Первая книга трилогии о Великой Отечественной войне и послевоенном восстановлении писалась "по горячим следам", в 1943-47-м годах. Обширный многонаселенный роман изображает зверства фашистов, героический подвиг советского тыла, фронтовые будни. Действие его разворачивается на переднем крае, в партизанском лагере, на Урале, где директором военного завода назначен главный герой романа Николай Кораблёв, и на оккупированной территории, где осталась жена Кораблёва Татьяна Половцева…
Содержание:
Книга первая 1
Часть первая 1
Часть вторая 27
Книга вторая 58
Часть первая 58
Часть вторая 86
Историко-литературная справка 113
Фёдор Панфёров
Борьба за мир
Книга первая
Часть первая
Глава первая
Иван Кузьмич Замятин - человек с некоторыми особенностями: быстрый на ногу, он, однако, всегда ходит так, как бы кому не помешать, кого бы случайно не толкнуть, и страшно скуп на слово. Прежде чем ответить на тот или иной вопрос, он долго смотрит в левую ладонь, растирая ее большим пальцем правой руки, словно пробуя сухую краску, затем произносит такое, что запоминается надолго. За это иные называют его "долгодумом", иные - "политиком", а он - тем и другим:
- Язык человеку на то и дан, чтобы слово было как гвоздь: воткнул его в дерево, ударил молотком - и навеки.
Но сегодня он чем-то так взволновался, что стал просто неузнаваем. Ростом он мал и никогда не горевал по этому поводу, а тут, после вахты, идя по заводскому двору, он поднимался на носки, стараясь казаться выше других и, отвешивая поклоны, намекая на что-то весьма необычайное, шаловливо покрикивал:
- Живем. Э-э! Живем! - и быстро шагал по асфальтированной дорожке, усаженной по обе стороны молодыми липами.
Под липами лениво шевелились густые, черные тени. Иван Кузьмич на какую-то секунду закрыл глаза, представив себе подмосковные леса и вот такие же густые, черные тени. Сердце у него захолонуло. Он закрутил головой и, таинственно улыбаясь, еще быстрее побежал к проходной будке.
Вскоре, выйдя из метро, он пересек площадь и попал в рабочий городок. Здесь громоздились, теснясь и налезая друг на друга, корпуса домов. В узких двориках, за крашеными решетками, красовались цветы, а около, на кучках песка, играли дети. Иван Кузьмич на минутку задержался, намереваясь поговорить с ребятами, но, вспомнив о том, что так взволновало его, заспешил к своему подъезду.
- Вот весть какую несу: ахнут! - И он, чуть ли не вскачь, взбежал на четвертый этаж, а ворвавшись в квартиру, уверенный, что его встретят криками "ура", торжественно возвестил: - Грибы-ы! Боровики!
Из кухни выглянула Елена Ильинишна.
- A-а, отец! Пришел? - проговорила она, как всегда довольная его приходом, и протянула было руки, чтобы принять от него пиджак, но, увидав, что кончик носа у Кузьмича побелел, она, припомнив шум на лестнице, который сначала отнесла к беготне ребятишек, потемнела: - Я думала, Петька скачет, а это ты, выходит?
- Да ведь боровики пошли, - спадая, пробормотал он, став вдруг сморщенным, как повялый грибок.
- Ну и что же? Здесь, что ль, они растут? На четвертом этаже? Скачешь, как заяц.
В Иване Кузьмиче все закипело. Он хотя и знал, что Елена Ильинишна обрезала его так только потому, что у него пошаливает сердце, но это соображение, задавленное досадой, ушло куда-то далеко, и он сам, повесив пиджачок, начал медленно разглаживать его.
- Висит уж, - сказала Елена Ильинишна.
Иван Кузьмич круто повернулся, хотел было кинуть: "Знаю с твое", но Елена Ильинишна стояла перед ним, крупная, уверенная, и молча смеялась. Тогда он шагнул в сторону, обходя жену, как что-то такое, к чему совсем не хотел прикасаться.
