Но вот и последняя лента. Федор бережно принял коробку из рук второго номера, сказал:
- А теперь беги, здесь ты больше не нужен. Прощевай. Да гранату не забудь, оставь!
Кенка переменился в лице, едва не заплакал.
- Куда ж я один, без тебя? Давай вместе, Федя…
Тот яростно выругался, припал к пулемету.
- Ага, вместе, чтоб глаза потом кололи? Не-е-ет, я им покажу, как воюет и умирает сталевар… Необстре-е-е-елянный! - передразнил он бородача Мокея. - Выполняй приказ, малец!
Второй номер медленно, с оглядкой, пополз к деревне. За спиной коротко выстукивал "максим", раз, другой, третий - и вдруг словно поперхнулся чем-то жестким. "Неужели перекос?" Парнишка осторожно высунулся из-за крайнего дома, похолодел. Перед взгорком, подать рукой, накапливалась казара. Наученные опытом, белые теперь не вскакивали сломя голову, подбирались не спеша. Пулемет молчал, Федора около него не было. Ага, вот он, чуть левее, распластался на траве, ждет неизвестно что. Белые сошлись плотно, с четырех сторон кинулись к "максиму". Это мгновенье и подстерегал Федор. Привстав, швырнул гранату в самую гущу, сделал новый замах, боком, неловко осел на земли… Подобрали его под вечер, исколотого штыками, с вырезанной на спине пятиконечной звездой.
"Эх, парень, парень, - думал Игнат, затрудненно дыша. - А я ему позавчера невесть какое наговорил… Крутова с губастым приплел к чему-то… Ну, встречался, ну, выпивал, а кто их не знал, спрашивается? Жить в поселке - не то что в городе. Все на виду!"
Погода выпряглась окончательно. Морос укрупнился, мало-помалу перешел в косохлест. Порой перемежал ненадолго, припускал с новой силой. Вода натекала за ворот, струилась по спине, от шинелей и чекменей клубился густой пар. Закурить бы, - табак, у кого он был, подмок, превратился в месиво.
Конные миновали хутор, не первый, не последний за день. У обочины стояла крытая фура, на огородах шел сбор поздних огурцов. Какие-то люди, явно не сельские с виду, ходили вдоль гряд, с трудом нагибались, шарили в зеленых плетях, испуганно косились на кавалеристов, на повозку с пулеметом.
- Экое сазаньё! - вырвалось у Кольши.
- Не иначе, из города пожаловали на легкие хлеба. Вон тот господин особенно приотъелся! Может, его бонбой, замест огурца? - спросил молодой чубастый разведчик.
- Но-но, - хмуро, не повышая голоса, молвил сотенный. - Эй, граждане, далече ль до села?
- Версты три, - поспешно отозвался господин в котелке.
- Ничего не слышно?
- Н-ничего, г-гражданин…
- Услышишь, дай срок! - ввернул Кольша. Сотня раскатилась гулким смехом.
В лесу, что синел за хутором, среди колдобин от вывороченных бурей деревьев, по узкой, размытой дороге шагал невысокого роста человек, опираясь на ореховую палочку, за плечами болтался тощий мешок.
Увидев конных, не побежал прочь, только посторонился слегка, спокойно стоял под наведенными дулами карабинов, с тоской посматривал на низкое, с грязными космами, небо. Когда велели идти вперед и не озираться, пошел без сопротивления, ничему не удивляясь.
- Надо б выяснить, что за птица. Дозволь перекинуться словом? - сказал сотенному Игнат.
- Валяй. Надо так надо.
Игнат нагнал незнакомого человека, поехал рядом, остро приглядываясь к нему. Тот держался прямо, не горбясь, хоть и был в летах, на висках поблескивала седина, даже кургузая штатская одежда не скрывала его выправки.
- Откуда, и куда?
- Если откровенно, сам не знаю.
- Та-а-ак, допустим. Офицер?
- Штабс-капитан старой армии.
