Я отчётливо представил, как умирал незнакомый мне Севка, и, понимая состояние Лазарева, поделился своим: рассказал о ребятах с нашего курса, погибших осенью сорок первого под Москвой. Был там и Ленька. Наши койки стояли рядом в общежитии, его зимнее пальто мы носили по очереди, мой выходной костюм тоже был на двоих. Я переживал за него на соревнованиях в гимнастическом зале, был Ленька чемпионом института, а он "болел" за меня на лыжне. Когда я выбивался из сил, доходил, что называется, "до точки", обычно такое случалось на двадцатикилометровой дистанции, вдруг из-за кустов появлялся Ленька, совал мне в руки бутылку с горячим кофе, это называлось "подкормка на дистанции". Я обретал новые силы, догонял соперников и вырывался на последних километрах в число победителей.
Вместе с Ленькой мы мечтали попасть в один танковый экипаж, насмотревшись фильма о "Трёх танкистах", но когда пошли в военкомат, в строй встали, на беду, рядом. Нам приказали рассчитаться на "первый-второй" и построили в две шеренги. Кто знал, что из-за этого построения мы расстанемся навсегда? Первая шеренга - в ней оказался Ленька - стала командой "01", вторая, где был я, командой "02". А дальше как в песне: "На Запад поехал один из друзей, на Дальний Восток - другой". Я оказался в сорок первом среди пустынных забайкальских сопок на пограничной заставе, Ленька со своим стрелковым полком - сразу же в тяжёлых боях. Он отступал, выходил из окружений, попал в Москву на переформировку. Написал мне оттуда, что получил Красную Звезду и младшим лейтенантом снова поехал на фронт, под Ленинград…
Я показал Лазареву фотографию Леньки. Снят он был в нашем "общем" пальто с мохнатым бараньим воротником, смотрел перед собой прямо, чуть нахмурившись, и только губы готовы были расползтись в улыбку - чувствовалось, он сдерживает смех. Военных фотографий Ленька прислать не успел.
- Да, настоящий, - оценил Лазарев, - Даже по снимку видно: с характером был, как Севка.
Я почувствовал, что с этого момента нас объединило что-то большее, чем взаимный интерес друг к другу, и симпатия, которую мы испытывали с первой встречи.
- Да… Их уже нет, - тихо сказал Лазарев. - И многих других тоже нет… А войне конца не видно.
- Ты думаешь? Ведь сказано - ещё полгода, ну, максимум годик, и Германия лопнет под тяжестью своих преступлений…
Лазарев отвернулся к окну, за которым, уже в темноте, лежала наша неведомая миру падь Урулюнтуй, обозначенная лишь на топографических засекреченных картах, почти шёпотом произнёс:
- Сказано, чтобы ободрить народ и армию. Это необходимо, так говорить. - Он помолчал и добавил: - Вот ты говорил - в академию. Если уцелею, может, когда-нибудь и поступлю. А сейчас другим заниматься надо. Если бы меня спросил командующий: "Что хочешь делать для победы? Выбирай, хоть род войск, хоть фронт, хоть часть". Знаешь, что бы я ответил?
- Ну?
- Пошлите меня в разведку!
- Полковым разведчиком? Как Севка?
- Да нет же! Есть работа ещё трудней. В разведке за линией фронта. Вот куда бы я попросился!..
- Да брось ты! Начитался ещё в школе, наверно, про шпионов. Со мной тоже в пятнадцать лет было…
- Нет, Витя. Это серьёзно. Ещё до армии мечтал, когда в индустриальном техникуме учился. И сейчас всё время думаю, только не говорю никому. Тебе - первому.
- Ты же классный артиллерист! Твой путь мне ясен: батарею не сегодня-завтра получишь. Потом - дивизион, полк, и - в генералы.
Лазарев усмехнулся:
- А война? Севка, Ленька… Сколько их под Харьковом, в Крыму, под Москвой, у Ленинграда осталось? Сколько убито вот сейчас, сегодня вечером, пока мы с тобой разговорами занимаемся…
- Такие, как ты, выходят целыми. Смелого пуля боится, смелого штык не берёт. Забыл?
- Это в песне. Для укрепления морального духа. А а жизни я не заколдованный. Но у меня будет своя война. Должна быть, я знаю. И только в разведке.
