- Отвел душу, комиссар? У нас, на симской переправе, тоже было дело. Намешали, вместе с голуновцами, белой казары непроворот… - он прыснул. - Натка-то, знаешь? За мостом полез к ней Федька Колодин. Она ка-а-ак двинет ему…
"Встречу шутолома, поговорю, - зло подумал Игнат. - Нашел время!"
- Кланяйся и ей, и Кольше, и Евстигнею.
- Нас не забывай.
Главком, сев на край окопа, развернул старенькую карту, исчерканную вдоль и поперек. Павлищев, Даннберг, остальные командиры окружили его, дымя уфимскими папиросами.
- Из двуречья вылезли, в трехречье влезли. И никому не пожалуешься! - вполголоса молвил Василий Константинович. - То был Сим с Белой, понужали в хвост и гриву, теперь к ним прибавилась Уфимка, тоже своенравная девица. А тут еще железная дорога, что посередке легла… - Он покивал ординарцу-башкиру. - Дуй на хутор, сообрази горяченького, да покрепче. Айда в штаб, командиры и комиссары!
5
Штаб главкома обосновался в поповском доме. Все там перерыто, на полу валяется тряпье, хозяев нет, - видно, умотали с белыми… Штабисты кое-как утвердили у окна треногий, искромсанный шашками стол, принесли скамьи, раздобыли свечной огарок, но не зажигали, пока не начнется военный совет. Николай Каширин, опираясь на костыль, негромко отдавал приказы. Связные, приняв пакет, уносились в ночь.
В передней столпились командиры, пили чай.
- Ничего, братва. Прикроемся с юга Симом, с запада - Белой, тут она разлилась пошире, и посмотрим, кто кого. Отступать нам не личит, весь мой сказ!
- А кто, кто отступает? Под Петровском два полка расшибли - ты это называешь отступом? Гору Извоз отобрали у целого казачьего корпуса - тоже отход? А на чугунку нацелились - тому какое названье дашь? Нет, подумать надо: кто бежит, а кто идет следом, висит на хвосте. Мы или они!
У порога главкомовский ординарец пыхтел над самоваром. Увидев Нестерова, выпрямился, отряхнул колени.
- Поп с попадьей, знаешь, куда попал? В погреб сел, я их колом подпер, чтоб не бежал…
Игнат захохотал и смолк озадаченно.
- Постой, малайка… Что ж получается? Старика со старухой - в погреб?
Тот прищелкнул языком.
- И поповна есть, ай, какая пташка!
- Одурел, парень?
- Вот, ругается… - с обидой сказал ординарец. - Ваш поп совсем наш мулла. Дурман, так?
- Верно, дурман. До поры до времени. Просветим башку тех, кто от бога и аллаха ни на шаг, весь дурман к черту.
- Зачем ждать, зачем? - вскипел ординарец. - Шашкой!
- Шашкой бей прямого врага, ты его не успокоишь, он с тобой разделается запросто… Здесь иное. Мы именем революции судим весь паразитический класс, но со старичьем и девками не воюем, пойми… Скажи спасибо, главком не знает, он бы тебе задал выволочку!
Башкир опрометью бросился к двери…
Военный совет затянулся за полночь. Командиры тесно сидели вокруг стола, освещенного скудным трепетным огоньком, над картой, думали-гадали.
- Не повторить ли нам коленце на манер стерлитамакского, а, товарищ главком? - гудел Калугин. - Кавалерию в кулак, и на Седьмую казачью дивизию, а пехотой на северо-восток, в обход укрепов у чугунки.
- Дельно! - поддержал его Голунов. - Седьмая давно бельмом на глазу. Пора свести счеты!
Молодой русоволосый помощник Томина предлагал свое.
- Переправы-то ложные строим через Белую? Строим и бросаем. Так? И те к тому привыкли. А мы раз, и по уху - Уфе!
Начштаба знай покачивал головой.
- Обвели вокруг пальца, имейте совесть. Усвойте накрепко: там, на той стороне, тоже не дураки собрались.
