4
Глазную больницу они разыскали быстро, однако на том их везение кончилось. Доктора были заняты, могли принять не раньше, чем через неделю.
Егорка с отцом вернулись в Прокудинский переулок, и потекли нерадостные дни ожидания, хотя и наступило добропогодье. Тоска заела бы вконец, если бы не хозяйская дочь Иринка. Проводив мать на фабрику, она поила чаем Терентия Ивановича, не давала скучать Егорке.
Вот и теперь она влетела в кладовую, крикнула:
- Суп готов, бежим за хлебом! - и сорвалась вниз по лестнице, быстро-быстро мелькая тонкими загорелыми ногами. Догнать ее удалось лишь на перекрестке. По улице длинной колонной шли и шли солдаты со скатками через плечо, мерно колыхались штыки над вереницами плоских серых фуражек.
- Откуда они?
- Со стрельбища, - ответила Иринка и тихо добавила: - А знаешь, дядю Игната чуть не убили…
- Ну? - удивился Егорка.
- Он с полицией воевал. Не веришь? Прохоровские сделали баррикады поперек улиц, так он туда с мальчишками побег. У него даже наган был всамделишный. Ей-богу!
- Зачем побег-то?
- А зачем пошли со всех фабрик? - вопросом на вопрос ответила она.
Егорка промолчал. Слишком непонятными были для него эти люди прохоровские. Тоже вроде бы русские, и говор у них почти такой же, что в деревнях под Братском, но все равно какие-то чудные…
Когда Иринка с Егоркой на обратном пути сворачивали в переулок, сбоку раздался лихой разбойничий свист. На заборе сидел чернявый соседский парнишка, оскалив зубы, целился по ним из рогатки. Оба, не сговариваясь, юркнули за угол дома.
- Ну, цыган паршивый! - Егорка погрозил кулаком, вспомнив, как тот вчера вечером напал на него с гурьбой огольцов.
- Он сам нет, у него бабка была цыганкой. Ой, идет сюда! - Иринка опрометью бросилась к лестнице.
Но чернявый, судя по тому, что рогатка была засунута в карман, шел с добрыми намерениями. Улыбнулся белозубо, подал руку:
- Не боись, я нынче не страшный.
- А я и не боюсь.
- Молодец! - похвалил его чернявый и предложил: - Пойдем на рынок, пошныряем? Смотришь, кое-что и перепадет!
- Что перепадет? - не понял Егорка.
- Не придуривайся. Небось папаня-то из каторжных? К его рукам тож прилипало, когда с глазами…
И не договорил, отлетел к забору от сильного толчка в грудь. Но, странное дело, не осерчал, не полез в драку, только почесался.
- А ты ловок. Умеешь бодаться! - Он смолк, озабоченно покрутил носом. - Забыл, черт… Маманька велела за тятькой проследить, на бирже он с утра.
- Зачем?
- Вытурили его с Прохоровки… Слово не то сказал, ну, мастер и взвился на дыбы. Теперь одна маманька всех кормит… Слетаем?
Егорка в нерешительности переступил с ноги на ногу.
- Далеко она… та самая?
- Рядом!..
Наперегонки вынеслись к Большой Пресне, пересекли ее. Вскоре показалась и биржа.
- Не отставай, - сказал чернявый, открывая скрипучую, на расслабленной пружине дверь.
Зала, похожая на сарай, из конца в конец разделялась деревянным барьером, за ним сидели господа, и к каждому тянулась длинная очередь. Шарканье ног по каменному полу сливалось с голосами, отчего стоял гул, напоминающий жужжанье огромного овода. Изредка доносилось:
- Кузнецы в отъезд! Кто кузнец, подходи!
- Землекопы есть?
- Е-е-есть!
Весноватый парень пробивался сквозь толпу, держа на плече топор.
- Куда? Ведь плотник! - остановили его за рукав.
- Все одно…
- Как так?
- Трескать-то надо? - огрызнулся весноватый.
- А вот и пахан мой, - весело сказал чернявый, приподнимаясь на носках. - Еще тут. Но смоется, ей-богу, смоется. Видишь замухрыгу около? Тот, с кем они стекла высадили в кабаке. Вечно вместе, друг от друга ни на шаг!