- Ну, так просись в свою разведку!..
- Трудно туда пробиться. Да и опоздал: мне уже двадцать четыре. Иностранный надо в совершенстве знать. И спецподготовка у них - не наши миномётные курсы. Это тебе не "Слева вверх прикладом бей!", - удачно скопировал он нашего преподавателя: оказалось, Лазарев окончил те же самые курсы годом раньше меня, перед войной.
- Выходит, дело безнадёжное?
- Да как сказать… Сам стараюсь кое-чему научиться. Радиодело, автомашины, самозащиту без оружие освоил. Теперь ещё подрывником, минёром могу.
"Вот это военный, - подумал я. - Настоящий офицер. А что я? Что знаю, что могу? Доведись, убьют рядом со мной шофёра, как поведу машину? В рациях - ни бум-бум. В рукопашной схватке надеюсь лишь на свой студенческий разряд по боксу. Конечно, моя работа - вести миномётный огонь, командовать взводом- или батареей. Но мало ли что? Кто знает, в какие положения может поставить меня война? И к этому надо себя готовить…"
Лазарев сосредоточенно смотрел на свои раскрытые тетради, лежавшие на столе, потом собрал их, пометил что-то на листке и сказал:
- На завтра глазная задача - прицелы. Кронштейны к прицелам…
Что за кронштейны и при чём тут прицелы, я расспрашивать не стал, решив, что успеется. Тем более Лазарёв зевнул, прикрыл глаза:
- Давай-ка спать будем. Устал я что-то сегодня…
3
Утром я привёл свой взвод в парк на занятия огневой службой, а Лазарев пошёл в артиллерийскую мастерскую выяснить, что там с кронштейнами для прицелов.
Парк - это совсем не то, что я привык представлять до службы в армии. В нашем городе был парк - тенистый сад с аллеями, посыпанными жёлтым песком, скамейками, там обычно сидели девушки из медицинского института с учебниками в руках, - готовились к экзаменам. Тот, городской парк был над обрывистым спуском к быстрой, прохладной Ангаре, по которой скользили лодки. А над всем этим довоенным раем плыли мелодии вальса или танго, доносившиеся с танцплощадки, и воздух пронзал запах цветущей черёмухи…
Теперешний наш парк - это глухой угол пади, обнесённый колючей проволокой, и там в специальных ровиках спрятаны грузовые машины и миномёты, подальше от них - штабеля ящиков с минами под охраной часовых. И пахнет тут холодным тяжёлым металлом от стоящих в походном положении миномётов, пущечным салом - им смазывают изнутри миномётные стволы, бензином от поставленных на подпорки автомашин, загнанных в большие прямоугольные ямы - ровики.
- Миномёты к бою! - подал я первую команду.
Солдаты кинулись в ровики, выкатили миномёты и словно разломили их пополам - откинули тяжёлые опорные плиты. С глухим металлическим звоном плиты упали на землю. А миномётчики уже копнули лопатами раз и другой землю и намертво уложили туда эти круглые плиты, соединили их со стволами, стали вращать ручки подъёмного и поворотного механизмов, выравнивая миномёты. Наводчики достали из футляров, выстланных бархатом, прицелы, закрепили их в специальных гнёздах.
- Второй готов! - доложил командир расчёта.
И эхом, через секунду-другую:
- Первый готов!
Я подошёл проверить - действительно ли первый готов? Осмотрел прицеп и наводку, взглянул, не бегает ли "глазок" в уровнях - вертикальном и горизонтальном, пошатал двуногу-лафет и, убедившись, что команда выполнена хорошо, тут же разломал всю работу расчёта, приказав:
- Отбой!
И правильно сделал: в бою, в настоящем бою, а не в учебном, придётся, как нам не раз говорили на курсах, мгновенно менять позицию, если нас засекут вражеские артиллеристы, или уходить от прорвавшихся танков, прятаться в траншеи от бомбардировщиков. И солдаты должны управляться с миномётом за одну минуту.
Исполняя мой приказ, они вновь привели миномёты в походное положение, а я опять скомандовал:
- К бою!