"Вот я тебя сейчас носом суну", - решил он, войдя в столовую, ища, к чему бы придраться. Но тут полы были натерты, стол приготовлен к обеду, в буфете виднелся торт, а через тюлевые занавески било вечернее солнце, играя трепетными бликами… Не пришел еще сын Василий, инженер. Он вот-вот явится. Таков уж закон в семье Замятиных: в субботу обедать всем вместе. Нет снохи Лели. Она, видимо, повела детей в зоологический сад. Барыня. "Нас, бывало, никуда не водили. Крыши - вот наш сад… и выросли… ничего", - в досаде думал Иван Кузьмич, хотя сам недавно настоял, чтобы детей каждую субботу водили в зоологический сад. Но ему надо было к чему-то придраться. "Конечно, в столовой она прибрала. Как же: это на глазах. А вон там посмотрю-ка", - и он заглянул в спальню Василия. Здесь тоже все было прибрано, а на подоконнике стояла новинка - электрический вентилятор. Он звонко жужжал и гнал прохладу. Иван Кузьмич перешел в свою комнату, уверенный, что именно здесь найдет то, что ему надо. Но и тут все было прибрано, да еще, как нарочно, высоко взбита постель, а подушки покрыты кружевными накидками. "Э-э-э. Загляну-ка я в детскую…" В детскую надо было идти мимо кабинета Василия. Иван Кузьмич шагнул туда и невольно притих, увидав склоненные над столом широкие плечи сына.
"Эх, он уже здесь", - одобрительно-горделиво заметил он про себя и осторожно, стараясь даже не скрипнуть, кося ноги, как это делают ребята, пошел к столу.
Василий поднял голову и обернулся. Освещенное голубым светом настольной лампы лицо его казалось совсем юным, несмотря на хмуро сжатые брови. Ивану Куаьмичу в сыне нравилось все: и эти вихреватые брови, и гладкий зачес на голове, и то, что он так "усидчив", и даже то, что любит работать днем при электрическом свете, опустив шторы.
- Здравствуй, отец, - сказал Василий, глядя еще задумчивыми глазами, но глаза его уже потеплели. - Смотри, - заговорил он и взял со стола шестеренку, чем-то напоминающую головку подсолнуха. - Смотри, следом за кулачковым валиком и коленчатым валом мы смогли обработать и эту - весьма сложную деталь.
Иван Кузьмич знал, что его сын и директор моторного завода, Николай Степанович Кораблев, года полтора тому назад увлеклись разработкой метода поверхностной закалки металла путем применения токов высокой частоты, чтобы вытеснить варварский способ, называемый термическим. Знал он и о том, что идея обработки металла током высокой частоты одновременно возникла в Америке и в Советском Союзе, что над этой проблемой работают академики. Оставалось главное - провести ее в жизнь, что оказалось гораздо сложнее. Сын Василий и директор моторного завода совсем недавно вернулись из Америки, где с них только за применение токов высокой частоты к кулачковому валику запросили миллион долларов. Вернувшись в Москву, они добились того, что обработали и коленчатый вал и кулачковый валик, а вот теперь и одну из самых сложных деталей - шестеренку.
Иван Кузьмич вертел в руках шестеренку с такой осторожностью, как будто она была из тончайшего хрусталя.
- В Америке, - заговорил Василий тихо, в веселом раздумье, - в Америке говорят, что термист на том свете обязательно попадает в рай, потому что он тут работает в аду. А мы вот хотим уничтожить эти адские условия: жару, сквозняки, копоть, грязь. Умело использовать токи высокой частоты, и мы… - сын застенчиво улыбнулся. - И нас… Ну, что нам тогда скажут термисты?
- На руках по всей Москве пронесут, - взволнованно ответил отец и, гладя сына по плечу, добавил: - Ты только одно и постоянно помни, Вася: рабочему классу надо оплатить за то, что он перед тобой открыл двери в храм науки. Это всегда помни. Ты думаешь, я не хотел учиться? Ох, как хотел. Да… не… не… не… - Иван Кузьмич так и не досказал, но сын хорошо понял его и, обняв, еще более взволнованно сказал:
- Тебе не будет стыдно за меня, отец. Никогда…
- Иди умывайся, - послышался из кухни голос Елены Ильинишны.
В Иване Кузьмиче снова все закипело.
"К чему это я? Вот засмеяться сейчас, и все", - подумал он, но то обидное, что появилось вначале, оседлало его.
- Без тебя знаю, - буркнул он и, умываясь над тазом, сердито фыркая, ворчал про себя: - Скачешь, как заяц… Какой я тебе заяц. Я мастер, а не заяц. И нечего… нечего ко мне подлизываться, - он дулся, отворачиваясь от Елены Ильинишны, которая с полотенцем в руке ходила около него, готовая уже служить только ему одному.