Егорка присмотрелся. Он думал встретить чудище под потолок, которое лютует каждую ночь на "галдарее", а увидел сгорбленного, тихого на вид человека. Замухрыга, тоже в опорках и исподней рубахе, был позадиристее. Он косился на весноватого плотника, хрипел:
- Здоровый, черт, оттого и счастье. А ты стой, и никакого тебе просвета!
Дружки перекинулись двумя-тремя словами с чиновником, отошли от барьера к окну. Чернявый зорко следил за ними, силясь угадать, что они собираются делать дальше. "Эка его корежит, - шептал он. - А ведь умаслит, ей-ей!" Замухрыга что-то горячо лопотал, ухватив приятеля за руку, тот хмурился, тряс головой, лез пятерней в затылок и наконец сдался, когда замухрыга вынул из кармана пятак.
- Уговорил! - чуть ли не радостно сказал чернявый.
Егорка думал о своем: "Степан осенью на завод хотел отвезти. Нет уж, не выйдет… Пускай сам глотает копоть, обивает пороги, а я из дому - никуда!"
5
Огромный город и отпугивал и манил. Егорка выбирался из дома на свет, брел, с каждым днем все дальше, по Средней Пресне, с обостренной цепкостью запоминая обратную дорогу. Как-то он дотопал до широкой улицы, не имеющей ни начала, ни конца; по ней в обе стороны катили коляски и пролетки, плелись ломовые, их обгоняли, чихая едким синеватым дымом, пронырливые тупоносые авто.
Вместе с другими пешеходами Егорка проскочил перекресток, замедлил было шаг, чтоб осмотреться, но толпа мигом притиснула его к стене. Кто-то бросил: "Эй, деревня, чего кол проглотил!" - и он испуганно шарахнулся прочь, совсем как буренка на камской переправе. "Господи, куда они торопятся, куда бегут сломя голову?" - недоумевал Егорка.
Тихая, будто прочерченная по линейке улица позвала за собой, выдвигая дома один краше другого, незаметно вывела к бульвару. За невысокой чугунной оградой, под присмотром дядек и нянь, играли маленькие господа, и при виде их на Егоркином лице появилась усмешка взрослого, много повидавшего на своем веку человека. На жатву б этих барашков, в работу от зари до зари, с ломотой в пояснице и пылью на зубах. Мать, бывало, выведет на поле Зарековских, самое большое в деревне, сунет серп в руку. "С богом, сынка, да колосья не пропускай, - скажет и на миг опечалится, но тут же добавит, подбадривая: - Тебе, вой, пошел восьмой, а я с шести лет впряглась. И ничего!"
Он еще раз покосился на барчуков. Живут же люди, ничегошеньки, кроме игры, спанья на белых пуховиках и сладкой еды, не знают. Ни того, что есть на свете Красный Яр с пашнями и злой мошкарой, есть тайга, где из каждой колдобины жди бурого космача, есть порог, что пенится в версте от брагинской избы, есть и сами Брагины…
Поплутав по дворам и тупикам, Егорка вышел на реку, изогнутую как лук. По ее берегам раскинулись амбары, пристанские помосты, заваленные кулями с мукой, овсом и солью. С длинной вереницы плотов выгружали дрова. Как заводные, взметывались руки, передавая поленья по косогору.
Егорка постоял над рекой. Взмутненная до дна, она лениво несла на себе ржавые пятна, мелкий мусор. Невдалеке сидел старик с удочкой, глаз не сводил с поплавка; несколько рыбешек плескалось в стеклянной банке. А на братских порогах таймень или осетренок иной попадется на крюк - с трудом перетянешь через борт. И вокруг неумолчный гром, радуга коромыслом, свежесть первозданная!
За мысом, выше по реке, на крыльце кособокой сторожки, запрокинувшись назад, заливисто храпел какой-то бородач. У его ног разметался во сне кудлатый пес. Обок с пристанью дремотно загляделась в воду баржа…
Полуденное с белесым сверком солнце припекало все крепче, давило на темя, и Егорка почувствовал, что и его страшно тянет ко сну. Упасть бы, где стоишь, забыть обо всем, ничего не видеть и не слышать… "А батька, поди, волнуется!" - всплыло в голове. Он превозмог одурь, быстро зашагал на Пресню.