Солдаты молча принялись за дело, лишь командиры расчётов подавали короткие возгласы: "Стяжку, стяжку давай!", "Топи двуногу!", "Уровни выгоняй, уровни!", "Наводки!"…
Когда доложили о готовности, я указал на голую сопку с темневшей на склоне грудой камней и объявил:
- Цель: вражеский пулемёт на высоте с отметкой шестьсот пять. Подавить!
Сержанты прикинули расстояние до цели, посмотрели на таблицы для установки прицела, и началась, всегда вызывавшая у меня досаду, условная стрельба.
- По пулемёту! Осколочно-фугасной миной! Взрыватель осколочный… Угломер… Заряд… Прицел…
После команды "Первому, одна мина, огонь!" заряжающие поднесли к дульным срезам мины. Не те страшные мины, окрашенные в зловеще зелёный цвет, что лежат до времени в ящиках в углу парка. А мины условные, вытесанные из берёзовых чурок топором. Третьи номера расчётов сделали фальшивое движение руками - будто устанавливали взрыватели, а наводчики, после команды сержантов, дёрнули за спусковые шнуры. Нет, оглушительного выстрела, сопровождаемого грохотом и пламенем, не раздалось. Мы услышали всего лишь металлический щелчок: металл звякнул о металл в стреляющем механизме, но считалось, что выстрел произведён и вражеские пулемётчики если и не лежат ещё замертво, то вот-вот будут уложены.
С какой яростью стрелял бы я по настоящим врагам, которые заняли Украину, стоят под Ленинградом, неподалёку от Москвы, отогнанные от самых её пригородов прошлой зимой. Туда бы сейчас меня с моим взводом, на любой фронт, на любое направление, и настоящими бы полупудовыми минами стрелял бы я по траншеям, в которых засели фашисты, по дорогам, где идёт их пехота.
Но дать команду на поражение цели взводом я так и не смог: командир второго миномёта "засел" с установкой прицела - прицел - хоть разбей его! - упирался в ствол миномёта.
Ох уж этот ствол!.. Ещё на курсах с ним было мороки. У любой пушки панорама поворачивается на всю окружность. Поэтому огонь можно вести без помех. А у нашего полкового миномёта - наверно, конструкторы что-то недодумали - кругового вращения прицела не получалось, он упирался в ствол. И, хочешь не хочешь, приходилось мудрить с вычислениями угломера. Из-за этого темп стрельбы снижался даже у самых умелых огневиков.
Я взглянул на цифры, выгравированные на окружности прицела, стал помогать сержанту в вычислениях. Потом приказал повернуть миномёт к цели, к вражескому пулемёту. Получилась полная нелепица: миномёты теперь смотрели в затылок один другому. Хорошо, что никто ещё из других подразделений не увидел. Позор, засмеют, такая артиллерийская безграмотность! И сколько крови прольётся понапрасну из-за такой вот ошибки…
- Немедленно разверните миномёты по фронту! - скомандовал я.
И вовремя: к нам шёл Лазарев в сопровождении оружейного техника из артмастерской.
- Воюешь? - спросил Лазарев.
Я ответил что-то неопределённое, стараюсь, мол, готовлю взвод.
- Ну и ладненько, - сказал Лазарев. - А мы тут кое-что придумали. Давай-ка примерим на твоих самоварах. Не возражаешь?
Он развернул промасленную тряпицу, и я увидел металлические кронштейны странной формы. Один конец, их, с медной напайкой, был приспособлен для насадки прицела. Другой, клинышком, для закрепления на самом миномёте.
Солдаты столпились вокруг, рассматривали невидаль, Лазарев приладил кронштейн к миномёту, насадил, закрепил прицел и стал поворачивать его по окружности вправо и влево, наводя то вперёд, то назад. Мы не поверили глазам: ствол теперь совершенно не мешал.
- Понял, в чём фокус? - спросил Лазарев. - Круговая наводка обеспечивается мгновенно.
- Сам придумал? - недоверчиво спросил я.
- Какая разница? Главное, дело сделано. И, пожалуй, неплохо сделано. Как по-твоему?
- Неплохо… Скажешь тоже. Гениально! В жизни я бы не додумался. Тебе конструктором оружия надо быть.
