы лежали вдоль берега узенькой, но с норовом, речки Зилим, в наспех отрытых окопах. Редко стреляли по перебегающим вдали казакам, патроны были на исходе, порой косились в сторону, где еще днем стояло большое, в пятьсот изб, село. Среди обгорелых печных труб одиноко торчала голубая маковка церкви, да на окраине горбился старый, чудом уцелевший амбар. Багрово-черное зарево дыбилось над пепелищем, в ближнем лесу ревела скотина, человеческие фигуры выступали из плотной, едкой мути, снова бесследно пропадали в ней. Дым клубился ввысь, полз к реке, люди чихали и кашляли, бранясь на чем свет стоит…
А утро занималось тихое, ласковое, в чистой росе. Игнату оно как-то особенно запало в душу. Пробужденье началось для него легким шелестом чьих-то шагов по траве, потом долетел знакомый голос. Он открыл глаза - Натка склонилась над ним, одетая в чекмень, с красной повязкой на рукаве.
- Наташа… - сказал Игнат, улыбаясь. - Чего на ногах такую рань?
- В санобоз четверых раненых привезли, двое - тяжело…
- Кто такие?
- Все нашей сотни… Беляк напал врасплох.
- Ч-черт! - Игнат вынырнул из-под шинели, туго затянул ремень. - Всего неделю без боев, и размагнитились.
Рядом, с вороха сена, поднял вскосмаченную голову Кольша.
- Здорово, товарищ Боева. С чем пожаловала?
- Поесть принесла, тебе и комиссару.
- Спасибо, - тихо ответил Кольша. Он пожевал хлеб, вспомнив о ночной поездке, поперхнулся. - Знаешь, не идет что-то. После…
- Да ты с луком и солью, чудак-человек. И воды испей.
- Без луку горько…
Она тесно придвинулась к парню.
- Васильичу докладывал?
- Молчком выслушал, отослал прочь… - пробормотал Кольша и скинул с плеча ее руку. - Только без жалостей, ладно? Откусил - проглочу.
Натка обиженно заморгала.
- Чего швыряешься-то направо-налево? К тебе по дружбе, а ты… Как с тем дутовцем, на берегу Белой!
- Не серчай. Сама понимаешь… - Кольша хмуро посмотрел на нее. - Слышь-ка, сними сапог, залатаю. Есть просит.
В полдень богоявленцы, сойдясь на площади села, стали сводить группы деревень в роты и взводы. Первый батальон, поселковый, был сколочен еще до ухода с партизанской армией, и комбат Беляков мог особенно не волноваться, не срывать голос. Потом обозначился второй, отданный под начало Евстигнея.
Калмыков утер со лба пот.
- Слава аллаху, полдела позади. Теперь осталась хозяйственная часть. Ну, с ней мы…
Тут-то, как бы в ответ на его слова, и ударили орудия и бомбометы белых, ударили не просто, а зажигательными снарядами. Вспыхнуло огненным столбом одно строенье, поодаль - другое, третье занялось от них, и пламя забушевало по всему селу. Жители толпами кинулись в перелески, следом сыпанули обозы беженцев. Роты Евстигнея спешно залегли у берега, кое-как окопались. И вовремя. Белые начали атаку. Роты, отбив натиск, встали в полный рост и, перейдя речку, вынеслись чуть ли не к артиллерийским позициям. Но с фланга заходили дутовцы, пришлось отступить, - к счастью, без особых потерь. Снова лежали над стремнистым потоком, поеживаясь от каленого жара, наплывающего от села, дыша гарью… Солнце описало полукруг, свечерело, и еще выше поднялось багровое зарево.
Подошел Калмыков, сопровождаемый Макаркой, переговорил с Евстигнеем, внимательно осмотрел тот берег.
- Ну что, Нестеров, воюем? - спросил он.
- Маловато нас, две роты на версту, - ответил Игнат, весь перемазанный в саже.
- А ты выдели резерв да укрой его где надо.
- А где?
- Покумекаем, на то и голова. В лоб, на пепелище не попрут. Заметано. Правее - устье реки, чащоба, не очень-то развернешься. Слева - рукой подать к средине кольца, к обозам. Вот и смекай, куда будет новый напуск.
- Накоротке удобней.