- Где потом обитал?
- Разумеется, в Уфе.
- В тех же чинах?
- Да. Помешали кое-какие обстоятельства. Некий спор.
- Плохо!
- Что именно?
- Помешали-то! - жестко обронил Нестеров.
Оба смолкли в одно время, но взглядами нет-нет да и встречались, видно, задели друг друга за живое.
- Надеюсь, кончен допрос? - колко сказал человек немного погодя. - Или пытать будете?
- Слушай, господин офицер. Я тебе не кат-палач из уфимского застенка. У наковальни с четырнадцати лет, в поту и дыму… Наш разговор короче: девять грамм в лоб, отваливай в гроб!
- И на том спасибо… - устало-насмешливо отозвался штабс-капитан. - Ничего другого не жду. Единственная просьба - нельзя ли поскорее?
- Успеешь к богу. А пока… бежать не вздумай.
- Некуда. Я вам объяснил русским языком.
- Небось и заграничные разумеешь? - поинтересовался Кольша, огибая промоину. Человек, в своих лакированных штиблетах, зашлепал прямо по ней. Утер со щеки грязь, брызнувшую из-под копыт, разомкнул спеклые губы:
- Да.
- Эка, едрена-матрена! - удивился Кольша. - Встренься герман тебе, ты б с ним запросто? Ну, а француз или, скажем, самурай?
- Кончай тары-бары, - предостерег сотенный.
Лес поредел, проглянуло поле, задернутое сеткой дождя, показалось село с церковкой на бугре. Сосновый лес, которым шел проселок, подступал чуть ли не к домам. Трое дозорных, по знаку сотенного, шагом выехали вперед. Никого и ничего. Но командир медлил и, как вскоре выяснилось, неспроста. Едва дозор миновал колокольню, с нее дробно застрекотал пулемет. Конники стремглав ударились обратно, к спасительному лесу. Запаленно влетели в заросли, матерились вполголоса, а пулемет не умолкал, взяв теперь на прицел дорогу. Что-то упало с тяжелым плеском. Игнат обернулся: посреди промоины трепетно бился вороной конь, силясь подняться, чуть в стороне, у куста, лежал комвзвода, широко раскинув руки и ноги.
- Наповал, - тихо обронил сотенный, снимая папаху. - В боях ни разу не зацепило, а тут… - Он помолчал, наливаясь бурой кровью, подозвал к себе Игната. - Бери нескольких конников, этого… и на тракт.
- А вы что ж?
- Посчитаемся с засадой, нагоним. - Он люто покосился на штабс-капитана, который с бесстрастным видом сидел под сосной. - Глаз не спускать!
Выкурив одну на всех цигарку, разъехались.
"Как с тобой быть, господин штабс-капитан? Вкатить пулю сейчас или подождать немного? С такой сволочью каши не сваришь, нет! - кипел Игнат, пристально глядя в затылок пленного, и рука тянулась к нагану. Что-то останавливало в самый последний миг. - Бежит от своих золотопогонных… Почему? Обидели, обошли в чинах? Нет, пожалуй, не то. Спросить? Вряд ли ответит".
Он все-таки не утерпел, заговорил снова:
- Радуйся, господин офицер. Еще одним красным на свете меньше… - Горло Игната перехватил сухой, полынно-горький ком.
- Остер, на лету мысли ловишь.
- Скажешь, не угадал?
- На сей раз нет.
- Навели порядок, самим тошно, - заметил Игнат. - Правда-то глаза колет!
- Правда? О какой правде речь? - штабс-капитан приостановился на мгновенье. - Где она? Ты ее видел? Не на войсковом ли кругу?
- Круг, а посередке пустота… - Игнат сердито засопел. - Но ты на меня не ори, ваше благородие, а то ведь я могу и шашкой!
- Один конец.
Больше штабс-капитан не проронил ни слова. Шагал, замкнутый, безучастный ко всему, с трудом передвигал ноги.