- Брось, - усмехнулся Лазарев. - Любой техник такую штуку может сделать. Даже получше. А эти экземпляры опытные, надо ещё на боевых стрельбах испытать.
Лазарев снял кронштейны, снова завернул их в промасленную тряпицу, заговорщицки подмигнул мне и ушёл вместе с оружейным техником. А мы покурили едкого самосада и опять принялись за своё. Тренировались на ведение огня по пехоте, по закрытой цели. Я внезапно выкрикивал, что прорвались танки, идут к нам, на огневую. Солдаты прятали миномёты в ровики, хватали связки гранат, конечно же деревянных, ложились в неглубокие окопчики, выставляя на танкоопасном направлении пулемёт Дегтярёва для стрельбы по вражеским автоматчикам, которые должны бы идти за танками.
Я уже изрядно охрип, а солдаты устали, перепачкались землёй - четыре часа подряд они окапывались и ползали по-пластунски, подносили мины под воображаемым огнём врага, а вот подошло желанное обеденное время. Но прежде чем разрешить помкомвзводу вести солдат в столовую, я подал команду "воздух!". И опять они прыгнули в траншею, подняли оттуда вверх и пулемёт, и винтовки - приготовились стрелять по самолетам. Я осмотрел каждого прильнувшего к своему оружию, прижавшегося к спасительной земле. Всё как будто правильно, всё как предписано боевой инструкцией. Но на войне, внушали нам на курсах, бывает всякое, непредвиденное. Надо быть готовым ко всему.
- Газы! - отчаянно выкрикиваю я.
В траншее все зашевелились, задвигались, минута - и уже никого не узнать: на каждом резиновая маска с круглыми стёклами и гофрированным хоботком, исчезающим в холщовой противогазной сумке.
- По самолёту! Высота пятьсот! Упреждение на три корпуса! Беглый огонь!
Щёлк! Щёлк! Щёлк! - ударили из винтовок.
- Пулемёт! Почему пулемёт не слышу?
Тр-р-р! Тр-р-р! Тра-та-та! Тр-р-р, - это пулемётчик стал вращать деревянную трещотку.
Теперь, кажется, всё. Теперь я с чистой совестью командую:
- Отбой! Всем отбой!
Противогазы сняты, солдаты построены в две шеренги, я выслушиваю доклад помкомвзвода и начинаю речь, заключающую занятия. Отмечаю, что все действовали слаженно и умело, только пулемётчик запоздал открыть огонь. А это, говорю, в боевой обстановке может стоить жизни вашим товарищам. Ясно? И когда мне отвечают, что "ясно", разрешаю вести людей на обед и сам отправляюсь в нашу офицерскую землянку-столовую.
Лазарев был уже там. Лида, в белой курточке поверх гимнастёрки, кругленькая, румяная, с ямочками на раскрасневшихся щеках, так и сияла, подавая Лазареву обед. И подавала ему не в алюминиевом котелке, как некоторым, даже не в эмалированной миске, а - будто командиру полка - в тарелке с цветочками, поставленной на другую, плоскую. Тут же она сбегала в раздаточную, принесла второе блюдо - пшённую кашу с кусочком селёдки.
- Вот, товарищ лейтенант, - чуть не пела Лида, - кушайте. Каша вкусненькая, с маслицем. Селёдку я вымочила. Щец вам горячих можно подлить ещё, если желаете. Бот, хлебца порезала…
Ей трудно было скрыть свои чувства к Лазареву, да она и не пыталась это делать, нет, пусть все видят, что значит для неё лейтенант Лазарев, пусть говорят что хотят.
Лазарев в ответ слегка улыбался, пошучивал и, едва закончив обед, ушёл с торопливостью занятого человека, провожаемый тоскливым Лидиным взглядом.
4
Вечером, в кашей землянке, Лазарев вернул мне "Утраченные иллюзии".
- Не будешь читать? - удивился я.
- Почему? Уже прочитал.
- Как прочитал? Тут шестьсот страниц! За три дня не всякий прочтёт.
