Почему я об этом говорю? Когда он уезжал, он дал мне свои топор и пилу - символ нашего Лесного труда. Подумаешь, сказал я тогда себе, топор и пила, такие штуки я достану в любом скобяном магазине. Однако Калач был на этот счет другого мнения. "У этого топора, - сказал он, - топорище сделал Гложек. И пилу наточил он". Та пила действует до сих пор, хотя ее точит теперь мой напильник, а топор - идите посмотрите в сарае. Топорище выдержало лет тридцать. Прошло столько лет, а оно как новое. Позднее я понял, что Гложек использовал для топорищ древесину граба. Он брал куски от корневища - перекрученные, кряжистые. Распиливал дерево, высушивал в опилках, а затем выстругивал топорища…
Критинарж замолчал, зажег погасшую трубку и продолжал свой рассказ:
- Коцца пришлось уезжать, Гложек осел на Височные. Обосновались там, дочери вышли замуж, появились внучата, с этими местами их связывали лишь воспоминания. Я его, разумеется, не знал. Когда мы переехали сюда, Гложеков уже не было девять лет. Лет двенадцать назад, это было в конце августа, я пошел на гору, к кривой ели, посмотреть дорогу. Дожди кое-где ее испортили, а нам предстояло вывозить древесину. Возле той ели я встретил незнакомого старика, который рассказал мне, что раньше тут стояли дубы, а теперь появилась красная лиственница. Березовая роща у родника тоже куда-то подевалась. Я сразу сообразил, что старик когда-то здесь проживал. Тайны из этого он и сам не делал. "Меня зовут Гложек, - сказал он, - жил я в доме на верхнем конце деревни". Я рассказал ему про топор и пилу, что его обрадовало. Хотел было позвать его к себе, но он ответил, что ждет свою супругу, которая пошла напиться из родника. Все прошедшие годы она мечтала об этом. Я спросил его, почему они не вернулись. Он объяснил, что их дом во время войны сгорел. Вскоре пришла пани, и мы распрощались. Они торопились на автобус. При прощании Гложек сказал, что старый Клехта, которого он встретил в лесу, сделал вид, что не узнал его. "Да не жалко, - сказал старик, - Клехта многим людям принес несчастье, поэтому, видно, не поздоровался. Это ведь единственный житель, вернувшийся сюда после войны".
- Клехта? Такого имени я никогда не слышал, - произнес капитан.
- Я тоже не слышал. Три месяца назад ко мне приходил Кареш из Подгайи. Он лежал с Гложеком в больнице в Брно, так тот передавал мне привет. Умер он там от рака легких. Вот не повеяло, всю жизнь проработал в лесу, а умер от рака легких.
- Значит, двенадцать лет назад тут жил старый поселенец по имени Клехта, - констатировал Ярда.
- Это утверждал Гложек, но никто в округе Клехту не знает.
- Тогда не все понятно.
- Мне тоже, - пожал плечами Критинарж. - Я сам тогда спрашивал у людей, но ничего не выяснил. Такого имени никто не слышал.
- Значит, Гложек сказал, что Клехта многим людям принес несчастье?
- Именно так. Конечно, я не знаю, что он имел при этом в виду.
- А если это прозвище и зовут его иначе? - снова рассуждал вслух капитан. - Жаль, что поблизости больше нет старожилов.
Ярде не хотелось от досады даже говорить. Такой замечательный след - и никакого толку!
15
- Третья теплица справа, - указала Гаврану девушка в рабочей спецодежде и взглянула оценивающим взглядом на элегантного гостя. Капитан с улыбкой поблагодарил ее и направился разыскивать бывшего радиста из организации Бартака. Третья теплица располагалась почти возле забора под железнодорожной насыпью. Из дверей пахнуло влагой и душным воздухом. Гавран расстегнул на рубашке пуговицу и ослабил галстук. Он шел по дорожке из плит между грядками ранних гвоздик. Нужного человека Гавран увидел в конце теплицы. Тут дышалось легче, поскольку через поднятые окна с улицы проникал свежий воздух.
- Вы пан Завадил?