- Да, компания знатная! - сказал главком. До того он сидел, привалясь к стене, - подустал в боях, что ли? - не говорил ни слова. - Уфа, товарищи мои милые, сейчас не просто Уфа, губернский город, каких десятки. Бери выше! Государственное совещание затевается, речь о судьбе всей контрреволюции. Вороны слетелись крупные, с богатым оперением: омская сволочь, господа из самарского комуча с Черновым во главе, в пути эсерка Брешко-Брешковская. Чувствуют они себя вольготно. Большевики повсеместно отступают, зажаты в кольцо…
- Чего ж мы рассусоливаем? - в нетерпении сказал Томин. - Давай план, главком, не мотай душу.
- План так план. Его вам доложит начальник штаба.
Николай Каширин встал, опираясь на костыль.
- Взглянем правде в лицо, товарищи, положение у нас по-прежнему трудное. Из одного "мокрого мешка" попали в другой, более плотный. Сим, Белая, Уфимка… Каковы главные группировки врага? Под рукой у генерала Ханжина, что идет за нами, казачья дивизия и офицерские добровольческие части Каппеля. На западе уфимский гарнизон, тысяч до десяти штыков, на востоке, под Кудеевкой и Улу-Теляком, группа казачьих войск, приблизительно около четырех тысяч сабель. На севере, по линии Шакша - Иглино - Тавтиманово, офицерские батальоны, полки мобилизованных. Как видите, намеренья самые серьезные: схватить и на сей раз не выпустить. У белых - оперативный простор, могут свободно перебрасывать силы и от Самары, и от Златоуста. Нам помощи ждать неоткуда. Единственный выход - оседлать железную дорогу, пересечь ее и форсированным маршем на север. Думаю, обстановка ясна всем… Теперь о плане. Чтобы запутать генералов, мы с Василием Константиновичем предлагаем демонстративно наступать на Уфу. Вот так! - и, поставив ладонь ребром, двинул ею наискось по карте. - Троичанам Томина выйти к станции Шакша и Малороссийским хуторам, выбросить сильный разведотряд, скажем, эскадрона два, в Юрмаш, что в десяти верстах от города. Бить напропалую. Главный удар наносят Верхне-Уральский и Уральский отряды. Иван Каширин ведет свои полки на Иглино, в центре. Конники-разинцы правее овладевают разъездом Чуваши. Архангельцы, на крайнем фланге, атакуют станцию Тавтиманово. Твоя цель, Даннберг, - взорвать мосты. Павлищев во второй линии, за основными силами. Богоявленский полк прикрывает обоз и беженцев. - Николай Дмитриевич внимательно посмотрел на молоденького троичанина с русым чубом, улыбнулся: - Уж если новый марш-маневр, парень, то сразу и на восток, и на запад. По-новому!
Совет кончился, командиры разъезжались по колоннам. К Игнату подошел Калмыков, протянул кисет. Был он, как и при первой встрече, весной, в пиджаке, в задымленной старенькой кепке.
- Ну, когда к нам, Сергеич?
- Думаю, скоро.
- Заливай, заливай. Небось на Иглино, вместе с белоречанами собрался? У нас, в прикрытии, не у них. Масштаб не тот. И все-таки последними не были и не будем. - Он тронул пышные, вразлет усы, пошел к главкому. За ним влюбленно следил Макарка Грибов, повторяя чуть ли не каждый его жест.
- Сергеич, у тебя бритва имеется? - спросил с запинкой.
- Есть, а что?
- Хочу, понимаешь, побриться наголо… Свою посеял на Зилиме!
Сперва этот короткий разговор как-то не дошел до Игната. Вспомнился он потом, глубокой ночью. "О чем толковал Макар Гаврилович? Ни с того ни с сего, в конце лета - наголо… Постой, да ведь Калмыков бритый всю дорогу!"