- Вопрос в том, как читать, - ответил он. И стал пояснять: - Понимаешь, лет четырнадцати узнал я, что на земном шаре выпускается в день в среднем тысяча книг. Допустим, в нашей стране штук двадцать. Даже десять. А человек читает одну книгу три-четыре дня. Значит, я не успею прочитать и миллионной части. Неужели, подумал, нет никакого выхода? Неужели нельзя что-то изобрести? Искал, рылся в книгах, расспрашивал. И нашёл. Оказывается, были такие люди, которые читали в десять раз быстрее.
- Не может быть!..
- Может. Ты постарайся понять, что происходит. Когда учатся читать, схватывают только букву. Одну букву. Потом слог. Наконец, слово. Читающий бегло, видит уже всю фразу. На этом продвижение обычно завершается. А кое-кто пошёл дальше. Стал схватывать всю строчку. Потом две строчки. И три, и пять. Короче, есть люди, которые одним взглядом как бы фотографируют всю страницу. Ты слово, от силы - фразу прочитал, а он за это же время - страницу. Понимаешь?
- И ты что же, "фотографируешь" сразу страницу? - недоверчиво спросил я.
- Страница требует долгой тренировки. Я остановился на трёх строчках. Пока что остановился.
Ничего подобного я не слыхал.
- Как думаешь, - спросил несмело, - я смогу научиться?
- В наших условиях трудно. Когда тут читать? Всё время на учениях или в казарме. И что мы читаем? Уставы, наставления, газеты. Но попробовать можно. Схватывай сразу строчку. Глаза будут сперва болеть - расстояние между зрачками должно как бы растянуться. А потом станет легче.
- А ну, прочитай сам! - решил я устроить Лазареву проверку.
Он пристально взглянул на страницу, на лице его заметны были напряжение, сосредоточенность, но только на короткий миг, потом он, как обычно, усмехнулся, сказал:
- Проверяй!
Я стал следить за текстом, а Лазарев слово в слово произносил всё, что было напечатано.
- Ладно, Витя, - остановил он после второй проверки, - не трать время попусту. Лучше сам начинай тренироваться. Начинай, время дорого…
Я задумался - с чего же начинать? Взял "Устав гарнизонной службы", раскрыл наугад, попробовал схватить сразу всю первую строчку раздела "Эскорты при погребении военнослужащих". И хотя при нормальном чтении всё понимал, теперь смысл почему-то стал от меня ускользать. Ерунда какая-то. Надо, наверно, взять что-нибудь другое. Открыл наугад "Штабс-капитана Рыбникова", снова постарался схватить строчку: "… - А что, нет ли у вас каких-нибудь свежих известий с войны? - спросил Рыбников".
"Что-то должно получиться. Это уже интересней".
И вдруг, забыв, что мне следует тренироваться, схватывать всю строчку, незаметно начал читать как читал всегда, увлёкся и перенёсся в Петербург времён русско-японской войны, стал вместе с маленьким, скуластым, калмыковатым и странным штабс-капитаном Рыбниковым бродить по военным учреждениям той поры, поражаясь полному отсутствию бдительности, царившей тогда беспечности и нелепой доверчивости. "Нет, у нас теперь всё по-другому, - с гордостью думал я. - Попробуй-ка проникни в штаб нашего полка. Без пропуска никого не пустят". И жадно читал страницу за страницей, особенно стараясь запомнить всё, что касалось японского характера. Оказывается, вот какие они - японцы, стоящие совсем недалеко от пади Урулюнтуй, готовые напасть на нас в любой день…
Я оторвался от книги. Лазарев смотрел на карту с обозначением линии фронтов, поправил флажки, задумчиво произнёс:
- Да, много ещё войны… Начать да кончить…
- Нам только не достанется. Просидим в этой проклятой пади.
- Сидим где приказано. А насчёт войны - не беспокойся. Война тебя найдёт. Каждого из нас найдёт! - сказал Лазарев и добавил с вызовом: - Службу надо нести, а не выставлять из себя героя. Нести! Чем ты помог полку? Я слышал, занятия проводишь толково. А ещё? Что ты сделал?
- Я кронштейны изобретать не могу…
- При чём тут кронштейны? Бесплодным мыслям предаёшься, вот что. Себя только растравляешь. Хочешь, учебник для младших командиров вместе будем писать?
Я растерялся. А он уже протягивал мне стопку исписанных листков, на которых были чертежи, схемы, рисунки, расчёты.