- Да, что вы хотели?
Мужчина выпрямился. Это был стройный загорелый человек с седыми волосами, и по виду нельзя было сказать, что ему под шестьдесят. Гавран предъявил удостоверение. Завадил со вздохом кивнул:
- Понимаю. Пойдемте в подсобный цех, там нас никто не услышит.
Он провел Гаврана в небольшое помещение, стены которого были обставлены коробками с расцветающими растениями, а на длинном столе выстроились цветочные горшочки. В самом углу стоял небольшой письменный стол, рядом - две табуретки. На одну из них Завадил показал рукой.
- Садитесь, пан капитан. Я не думал, что вы мной еще интересуетесь. Ваш здешний коллега разговаривал со мной последний раз три года назад.
- Я пришел спросить вас кое о чем. Вы были радистом в организации Бартака, так?
- Вы об этом сами знаете, ведь я за это был осужден.
- Меня удивило, что нашел вас здесь. Вы ведь учитель.
- Был учителем, - со вздохом произнес Завадил. - А этому делу меня научили в заключении, уже привык. Может, назовете какого-нибудь директора школы, который примет на работу бывшего заключенного?
Слова Завадила прозвучали скорее печально, чем иронически. Гавран прикусил губу: разговор он начал не совсем удачно.
- Мне не хотелось бы напоминать вам о прошлом, пан Завадил, но вы могли бы мне существенно помочь, если, конечно, захотите.
Завадил мрачно улыбнулся:
- Надеюсь, вы понимаете, что ваш визит не принес мне радости. С другой стороны, вы могли вызвать меня к себе. Однако пришли сами, вас, видимо, никто не знает. Так что спрашивайте, доведем разговор до конца.
Гавран с одобрением взглянул на него.
- Перейду прямо к делу. Вы знаете этого человека? - Капитан подал фотографию патера Ванека в гражданском костюме.
Завадил смотрел, вытянув руку, как все дальнозоркие люди.
- Нет, - сказал он наконец и вернул фото Гаврапу.
- На допросе вы показали следователю, что указания о передачах по рации вам давал ревизор Клофач.
- Я его знал под кличкой Ренэ. - Правильно. Если я не ошибаюсь, вас звали Гуго. Вы знали еще одного связного по кличке Кришпин, им являлся почтовый служащий Нелиба. Больше вы действительно никого не знали?
Завадил бросил недоверчивый взгляд:
- К чему вам все это через столько лет? Я признался, отсидел свое и хочу иметь покой.
- Я, кстати, не намереваюсь возобновлять следствие.
Видите ли, я прочитал все материалы дела, судебный протокол и нашел, что не все там, на мой взгляд, стыкуется. Вы узнали от Кришпина, что руководитель вашей группы Ренэ арестован, и направили по рации предостерегающую телеграмму. Одновременно получили указания для заместителя Ренэ - Освальда. Указания должен был передать Кришпин, однако, прежде чем он успел это сделать, его арестовали. А вскоре после этого арестовали и вас, - сказал Гавран, внимательно глядя на Завадила.
- Совершенно точно.
- Часть группы сменила укрытие и ожидала, пока кто-нибудь проведет их за границу. Вам не говорили, что и вас возьмут с собой?
- Хотите верьте, хотите нет, но большинство членов группы я увидел только во время судебного разбирательства. И путей перехода за границу не знал.
- Это мне представляется неправдоподобным, - возразил Гавран. - Вы ведь работали в организации Бартака еще в годы войны. Бартак считал вас своим другом. И он втянул вас в это дело после войны, не обеспечив ухода за границу? Здесь нет логики.
- В то время нас об этом никто не спрашивал, - тихо ответил Завадил.
- Я спрашиваю вас сегодня, пан Завадил. Получали вы указания насчет ухода за рубеж в случае провала?
Завадил встал.
- Желаете кофе?
- С удовольствием. Но вы мне не ответили.
Завадил явно тянул время. Он поставил воду на электроплитку, достал еще две чашки, кофе и сахар.
- Видите ли, у меня был канал для перехода границы, но вы меня опередили.