Егорка думал о том, что ждет их завтра у глазного доктора. Он бегом взлетел по лестнице, на миг приостановился - из хозяйской комнаты слышался незнакомый молодой голос, ему вторил сдержанный бас кузнеца Игната; Егорка боком вошел в кладовку, и первое, что бросилось в глаза, - было растерянное отцовское лицо, совсем такое же, как у людей на перекрестках.
- Народу кругом, ни проехать и не пройти. На пожар, что ли? - прогудел Егорка.
- Не пожар, кое-что пострашнее, - вполголоса молвил Терентий Иванович, - война с германцем. - Он трескуче закашлялся, помотал головой. - Принеси воды, глотка ссохлась.
В отгороженном занавеской углу, где стоял бачок, Егорка нос к носу столкнулся с Иринкой.
- Кто у вас?
- Дядькин знакомый. Работает в Мытищах.
Егорка отнес воду, вернулся к Иринке. Разговор в комнате не убывал.
- Честное слово, Игнат, надоело. Особенно донимают новенькие. Подходят, интересуются: из немцев будешь аль как? Отвечаю: мол, Медведевыми испокон века звались, а Блюхер просто-напросто барская затея… Не верят, черти. Мол, заливай, заливай.
- Василий, а вот… выйдет, как задумали, ну, а дальше? Страшно подумать - сами себе голова!
- Не робей, кузнец, ты ведь пресненский.
- Боязно все ж таки. Я, и вдруг…
- А что, плечи не выдюжат?
- Мобилизацией не кончится, как по-твоему?
- Ох, нет!
- А ведь забреют, Василий, и перво-наперво освободятся от нашего брата.
- Что ж, сходим, послужим. Только… будет это не к их радости, ей-ей!
6
Сквозь неплотно притворенную дверь Егорка видел: отца усадили в глубокое кожаное кресло, запрокинули голову, нацелились в его глаза какими-то круглыми штуковинами, надетыми на лбы. Смотрели долго, изредка бросая друг другу непонятные слова.
Потом седой доктор зачем-то подошел к столу, еще раз перечел бумагу, пронесенную отцом от самого Томска, посидел. Что-то его беспокоило, он встал, снова завел разговор с молодым помощником. И оба снова надвинули зеркальца, обступили Терентия Ивановича с двух сторон.
- Тебя, дед, в Томске пользовали чем-нибудь? - донеслось до Егорки, и тот удивленно покрутил носом: какой же он дед, ему всего-навсего сорок три года. Чудаки!
- А раньше, до томской лечебницы, видел?
- Самую малость. Человек ли идет, столб ли на дороге… Ну, а потом, как повязку сняли, - совсем ничего. Только вот на солнце когда гляну - вроде красное пробивается. Далеко-далеко.
Седой доктор взволнованно прошелся по комнате.
- Послушай, дед… - Он хотел сказать что-то, но передумал и, сев боком к столу, с брызгами набросал несколько слов на синеватом листке, запечатал в конверт. - Наведайся ко мне, скажем, послезавтра, а пока пройди на Никитскую, тут написано к кому. Побывай непременно… - И повернулся к двери. - Следующий! Что они там, заснули? - закричал, сердясь неизвестно на кого и за что.
- Ну, как? - с замиранием в сердце спросил Егорка, выводя отца из глазной больницы. Терентий Иванович молчал, плотно спаяв рот, весь одеревенев, и вдруг привалился к сыну, заплакал навзрыд. Егорка, словно маленького, гладил его по плечам, успокаивал и, не зная чем помочь, готов был сам разреветься.
- А письмо? - вспомнил он, загораясь надеждой, - Видно, еще к кому-то из докторов. Не иначе!
- Ладно, веди, - глухим голосом отозвался Терентий Иванович.
Пока они добирались до Никитской, пока разыскивали дом, он бормотал про себя:
- Все, все вижу. Правду скрывают… - И внезапно топал ногой, оборачивался назад, грозил кулаком. - Они у меня запоют, сволочи! Погубили глаза ни за грош, и думают…
- Идем, вон городовой на перекрестке! - испуганно тянул его за руку Егорка.