Дом опустел. Главком вместе с начштаба уединились в боковушке еще раз посовещаться, остальные разбрелись кто куда. "Вздремнуть, что ли? - подумал Игнат. - День нелегкий будет, судя по всему. Ну, а нагнать белоречан - дело простое, белолобому только свистни. Дождь припустил? Не беда!" Он покурил, прилег на солому в углу передней, рядом взапуски храпели ординарцы, телефонисты, бойцы комендантской роты. С удовольствием вытянул ноги, смежил веки, замер под успокоительный звон капель по железной крыше. И вдруг вскочил, сам не свой… Там, в кромешной темноте, шагают без она и отдыха первоуральцы и архангельцы, богоявленцы и белоречане, бухает в опорках суровый Кольша, за ним нежная семнадцатилетняя Натка Боева, идет Евстигней, с трудом ковыляет командир пешей разведки, приседая, месит липкую черную грязь… Мокей-кашевар. А следом орудия и зарядные ящики, дальше раненые на телегах-плетенках, бабы, дети, старики… В самое время разлегся, черт!
Он быстро натянул сапоги, вылетел за дверь.
- Ты, москвич? - справился часовой.
- Угадал. Если спросят, я у Алексея Пирожникова.
- Спал бы себе да спал, чудак. Эх, скорей бы смена, храпану во всю завертку!
На голоса вышел ординарец главкома.
- Едешь? Конычно, балакать будешь?
- Может, буду, малайка, а может, и помолчим за компанию.
- Верно! - башкир похлопал себя по бедру, где висел трофейный маузер. - Теперь они за нас говорят!
- Ой, не скажи! - возразил часовой. - Слово, оно и поныне в седле, коли от чистого сердца. Перво-наперво, ленинское слово. Мир народам! Так? Заводы рабочим! Так? Земля крестьянам! Любую темень прошибает. Крепче, понимаешь, орудийного залпа.
6
Забрезжило мглистое утро, близился штурм железной дороги. По всему фронту, от Шакши до Кудеевки, вот-вот забеснуется бой, встанут черные разрывы, громовое "ура" сомкнется с дикими вскриками и стонами.
Белоречане едва ли не первый раз после Усолки поели по-человечески, благо хуторские женщины испекли свежий хлеб, а к чаю угостили медом, по шесть ложек на брата.
- Что и говорить, богаты пчелой наши края! - бубнил Мокей. - Липа-матушка, сколько ее и по горам, извени, и по долам.
- Разбросанный ты мужик, Мокей Кузьмич, - сердито сказал Санька Волков. - Час политбеседы, а ты… Продолжай, Игнат. Что еще в газетах, раздобытых интернационалистами?
- Понаверчено, будь-будь. Ого! "Полный разгром блюхеровских банд под Петровском. Идет вылавливание отдельных головорезов". Запомним! А вот это новость. Чехи "эвакуировали город Пензу", иными словами, пустились в бега. Срезан-таки дьявольский клин!
- Ловок! Свои за пятьсот - семьсот верст, а ты чешешь, ровно везде побывал!
- А на кой хрен тогда листки белогвардейские? Читай, иди от обратного, попадешь в чок.
- Не промахнешься?
- Ошибусь, поправите. Народ вы тертый, заводской, - небось кого угодно заткнете за пояс.
- Вывернулся!
Пока шла беседа, Федор Колодин в стороне запаливал папиросу за папиросой, из серебряного портсигара, наклонив ухо к гармони, сыпал тихий перебор. Горшенин раз на него цыкнул, другой - не помогло, Федор смолкнет, посидит скучающей глыбой, поковыряет пальцем ощеренный сапог, и снова за свое.
- Ну, спасибо за чай с медом. Теперь просьба… - Игнат вынул кисет, взвесил его на ладони. - Мало… У кого что есть, высыпай, пойдет раненым.
Бойцы молча подходили, до последней крошки отдавали курево. Им, здоровым, хорошо на ногах и в заботах, а попробуй лежать, когда над лесом багровеет зарево и в отдаленье бухает орудие, и думать: не прорвалась ли казара с каппелевцами? А где наши? А что главком? Рой дум теснит голову, на сердце томительно-зябко… Тут-то и сгодится табачок, солдатская отрада!
Санька Волков покивал Мокею, тот развел длинными руками.
- Нету, парень. То исть, извени, чуть-чуть на дне.
- Ничего, - успокоил Санька Волков. - Ты щепотку, я две, вот и горсть.
- А сам на траву, что ль? - озлился Мокей.