- Потер, что ли? - спросил Игнат. Человек отмахнулся: пустое, комиссар.
Через полчаса выбрались на тракт. Мимо с глухим стуком и плеском проезжал санитарный обоз Богоявленского полка. Сбочь вышагивала Натка, в казачьей справе, с красным крестом на рукаве, часто оглядывалась на конных, что вынырнули из-за бугра, словно кого-то искала среди них. Кого? Кольша, пронизанный радостью, привстал на стременах, приветственно вскинул руку. И погас, потускнел продолговатым, в конопинах, лицом, осадил сивую кобылку назад. Нет, не ему просияла Натка, вовсе не от него ждала ответного рывка. Игнат был перед ней, и только он!
Вслед за санобозом появились повозки белоречан. С ближней приподнялся укутанный в мешковину Санька Волков, пригласил на табачок.
- Спасибо. Приюти-ка арестованного.
- Офицер? - наметанным оком тотчас угадал Санька. - Драпака не задаст?
- Не думаю.
Штабс-капитан молча подсел к Волкову, смахнул с лица дождевые капли. И чуть ли не впервые охватил взглядом тракт, запруженный войсками и обозами, встрепенулся.
- Если не ошибаюсь, блюхеровцы?
- К чему твой вопрос?
- Много было разговоров, и вдоль и поперек. Теперь мне понятно волнение мистера Гарриса.
- Что еще за тип?
- Генеральный консул Соединенных Американских Штатов, приезжал на днях из Иркутска в Уфу. Интересовался исключительно вами. Какие меры приняты, крепок ли заслон, есть ли новые сведенья о генерале Блюхере. Долго изучал карту, беседовал с полковником разведки… Ему о Третьей и Седьмой казачьих дивизиях, о каппелевском ударном отряде, о польских и чешских легионах. Уперся, не стал и слушать. "Это таран, господа, это смерч!" Разволновался окончательно, заговорил о немедленном выезде в Иркутск, о телеграмме президенту Вильсону…
- Подзагну-у-ул, дядя! - недоверчиво сказал Санька Волков.
- Нет нужды, молодой человек.
Санька присвистнул.
- Только их и не хватало, комиссар!
- Ленин что говорит? Капитал - сила мировая, как и мы, пролетарии.
Штабс-капитан в странном замешательстве посмотрел на Игната:
- Вы… ни о чем не слышали? О выстреле эсерки Каплан, о…
- Пятую неделю в кольце, понимай. Ну и ну?
Штабс-капитан достал из кармана вчетверо сложенную газету, подал Игнату.
- Купил перед уходом. Простите, что предлагаю эту стряпню, но ведь на слово-то вы не поверите… - он потер лоб ладонью.
Игнат недоуменно свел брови, вчитался. Ядовито-черные строки запрыгали в глазах. Игнат покачнулся в седле, выдавил хриплое:
- Братцы, ранен Ленин…
Белоречане столпились вокруг, с тревогой расспрашивали его, а он бессмысленно мотал головой, выкрикивал неразборчивое… Потом вскачь сорвался по тракту, ничего не видя и не слыша.
Вокруг распростерлась темень. Тучи вместе с туманом опустились к дороге, облегли плотно, без конца сеяли холодный, пробирающий до костей бус. В мокрых ветвях по-волчьи завывал ветер.
Полки и обозы шли без обычного гомона, в суровой тишине. Люди притерпелись ко многому за последние вихревые дни, попривыкли к своей и чужой крови, к частым смертям, чуть ли не на каждой версте оставляя безымянные бугорки, но весть, принесенная штабс-капитаном, опалила сердца, согнула молодых и старых.
Об отдыхе вспомнили далеко за полночь, когда вконец отказали ноги. Кое-как устроились в лесу, развели костры, больше для раненых, а молчание не убывало, и неведомо куда отбежал сон.