- Какой канал?
Завадил взглянул Гаврану в глаза:
- Поздно вы пришли, пан капитан. Об этом канале знали лишь два человека, их теперь нет.
- Супруги Сыровы?
Завадил с удивлением проговорил:
- Нет, это были не супруги Сыровы из Седловице.
- А что вы знаете о них?
- Сыровы состоял в нашей организации еще в годы войны, тогда мы с ним встречались. Потом Бартак приказал ему переселиться в Седловице. Приобрел для него рентабельное конфискованное хозяйство. У нас в Седловице во время войны был свой человек, но я его не знал.
В то время я был просто запасным радистом и ничем другим не интересовался. Мне было известно, что от Седло-вице до границы рукой подать. Через усадьбу Сыровы в войну и после нее ходили наши связные.
- Вы сами бывали там когда-нибудь?
- Нет.
- Вы не помните последние депеши, полученные вами?
Между тем вода в кувшине закипела. Завадил по-прежнему тянул время. Он налил кипяток в чашки, снова поставил воду на плитку, подождал, пока она закипела, и долил чашки доверху.
- Пожалуйста, берите сахар, - сказал он, подавая чашку Гаврану. - Последние депеши? Мало что осталось у меня в памяти. Да к чему вам это теперь?
- У меня серьезные основания для этого, - настаивал Гавран. - Ведь, насколько я знаю, вы единственный из оставшихся членов группы.
Завадил молча кивал, отпивая глоточками кофе.
- Ренэ умер через год после освобождения из заключения. Освальд застрелился в машине. Кришпин куда-то исчез, а оба Сыровы эмигрировали. Остальных я не знаю. Вы переоцениваете мою персону.
- Почему? Вы ведь не только посылали и принимали информацию, но должны были и шифровать ее. Таким образом, знали содержание.
- На суде об этом не говорилось.
- Но иначе ведь не могло быть. Ренэ и Освальд не прошли такой подготовки, как вы. А Кришпин был простым связным.
- Зачем вы снова все это вытаскиваете? - протянул со вздохом Завадил. - По закону срок давности истек.
- Так чего же вам бояться? Окажите, о чем шла речь в последней депеше? Что вы с ней сделали?
- То же самое, что и с другими: расшифровал, передал Кришпину, а черновик сжег. В ней содержалось указание Освальду - в течение одного дня сосредоточить группу и подготовить ее переход в Австрию.
- Каким путем? По одному из каналов для связных?
- Нет. Каналы были вам известны или могли быть известны. Речь шла о запасном канале, предназначенном для чрезвычайных случаев.
- Вы знали, куда он ведет?
Завадил покачал головой:
- Бартак признавался, что он всегда имел склонность к строгой конспирации.
- Значит, Сыровы или его жена? - снова предположил Гавран.
- Сыровы знал лишь два канала для обычной связи и одно место, где он встречался с агентами. О запасном канале не имел права знать даже он.
- Сколько же каналов было у вас?
- Я же говорил, что было три канала. Два обслуживал Сыровы. О них, вероятно, кое-что знала и его жена. Третий канал был запасным. Его не знал и Ренэ. Знали только Бартак и его проводник. Каждый знал только то, что касалось непосредственно его самого… Третий канал существовал, хотя Бартак и скрывал это. Перед тем как сбежать совсем, Бартак собрал нас, то есть Ренэ, Освальда и меня. Мы договорились, каким образом будем давать о себе знать. Ренэ потребовал от него гарантий безопасности. Бартак в ответ сказал, что он уже давно подготовил запасной канал. Сначала воспользуется им сам, чтобы уйти за рубеж, а потом он послужит и нам, если вдруг возникнет угроза ареста.
- Но ведь кто-то должен был стеречь канал, получать письма, попросту заботиться о нем.
- Вероятно, так, - согласился Завадил. - Именно поэтому мы не имели права знать его.
- Вы разговаривали с Сыровы после его возвращения из тюрьмы?
- Да, он был у меня.
- Он не предлагал вам уйти за границу?