2
Однако досада у него прошла скоро… После обеда, не ложась отдыхать, как это делал обычно, он отправился на кухню, достал из шкафа сплетенные им еще в марте месяце новые корзины и, подкинув одну из них - легкую, розоватую, поскрипывающую, как шелк, разом повеселел. К корзинам подбежали внуки - Коля восьми лет и Петя шести лет. Коля походил на мать Лелю - такой же большеглазый, осторожный и вяловатый. Он всегда, как и мать, что-нибудь жевал и до сих пор еще не умел самостоятельно надевать ботинки, всякий раз при этом канюча: "Ма-а. Одень". Иван Кузьмич не раз говорил: "Эх, парень, быть бы тебе девчонкой". Петя походил на Ивана Кузьмича - такой же расторопный, сообразительный и даже дерзкий. Этот всегда кричал, когда ему хотели помочь: "Я сам! Я сам!" Да и нос у него такой же, как у Ивана Кузьмича, - вздернутый. Хотя такой же нос и у Василия, отца Пети, но Иван Кузьмич на это не обращал внимания и твердил свое:
- Петька в меня.
И тут, на кухне, он поднял с внучатами такую возню, что соседи сверху чем-то постучали, а сосед снизу, Степан Яковлевич Петров, не замедлил прибыть вместе со своей женой Настей. Они остановились на пороге, перепуганные шумом, ожидавшие бог весть чего, но тут увидели самое простое: Иван Кузьмич на четвереньках, на голове у него корзина, к корзине привязана веревочка, за веревочку тянет Коля, а младший Петя, сидя на спине Ивана Кузьмича, подгоняя его пятками, выкрикивает:
- Но! Но! Что ты, неподкованная, что ль?
Степан Яковлевич - высокий, костистый, с кадыком, как груша, с бородкой - лопаточкой, которую он носил исключительно для того, чтобы прикрывать кадык, так захохотал, что Елена Ильинишна, ахнув, сказала:
- Батюшки! Да что ты глотку-то как дерешь, Степан Яковлевич?
- Мировое! Мировое дело! - грохотал Степан Яковлевич. - А я думал, он чего-то разбушевался - шум такой. А тут, вишь, что, - и почему-то с затаенной обидой посмотрел на свою маленькую, седенькую, но весьма шуструю жену Настю. Затем спросил: - По грибы, значит, собираешься?
Иван Кузьмич поднялся, стащил с головы корзину и не сразу ответил:
- По грибы.
- Все?
- Всем цехом… и Петька с Колькой.
- А куда?
Тут Иван Кузьмич, всегда откровенный со своим другом, потоптавшись на одном месте, как бы пробуя новую обувь, сказал:
- А кто его знает? Может, под Можайск, там, говорят, есть. Может, под Звенигород, там, говорят, тоже есть.
- Крутишь? По Рязанскому тракту, на свои огороды метишь. Так, что ль?
- Да ведь это все равно, что на воде писано - где они, грибы-то, - увильнул Иван Кузьмич, хотя сегодня за обедом после долгих споров - как ехать, куда ехать - вся семья решила отправиться по Рязанскому тракту, на излюбленные места Ивана Кузьмича.
- Туда. По глазам вижу. И мы с вами, - решительно заявил Степан Яковлевич и двумя пальцами потрогал кадык, что всегда у него являлось признаком волнения.
- Рады будем! - неожиданно просто ответил Иван Кузьмич.
И в самом деле этому были все рады. Дети с криком запрыгали около Степана Яковлевича, а Елена Ильинишна, глядя на возню ребят, сказала Насте:
- Был бы Саня дома, совсем бы душа у меня на месте была.
- Любил по грибы ходить, - подчеркнул Иван Кузьмич как бы самое главное в сыне.
А мать свое:
- Давно ли в школу-то бегал. И давно ли за вихор-то я его драла.
- А теперь летчик. - Иван Кузьмич гордо вскинул глаза на Степана Яковлевича. И хотя об этом все уже знали, сказал, как новость: - Самолетом командует на западной границе.
А мать опять свое:
- Когда приехал в отпуск, я его сразу-то и не узнала: взрослый, военный, - она засмеялась добрым материнским смехом. - Взрослый, военный. Да только раз подошел ко мне и тихонько: "Мама, нет ли у тебя чего сладенького?"