Игнат то и дело вскидывался, поднимал голову. Скорей бы утро, что ли, а там бросок на Медянское, где, по слухам, стоят передовые красные части…
Кто-то глыбой вырос в темноте, сел рядом, накренив штабную повозку. Так и есть, Мокей Кузьмич, только его и недоставало в такую минуту. Но нет сил уйти с глаз долой от этого неугомонного бородача.
- Вот, завсегда шарахаетесь, как черти от ладана! - сказал тот с обидой в голосе. - А я, может, о чем-то наиглавном хочу… Думаешь, Мокей дурак? Извени! - и вплотную приблизил лицо. - В Белорецке-то кто бунтовал супротив Совета? Ну, а кто в Ленина стрелял? Те же самые… как их… эсеры. Одна шайка-лейка с буржуазеей и царем. Ты понимаешь?
- Цель одна, ты прав, - согласился Игнат, забыв о недавней досаде, а про себя подумал: "Да, время-времечко. И булыга оживает, перестает быть просто камнем!"
Мокей медлил, не уходил.
- Слушай, а ты его видел, Ильича-то?
- Несколько раз.
- А… беседовал, вот как мы с тобой?
- Не довелось. Всяк при своем деле, а у него груз во сто крат весомее. Стоило ли мешать, сам посуди?
- Ну не-е-ет. Будь я на твоем месте, извени, непременно бы потолковал, отвел душу. Много чего, понимаешь, накопилося в ней!
Он помолчал, осторожно прикоснулся к забинтованной, на перевязи, руке, скрипнул зубами.
- Энтой пули я им тоже не прощу. На германской ни царапины не получил, под Чертовой горой пронесло, а ведь огонь был адовый, и - на тебе… Ну-ну! - и погрозил кулаком в кромешную темень.
2
Разведка троичан, сделав сорокаверстный пробег, под вечер вступила в село Медянское. Опередив отряд, пятеро во главе с помощником Томина ввалились в штаб запасного батальона, расквартированного здесь.
- Ну, вот и мы… Встречайте! - обессиленно-радостно выпалили они с порога.
- Руки! - последовал неожиданный окрик. - Сдать оружие. Комендант, распорядись!
- Но ведь вы… из Четвертой уральской дивизии, разве не так? - оторопело спросил троичанин, плечом оттесняя коменданта.
- Допрос веду я. Кто такие? - жестко перебил его комбат. Не предложил сесть, кусал губы, пока тот вел сбивчивый рассказ. - Так-так… Проверим!
Он отошел к настенному телефону, вызвал Кунгур. Басил, с частой оглядкой на дверь, где столпились исчерна-загорелые, в отрепье, незнакомцы.
- Товарищ начгарнизона? Сведенья, полученные штадивом-четыре, подтверждаются. Обход крупными силами с юга налицо. Дивизия? Чтобы не попасть под удар, отступает к Красноуфимску, - комбат понизил голос. - У меня в штабе сидят пятеро. Не из тех ли? Вид крайне подозрительный, вооружены до зубов. Что, не применяют ли? Пока нет, но кто их знает… О себе плетут несусветное: мол, красные партизаны, со средины лета находились в кольце, пробиваются на соединение с нами… Блюхер какой-то… Боюсь, как бы не было провокации… Что? - комбат зажал трубку ладонью, обернулся: - Имя главкома, быстро!
- Василий Константинович.
- Совпадает в точности, товарищ начгарнизона. Есть. - И повторил тише. - Есть. К ночи будут у вас.
Он медленно опустился на подоконник.
- Попал я с вами в историю… Чего же толком-то не объяснили?
Троичанин порывисто шагнул к нему.
- Ладно, не обидчивые… О Ленине скажи!
Пятеро, смертельно побледнев, ждали ответа.
- Раны опасные, товарищи. Перебита кость, глубоко задето легкое, стреляли отравленными пулями…
- Ну?
- Да вы сядьте. Эй, комендант, стулья товарищам… Самое страшное позади. Здоровье Ильича идет на поправку. Сердится, что не дают газет и книг, справляется о делах на Восточном фронте. Вот последний бюллетень.