- Говорил об этом, но я отверг его предложение. Однажды я уже испортил себе жизнь. Там, за кордоном, нас, я думаю, не ожидали с оркестром. Незадолго перед этим я вновь женился. Жена знает обо мне все.
- Вы имеете в виду вторую жену?
- Естественно. Первая жена подала на развод, когда я был еще в следственной тюрьме. После этого я видел ее, наверное, раза два… Даже к сыну меня не подпустила. Он нашел меня потом сам.
- Извините меня, но хотелось бы знать: первая жена знала о вашей деятельности?
- Во все эти дела она и меня втянула. Теперь все позади. Вторую жену я встретил здесь, в бухгалтерии. Муж у нее эмигрировал с другой женщиной. Знаете, я от жизни больше ничего не жду, кроме нескольких спокойных лет. С Марией мы живем дружно, оба хлебнули предостаточно. Тоща я откровенно сказал Сыровы, что уходить не желаю.
- Вы знаете, какова его дальнейшая судьба?
Завадил отпил кофе.
- Вы в самом деле не разговаривали со здешними коллегами? Я ведь все им рассказал.
- Послушайте, пан Завадил, если бы мне была нужна информация только о вас, я не пришел бы к вам. Мне нужно знать, как обстояло дело с запасным каналом.
- Вы правы, о нем никогда не говорилось ни слова. Значит, так, Сыровы отозвался примерно через год. При расставании он обещал дать о себе знать. В то время срок давности уже истек, пан капитан.
- Бегство Сыровы меня не интересует, - махнул рукой Гавран.
- Его открытку я показывал вашему здешнему коллеге. Она была прислана из Австралии. Сыровы писал, что работает на ферме. Позднее он прислал письмо с цветной фотографией - он стоит с ружьем в руках возле джипа с кучей отловленных кроликов. Подпись была такая: "Привет с уикенда шлет фермер Сиров". Очевидно, сменил фамилию. Но хвалился он зря, фермером так и не стал.
- Откуда вам это известно?
Завадил пожал плечами:
- Знаю об этом довольно точно, если верить рассказам некоего Огноутека. Он приезжал сюда в прошлом году, разыскал меня в теплице, чтобы передать привет от Сыровы. С запозданием, правда. Сыровы уже три года как умер.
- Откуда это стало известно Огноутеку?
- Они были там вместе. Знали друг друга еще по лагерю. Им, говорил он, ничего не оставалось, как уехать в Австралию. В других странах их не принимали. Потом в течение четырех лет копил деньги на обратную дорогу домой.
Гавран задумчиво произнес:
- Что же случилось с Сыровы?
- Кто-то на него напал и так избил, что оказались отбитыми почки. Его отвезли в государственную больницу, где он и умер.
- Нападение на ферме - как это могло произойти?
- Огноутек намекнул: Сыровы называли болтуном, он доносил на других эмигрантов, а их было на ферме человек десять, Фермер тоже был чехом, убежал в тридцать восьмом году. Вначале думали, что ховяин взял чехов из сочувствия, но в действительности он наживался на них. Потом Огвоутек случайно нашел работу на пристани. Адрес у меня есть, могу дать, если хотите.
Был бы вам очень благодарен. Мне только одно непонятно, пан Завадил. Сыровы определенно рассчитывал, что за границей ему помогут. Почему же он попал в Австралию и почему, в конце концов, оказался вынужден доносить на других, чтобы выжить?
- Трудно сказать, - отвел глаза в сторону Завадил.
- А я скажу вам. Сыровы только там понял, что люди Бартака никого не интересуют.
- Вы ведь знаете, пан капитан, что на самом деле все это выглядит еще печальнее: людям Бартака за рубежом никто не верит. Ваш коллега показывал мне австрийские газеты.
- А вы знали об этой статье, когда вас уговаривал Сыровы?
- Тогда еще не знал. Меня сильно поразило это, потому что я, вероятно, единственный свидетель, который мог бы рассказать о странных связях Бартака с немцами. Но об этом вашему коллеге я не рассказывал.
- А мне расскажете?