- Бог с ним… Иду.
Дом, на который указали дворники, был небольшой, в два этажа, с нарядной росписью по простенкам, и вовсе не походил на лечебницу. "Туда ли идем?" - засомневался Егорка, крутанув ручку звонка.
Дверь открыла молоденькая горничная в кружевной наколке. Узнав, кто такие и зачем, ушла с докладом и вскоре вернулась.
- Разуйтесь, - велела она свысока, брезгливо морща губки. - Носит вас дюжинами, а кто-то убирай.
Опорки остались у порога. Егорка, придерживая отца под локоть, боязливо шагнул в залу, пол, выложенный плитками дерева, сиял как зеркальный. В углу, заставленном цветами, виднелась женская фигура в черном бархатном платье. Чуть позади застыла еще одна фигура, и тоже в черном, но попроще, - судя по всему, воспитанница.
При звуке шагов женщина в кресле встрепенулась, подняла голову, и Егорка едва не вскрикнул. Глаза ее были точь-в-точь как у отца: ясные, будто налитые прозрачной ключевой водой, без единой искорки мысли.
- Кто там? - прошелестел тихий голос. - Ах да, с запиской от профессора. Вера, голубушка моя, прочти.
Девушка пробежала глазами синеватый листок, наклонилась к женщине, и та, выслушав, слабо повела рукой в сторону Терентия Ивановича.
- Подойдите сюда. Верочка, стул, пожалуйста.
Егорка почти не дышал. Два человека сидели друг против друга - она в кружевах и переливчатом бархате, он в дырявом зипуне, с нищенской сумой через плечо, - сидели и говорили, связанные общей бедой…
Госпожа подалась к Терентию Ивановичу, еле дотрагиваясь пальцами, ощупала его лицо.
- Откуда вы? Ах да, из Сибири… И давно это у вас?
Брагин-старший рассказал все: и как остался круглым сиротой и бродяжничал; как не по своей вине был сослан в Сибирь, потом вышел на поселение и строил в деревне избу, один на один с толстенными бревнами, часто подпирая их головой; как совсем недавно, осенью, взбесилась собачонка, и молния сверкнула перед его глазами, когда он открыл дверь, а собачонка, прибитая еще днем и внезапно ожившая, проскользнула у ног, бросилась к сыновьям…
Он смолк, понурился.
- Что я могу добавить? - сказала женщина, комкая батистовый платок. - Та же самая болезнь, "темная вода"… Муж погиб в Порт-Артуре, собственно, тогда и началось… Была у лучших окулистов Парижа, Лондона, Берлина, выбросила треть состояния, и все напрасно… - Она робко прикоснулась к большой коричневой руке Брагина. - Милый человек, Терентий Иванович. Может, я поступаю жестоко, но правда всегда милосерднее лжи… Не беспокойте семью, не убивайте силы на бесполезную ходьбу за тысячи верст. Отправляйтесь домой!
- Как же так? - растерянно бормотал Брагин. - Ведь я… ведь мне последнюю лошаденку, и ту пришлось продать… Куда ж я теперь?
Госпожа повернулась к воспитаннице, стоящей за ее спиной.
- Голубушка, в секретере пакет, подай сюда… Вот, милый человек, вам на дорогу и житье. Не поминайте лихом, прощайте… - Она откинулась в кресле, утомленно закрыла глаза, как бы отгораживаясь от всего на свете.
Зайдя за угол, отец разжал крепко стиснутый кулак.
- Ну-ка, глянь. Вроде и не деньги совсем…
У Егорки волосы поднялись дыбом: на отцовской ладони лежала новенькая, в радужных разводах, сторублевка. Точно такую он видел однажды в руках старосты Зарековского, собравшегося за покупками в Братск.
Но и сторублевка не обрадовала Терентия Ивановича. Он шел, тяжело передвигая ноги, с окаменелым лицом. Молча миновали Садовую, поднялись по Средней Пресне, свернули в Прокудинский переулок. У знакомых ворот стоял какой-то коротышка в сером, попыхивая папиросой. Егор мельком глянул на коротышку и тут же вспомнил, что тот топтался на этом же месте и вчера, когда наведался к хозяевам веселый кареглазый парень.