- Зачем на траву? Мох тоже сойдет, если к нему вишенных листьев… Ты, дядя, разумеешь слово "раненый"?
- Хо! Завтра меня куснет, на том стоим. Но друг-то друг, а… понимаешь? Искони так было. Скажи, Горшенин, правда ай нет?
Комбат резко отмахнулся.
- С тобой по-человечески, а ты скот скотом! - бросил в сердцах.
- Не-е-ет! - взревел Мокей, швыряя кисет под ноги Саньке. - Ты не по-человечьи, ты мне по-партейному растолкуй!
- Одно и то же, - ввернул Игнат.
Рядом буйноволосый гармонист прихохатывал в кулак, отпускал остроты. Вспомнили и о нем.
- Ну, а ты, Федька? Или тоже чуть на дне?
- У меня папиросы, не каждому по зубам!
К нему шагнули со всех сторон, даже Мокей, взяли в оборот. Еще немного, и гармонисту пришлось бы туго, но вмешался Игнат:
- Не марайтесь. Эх, Федька, Федька, видать, Крутов здорово тебе на мозги накапал, до сих пор не расчихаешься!
- Ты мне Крутова не вешай. Не вешай! - загремел Колодин. - А то ведь я могу…
- Баста, ничего не сможешь. Пулемет передай Саньке, сам - в обоз! - велел Горшенин.
Колодин стоял, побелев, беззвучно шевелил губами.
- В обоз! - повторил неумолимый комбат.
На рассвете к селу Алаторка, где находились белоречане, подъехал с группой штабных Иван Каширин, выслушал короткий доклад Алексея Пирожникова, кивнул ему и Игнату: мол, присоединяйтесь! - и поскакал к маленькой горушке, одиноко темневшей на севере. Бойцы смотрели вслед: смел и головаст казак! Правда, в Белорецке поскользнулся, но теперь воюет уверенно и зло…
Кони вынеслись наверх, где с ночи засел красный пост. Впереди лежало широкое поле, с полосами неубранного хлеба, и на нем, казалось, ни души. Верстах в трех, за ручьем, высилась водокачка, около нее длинный пакгауз, вереницы вагонов.
- Иглино! - крикнул Иван Дмитриевич. - А ну, пост, засекай гнезда! - Он пустил коня по склону в хлеба, зорко вглядываясь перед собой. Полверсты одолели спокойно, потом нервно заклокотал пулемет, с гулом раскатились винтовочные залпы. Группа конных, описав полукруг, ударилась обратно.
- Чуете? Еще один мешок, теперь огневой!
Как было не увидеть? Глаз, он привыкает ко всему, если схватка следует за схваткой, приметил хитрость и Игнат Нестеров. Белые приготовили дьявольскую ловушку, протянув линии траншей под углом одна к другой, острием назад. Мол, шагайте себе, граждане-товарищи, а мы пропустим вас поглубже и, с божьей помощью, сомкнем фланги! Пока молчали орудия, далеко не все пулеметы подали голос, но главный вражеский ход стал понятен…
Командиры укрылись за горушкой, куда подтягивался Верхне-Уральский отряд. У Ивана Дмитриевича подергивались губы, глаза под навесом густых золотистых бровей потемнели.
- Чего ждем, братцы? - загудел нетерпеливый Калугин, взбадривая жеребца шпорами. - Послать конницу, расчесать в пух!
Иван Дмитриевич мало-помалу успокоился.
- Но-но, не рвать удила… Никакой опрометчивости, намотай себе на ус и своим лихачам передай. - Он повернулся к Пирожникову и Погорельскому: - Начнете первыми, но с оглядкой. Не спеша подобраться на бросок, затеять огневой бой, отвести глаза пулеметам. Пойдет в атаку красноказачий полк - поддержать. Ясна задача? По местам!
Стрелковые роты выходили в поле: слева - верхнеуральцы Погорельского, справа - белоречане, основная пробивная сила каширинского отряда. Шли неторопким шагом, внутренне напряженные, залегали, перебрасывались редкими словами, удивляясь тишине. В головной цепи неожиданно вынырнул Мокей-кашевар, с берданкой, подобранной им еще у Каги.