И тут все они вспомнили о том, как, бывало, в субботние вечера собирались за столом у Ивана Кузьмича и Саня читал "Литературные новинки". На эти читки непременно являлся и Степан Яковлевич вместе с Настей. Выставив крупный кадык, он слушал внимательно, посмеиваясь, временами незаметно роняя слезу, а то фыркал, говоря: "Дрянь. Это мировая дрянь". Кроме того, в доме все знали, что Саня сам тайно пишет стихи. Иван Кузьмич одобрял это в сыне и поутру, отправляясь с ним вместе на завод, говорил, показывая на новые, приготовленные к отправке моторы:
- Ты бы, Саня, про него написал: он ведь всему голова - мотор.
- Да ведь я, папа, только чужие стихи читаю, - отвечал Саня и краснел, как девушка, однако решительно, по-мужски забрасывал всей пятерней свалившиеся на лоб волосы.
"Ишь-ишь, - усмехаясь, думал отец, - не пишу, а прическа, как у Пушкина".
И сейчас, вспомнив об этом, Иван Кузьмич тихо засмеялся, его смех басовито подхватил Степан Яковлевич, а дети с еще большим звоном запрыгали около Елены Ильинишны, требуя сладенького.
На шум, на гвалт, в рубашке-косоворотке, гладко причесанный, свежий, вышел Василий. Видя оживление, он всем улыбнулся и особенно тепло - матери.
- Ты что, Васенька? - хлопотливо спросила та.
- Да так вот. Слышу, шумите… а ты радостная, - люблю я это в тебе, мама.
- A-а! Ученый мозг! - здороваясь с ним, проговорил Степан Яковлевич, почему-то всегда обращаясь к Василию с полушуткой, в которой слышались и хорошая зависть к нему и одобрение. - Ученый мозг, наше вам почтение, - еще раз сказал он и так тряхнул за руку Василия, что тот невольно поморщился, а Степан Яковлевич, не замечая этого, продолжал: - На вас надежно - мозги ученые. Ты гляди, чего сосед-то делает. Я это про германца. Всю Европу ведь заграбастал. Эдак он по жадности и на нас полезет. У нас в деревне был такой Евграф Горелов, - Степан Яковлевич любил ссылаться на примеры деревенской жизни. - Сначала землю заграбастал, потом леса, а потом что придумал: в голодный год выдал мужикам по красненькой, страховые листы собрал, да и поджег деревню. Все страховые, значит, себе. Судись! И этот по жадности на нас полезет.
Василий хотел было что-то ответить. Иван Кузьмич, зная, что сейчас непременно разгорится спор на международную тему и затянется до утра, перебил:
- Ну что ж, поедешь, что ль, по грибы-то?
Степан Яковлевич остановился, как конь на скаку.
- Возьмете - так поедем.
Сноха Леля, маленькая, кругленькая, как точеная, с тонкими свежевыщипанными бровями, посасывая леденец, сказала что-то весьма неразумное:
- Что ж, поезд всех увезет.
Степан Яковлевич растерялся, не зная, что на это ответить, и, повернувшись к Василию, проговорил:
- Ну! А то как? Высочайшая-то наука - термический цех? Ведь это чудо - за шесть минут кулачковый валик обработать. Ну, ей же богу, чудо. Я бы не поверил, ежели бы Василий Иванович мне не показал, - начал он доказывать Ивану Кузьмичу. - Сам я, понимаешь, подошел, нажал кнопку, и через шесть минут - на тебе! Валик готов. A-а? Ты как на это, Иван Кузьмич?
Иван Кузьмич загадочно прищурил глаза, будто то, очем спрашивал Степан Яковлевич, дело исключительно его рук, и дерзко кинул:
- Опоздал ты на полстолетия: шестеренку уже обработали.
- Ну-у? - Степан Яковлевич что-то еще хотел спросить, но резкий дверной звонок перебил его.
По всему было видно, что звонил человек, не стесняясь нарушить квартирный покой: он позвонил и раз, и другой, и третий.
- Да кто же это в такой час и так бесцеремонно барабанит? - строго проговорила Елена Ильинишна и, чуть засучив рукава, направилась к двери. Открыла и вся вдруг стала другой - приветливой и нежной. - Батюшки! Николай Степанович! А я собиралась шугнуть!
Сам по себе крупный, Николай Кораблев в дверях показался особенно большим. Сняв черную с широкими полями шляпу, он стесненно прошептал:
- Простите, Елена Ильинишна… но у меня очень срочное дело. Мне бы Василия Ивановича.