Молодой кузнец, голый по пояс, в брезентовых штанах, босой, умывался в глубине двора. Издали покивал постояльцам, спросил:
- Что нового, иркутяне?
- Велено ехать назад, - с усилием обронил Терентий Иванович.
Игнат кончил умыванье, крепко, докрасна растерся полотенцем, подошел, вынимая из кармана куртки что-то разлапистое, в искрах.
- А я вам трезубец отковал. Точь-в-точь, как рассказывали.
- Батя, острога! - вырвалось у Егорки. - Всамделишная! Насадил на шест - вся рыба твоя. И медведь не попадайся!
Кузнец потрепал его по плечу, немного помедлил.
- Зверье о двух ногах злее будет, - оказал он.
- Кенгура, что ли? - раскрыл рот парнишка. - Мимо в клетке провозили, видел. Но у нас таких не водится.
- Мал ты еще. Ну, идем чаевничать, сестренка блинов напекла.
7
Ночью отец, против ожиданий, спал спокойно, будто свалил с плеч непосильный груз. Не плакал, уткнувшись в ладони, не стонал, не скрипел зубами.
Утром Егорка открыл глаза, отца рядом не было. Он испуганно приподнялся на локте и замер - Терентий Иванович на ощупь двигал иглой, торопливо зашивал что-то в подклад зипуна.
- Ее? - оторопело спросил Егорка, имея в виду сторублевую. - А на дорогу?
- Не твоего ума дело. Вставай-ка лучше.
- Зачем?
- Ждет нас этапная контора. Одевайся, да поживей. - На лице Брагина-старшего проступило слабое подобие улыбки.
Теперь он шел на редкость проворно, поторапливал сына и вполголоса гудел:
- Чтоб я ту сотню потратил до Красного Яра? Да ни в жисть! Пускай берут на казенный кошт, и никаких гвоздей. Я, брат, законы знаю!
Но едва отец заикнулся о бесплатном проезде, старший чиновник этапного управления, на мгновенье оторвавшийся от бумаг, сухо отрезал:
- Шагай прочь, старик, не до тебя. Мы отправляем только арестованных. - Он обратился к писарю: - В Туруханский край всех перебелил?
- Имен десять осталось.
- Ох, как ты меня задерживаешь! Ради бога, позвони, что у них с партией? Готова, нет? - говорил он и рукой делал знаки служителям: лишних долой, долой…
Под их напором Брагины очутились за дверью.
- Ну-ну, - сквозь зубы пообещал кому-то Терентий Иванович и прямо у выхода сел на тротуар.
Минул час и другой. Стены домов, мостовая раскалились под солнцем, полыхали жаром, но Терентий Иванович так и не двинулся с места, лишь вполголоса посоветовал сыну:
- Накройся, да не торчи около, дуй в тенек!
Из окон высовывались писаря, пожимали плечами, прыскали в кулак. Несколько раз подходил городовой, трогал за плечо, бубнил:
- Эй, сермяга, пройди куда-нито, - и, не дождавшись ответа, брел на свой перекресток.
Вокруг Терентия Ивановича шумела суетливая городская жизнь. Люди спешили мимо, задевая слепого, чуть не наступая ему на ноги, дважды припускал короткий, но частый дождь, а он темнел неподвижной глыбой, вперив куда-то вдаль ясный взгляд, и легкий ветер играл перевитыми сединой космами волос.
В полдень к управлению подкатило авто, из него вышло начальство в немалых чинах.
- Отчего здесь нищие? - справилось начальство и поманило пальцем городового. Тот подбежал, отдал честь. - Почему непорядок, любезный?
Городовой что-то пробормотал, беспомощно разведя руками.
- Достукались! - Егор вытер со лба испарину. - Тикаем, папка, плохо будет!
- Э-э, нет, погодим немного: я их больше ждал на солнцепеке, - спокойно отозвался Терентий Иванович.
К ним рысью подбежал городовой, придерживая шашку.
- Накликал беду на свою и мою голову, шутоломный старик… Их высокоблагородие серчают и требуют к себе!
- Вот это разговор! - Терентий Иванович быстро как ни в чем не бывало встал на ноги, отряхнул колени, поправил суму.