- Сунулись, обломали клыки. Чуть батареи не лишились, - Калмыков задумался. - По-моему, все-таки пойдут в обход, чащобой. Как селенье-то именуется, Макарка?
- На запад? Ирныкши.
Калмыкову не сиделось на месте. Снова подозвав Евстигнея, он повторил свой приказ - беречь патроны! - отправился в соседний окоп, к пулеметчикам.
Макарка Грибов, немного приотстав, успокаивал расстроенного Кольшу.
- Мне за карабин, думаешь, не попало? Но ведь живу. Сегодня комполка отругал, завтра похвалит. Время такое: от зари до зари начеку. Где-то и сорвется.
- Отойди! - отмахивался от него Кольша.
- Кто виноват, если по чести? Взводные и сотенный. Понадеялись на тишину, дали зевка. Что ж ты мог поделать? Хорошо, хлеб достался мужикам. А ну дутовцам?
- Отойди, говорю. С тебя, как с гуся вода…
- Эх, телок! Я, брат, цельный год на германской отсмолил, попробовал и горького, и соленого… Будь ровнее! - Макарка прыснул. - Чудак, ей-богу, чудак. В конце концов, сказал бы: напали, отрезали, а ты с маху все как было. Совестливый ты больно, себе во вред!
Кольша скрежетнул зубами.
- Твое место, знаешь, где?
- Ну-ка, интересно!
- В лавке бакалейной, при старом режиме.
Грибов побурел от обиды, сжал кулаки.
- Я тебе тех слов никогда не прощу. Никогда, запомни!
К ночи атаки белых прекратились. Прокопченные, забросанные землей, голодные, бойцы прилегли в окопах, кто-то с обидой выговаривал батарейному разведчику:
- Вас прикрывай, а вы хоть бы шрапнелькой отблагодарили!
- Приказ главкома известен? То-то, милая пехота!
- А вы и рады!
Батареец огрызался весело-зло, потом притомился:
- Евстигней, приструни своих остряков, терпежу нету!
- Ага, в кусты, малай! - гортанно засмеялся Гареев.
- Тихо! - в голосе батарейного разведчика прозвучала тревога.
- В чем дело? - спросил Игнат, подползая к нему.
- В лесок вглядись, на взлобке. Просеку видишь? Прямо на ней - костер, около - люди. Может, штаб?
- Дайте мне, по старой охотничьей памяти! - отделенный поудобнее встал за бруствером, прицелился. Костер на просеке погас, будто его и не было, зато выстрел всколготил весь южный берег, вызвал бешеный ответный огонь.
Рядом с Игнатом раздался стон. Нестеров наклонился, чиркнул спичкой, и у него поплыло перед глазами. На дне окопа сидел Гареев, запрокинув скуластое лицо. Щеки были насквозь пробиты разрывной пулей, шею и грудь заливало густой, исчерна, кровью. Игната затрясло, в уши наддал звон, странно опустело в груди… Пришел в себя от сдавленного женского вскрика.
- Боева, ты? Перевязывай! - Натка словно не слышала, окаменев. Игнат с силой затормошил ее. - Оглохла, кукла чертова?
- Ой, Игнат Сергеич… Ой, умрет малайка!
- Доставай бинт, я посвечу…
Одеревенелыми руками она принялась бинтовать голову Гареева, а у самой рвалось дыханье, падали слезы…
Раненого перенесли за село, в санитарный обоз.
Игнат прислонился лбом к холодному брустверу, медленно, через силу проворачивал мысли. А что будет, если с тобой такое произойдет? Вовсе распластаешься?
Он долго лежал, вдыхая крепкий, устойчивый запах земли… И все-таки, что бы там ни было, а правда и то, что человек есть человек, он с пеленок лицом к жизни, а не к смерти повернут… Нестеров едко усмехнулся. Оправданьице подыскиваешь? Нет, привыкать надо и к стонам, и к боли, и к виду крови. Только так! Чем ты, милок, занимался после Москвы? Одними разъездами. Жареный петух тебя ни разу не клюнул всерьез, если не считать ночи, у дутовцев проведенной… Под Кагинским заводом? Ну, какой это бой. Просто пульки с зазубринами просвистели мимо, а в атаке - только что голышом проскакал с версту, больше ничего!