- Ты какими судьбами? - удивленно сказал Санька Волков.
- Судьба у всех одна, парень… - Мокей упал по команде на землю, приминая налитые колосья, чертыхнулся.
- Ай бороду прищемил? - иронически-весело справился Волков, подмигивая ребятам. - Смотри, навовсе отлетит, свинец как бритва! - Не дождался ответа, и снова: - С черпаком-то, поди, сподручней?
Мокей рассерженно привстал, погрозил пудовым кулаком.
- Еще слово, молокосос, и…
И тут же обеспокоенное:
- Первый-то батальон… Что он делает?
Соседи, миновав пригорок и увидев совсем невдалеке станцию, запруженную составами, забыли о наказе командующего не зарываться, глядеть по сторонам, очертя голову бросились к ней. "Даешь чугунку-у-у!" - донесся стоустый крик. Белые молчали, и у Игната завозилось колкое сомненьице: "А ведь и нам следовало бы так же. Чего медлить, чего топтаться? К чугунке - один разговор!" Первый батальон все глубже втягивался в гигантский разъем окопов, укрытых в густой, по пояс, жниве. И вдруг очередь, вперехлест вторая, третья, разом заговорило до десятка "шошей" и "льюисов". Передние звенья как бы наткнулись на невидимую стену, сбавили шаг, изломали строй, и тогда над хлебами встала четкая офицерская цепь, длиной с полверсты, кинулась на заводчан. Те остановились, а золотопогонники все набегали и набегали, росли на глазах… Батальон дрогнул, выбриваемый острым фланговым огнем, покатился в обход безымянной горушки.
Заволновались и роты Горшенина, что двигались рядом с верхнеуральцами. "Где же чертов Алексей? Спит он, что ли?" - подумал Игнат, вертя головой. Нет, Пирожников не спал, с резервным третьим батальоном шел наперерез… Вот и беглецы. Обалдело сшиблись со своими, идущими в две упругие цепи, кое-кого увлекли за собой, но встал на пути с наганом командир полка, заревел: "Куда-а-а, е-мое? Вперед!" Беглецы сбились кучей, помедлили немного, сорвались вдогон резервам. Цепи уплотнились, перевалив за бугор, снова перегородили край поля, и все чаще над ними прорезывалось "ура". Белые оторопело залегли, задвигали саперными лопатами…
Враг теперь наседал на горшенинский батальон. Роты четыре белых подкрались к его позиции, повели бешеный обстрел разрывными пулями. Одно спасало - высокая рожь: заденет остроносая за стебель, тут же рвется, не достигнув цели.
Неожиданно батальон встрепенулся: из-за перелеска накатывал слитный конский топот, слышались гиканье, разудалый свист.
- Вот он, Голунов… За мно-о-о-ой! - скомандовал Горшенин.
Цепь молча пошла на врага. Белые, забежав глубоко в поле и не успев как следует закрепиться, были атакованы по всей линии, отпрянули назад… Винтовки прочь, мешают, сапоги и шинели - тоже, "шоши"и "льюисы" - к черту, как и обозы. Скорее на станцию, скорее в вагоны, - там спасенье! А за спиной неотвратимо нарастал цокот копыт, лязгала сталь о сталь, взмывали короткие вскрики. Из-под сабель каширинцев ускользнули немногие. Были вырублены офицерские роты, сотнями неподвижных серо-зеленых бугорков легли, рассыпались номерные уфимские полки.
Всадники вынеслись к речке. Над станцией колыхалось черное облако дыма, горели склады. Видно было, как облепленный солдатами поезд на полных парах летел в сторону Златоуста. Голунов, не глядя, послал клинок в ножны.
- Будет наш, если архангельцы успеют… Эй, связной, в главный штаб!
Следом подбегала пехота, овеянная пороховой гарью. Мокей, опираясь на берданку, изумленно разглядывал свой простреленный, в густо-красных подтеках, рукав.
- Замотай, чертило, - посоветовал Санька Волков.
- А-а, не твоя забота, - отмахнулся бородач, Боль явилась к нему потом: сидел у воды и то пристанывал, то ругался последними словами.