Завадил вытащил сигарету и нервно закурил.
- Год назад, - начал он, - мне было так плохо, что я начал подумывать о смерти. Не хотел уносить свою тайну в могилу и решил написать подробно о том, как все это происходило. Потом в больнице меня подремонтировали, я снова стал как огурчик. Считаю себя виновным в том, что еще во время войны мог бы предупредить остальных об опасности, а Бартака разоблачить, но не сделал этого. Да и кто бы мне поверил - незаметному помощнику? Бартак был величиной - славным английским капитаном! - Завадил погасил недокуренную сигарету. - Я сам, собственными глазами, видел, как Бартак выходил из нелегальной квартиры нацистского майора Колера.
Гавран спросил, сдерживая волнение:
- Вы не ошиблись?
- Абсолютно нет. Получилось случайно. У меня была запасная рация. Батареи сели, аккумуляторы достать было трудно. Ну, я и уговорил знакомого водителя грузовой машины, человека надежного, поменять батареи. Дело было связано с риском, но он пообещал сделать. Жил он на площади в многоэтажном жилом доме. Как сейчас помню, было последнее воскресенье октября сорок четвертого года. Пришел я к нему со старой батареей в рюкзаке. Он дал мне новую и предупредил, чтобы я был осторожен: в квартире этажом ниже бывает майор Колер. Его я знал, однажды в кафе мне указал на него автомеханик Прушвиц - мой соученик и сосед по квартире. Колер ходил в гражданском костюме, ездил на "татре" с местным номером. Однажды после небольшой аварии Прушвиц ремонтировал ему машину. При этом за механиком наблюдали два немецких солдата, а его заставили подписать обязательство, что будет молчать. Я выглянул из дверей квартиры водителя и хотел было опуститься по лестнице, как из нижней квартиры вышел человек. Я узнал его, это был Бартак.
- Вы сказали об этом кому-нибудь?
- Конечно. Я боялся, как бы Бартак не попал в гестаповскую ловушку. В тот же вечер я разыскал старшего нашей тройки Йондру и все ему передал. Через две недели я узнал, что все обошлось благополучно, что якобы Бартак ставил ловушку для Колера. Мне и в голову не могло прийти, что Бартак лжет. Так слепо мы ему доверяли. Мне не показался подозрительным и тот факт, что спустя два дня гестапо забрало Йондру. К счастью, Йондра ничего не сказал обо мне, а на меня Бартак рассчитывал в будущем, иначе бы тоже забрали.
- Таким образом, вы тогда Бартака не подозревали.
- Да. Мне, правда, показалось странным, что с Колером ничего не случилось, но спрашивать об этом я не решился, а позднее было столько событий, что я о нем позабыл. Собственно, только после войны я узнал, что Колер работает в абвере. До того времени я полагал, что это гестаповец.
- Как вы об этом узнали?
- Из газет. В них была помещена его фотография и обращение к свидетелям от имени следственной комиссии.
- Когда вам впервые пришла в голову мысль, что с Бартаком не все в порядке?
- Уже в тысяча девятьсот семьдесят первом году, когда ваш коллега показал мне статью. Правда, она была устаревшей, и вначале я ей не поверил. Но потом подумал: "С какой это стати австрийцы стали бы наговаривать именно на него?" Я вспомнил о Колере, о намеках в адрес Бартака после войны, о том, как странно он уходил от гестапо. Долго не хотелось признаваться, что большинство членов нашей группы были, по сути дела, подсадными утками, не исключая и меня. Другого объяснения не существует. Бартак был лжецом, но выдавал себя за героя. Вы не удивляйтесь, что мы шли за ним, словно овечки. Это мне стоило одиннадцати лет, трех месяцев и четырех дней жизни. Конечно, хуже, чем лагерь, есть сознание того, что ты во время войны и после нее помогал предателю.
- Вы кому-нибудь доверили эти факты?
- Жене. Сначала я намеревался поехать в Ланжовице, побывать везде, где Бартака считали героем, и громко сказать, кем он был на самом деле. Но жена отсоветовала - кто бы поверил мне? -