- Огромное спасибо! - помощник Томина подозвал ординарца. - Бери лошадь посправнее, скачи к колоннам…
Партизаны заметно повеселели. Долго сидели вокруг стола, взапуски дымили папиросами, пили кипяток с сахарином. Комбат и его ротные не успевали отвечать на расспросы. Давно ли сколочена Третья армия, кто при ней командир? Откуда злее наседают белые?..
За окном стемнело. Пора было ехать в Кунгур. Гости с шумом отодвинули стулья.
- Постой, а о каком обходе ты говорил? - вдруг спросил от двери помощник Томина. - С юга нет никого, кроме наших.
Комбат, мигом уловив, что к чему, принялся названивать в штадив-четыре.
- Натворили вы бед своим рейдом!
3
На улицах Кунгура еще не улеглась толчея, перед шеренгами бойцов еще вели речь выборные политруки, а в штабе гарнизона между членами Реввоенсовета армии Берзиным и Борчаниновым и новым начдивом-четыре Блюхером произошел такой разговор:
- Стоим на острие. Под угрозой Пермь, Четвертая и Третья уральские дивизии обескровлены, в их составе всего по нескольку боеспособных рот.
- Не густо, - Василий Константинович задумчиво погладил макушку. - А чем располагает враг?
- Силы крупные. Под Красноуфимском свежая иркутская бригада, на подходе бугурусланцы и верхнеудинцы. Дивизией командует генерал Голицын, из князей. Севернее развертывается дивизия генерала Зиневича, подпирает ее группа войск Пепеляева… Обстановка грозная, вся надежда на вас, товарищи. Когда вы сможете выступить на фронт?
- Когда прикажете. Но я бы просил день-два, чтоб люди помылись в бане, переоделись в красноармейское обмундирование, проверили оружие.
Штаб во главе с Николаем Дмитриевичем Кашириным еще готовил подробные сводки о белых частях, разгромленных под Петровским заводом, Ирныкшами, Чертовой горой, Иглино, потопленных в Уфимке, а колонны, по-новому бригады, одна за другой выдвигались на передний край.
Начдив с дюжиной конных вырвался далеко вперед. Сверяясь по карте, ехал от позиции к позиции, молча принимал рапорты, шел в окопы. Дела были невеселые: боец - на двадцать саженей, взвод - на версту. Как они еще держались до сих пор?
Комбат, умотанный до предела человек, подал замызганный листок, потупился.
- Кровью написано, товарищ начдив, не знаю, понятно ли.
- Ого, да ты философ! - Василий Константинович удивленно присвистнул. - "Прошу дать отдохнуть моим наболевшим и расстроенным рядам. Благодаря военным неудачам, команда пала духом победы, что самое важное в наступлении…"
Прочел Василий Константинович, развел руками. Партизанские командиры, стоя полукольцом, загудели. Как у него язык повернулся, черт побери! Или за их плечами не было рейда по горам и низинам, на их долю не выпали бои, один другого кровавей?
- Под расстрел паникера! - жестко бросил Погорельский. Но начдив рассудил иначе: похлопал понурого комбата по плечу, сказал:
- Даю две недели, так и быть. Дождись верхнеуральцев, отводи батальон в Кунгур. - И Погорельскому: - Твои скоро подойдут?
- Часа через три. Есть к тебе просьба, начдив. Этого анику-воина, - он указал на комбата, - после отдыха направь куда угодно, только не в мой полк. Они мне такую бациллу разведут, скребком не отдерешь!
- И не в мой, - подал голос Калмыков.
Лицо комбата побагровело.
- Да вы что, товарищи, вы что… Я же по чистой совести. Думал, поймете. Ведь второй месяц в боях, кажен день потеря за потерей…
- Эх, слабак. Мы, считай, полгода в огне… Да чего попусту ронять слова!