Но тот не только не отступил, не попятился, но, наоборот, сделал бросок навстречу "писарю" и что было силы толкнул его руками в грудь, как бы отстраняя и от себя, и от палатки. Не ожидавший такого приема, "писарь" отшатнулся, но на ногах удержался. Теперь они оба стояли друг перед другом, и если глаза у одного все еще сверкали не угасшей яростью, то у другого они светились откровенно дружеской улыбкой.
- Ты что ж это, Сережа? Неужто не признал? - с обезоруживающей мягкостью в голосе спросил Борцов.
- Но вы… вы же…
- Соображать надо. Я только там был писарем.
- А здесь? Кто же вы здесь?
- Вот поработаем вместе и ты поймешь.
- Ошибочка, значит, вышла. Сразу не разобрался. Вы уж простите.
- Ничего, бывает. Слава богу, что этого не случилось у майора Баркеля. Там-то вы толчком не ограничились бы. Признаюсь, ваши косые взгляды я замечал. И не однажды.
- Было такое дело, - сознался Ромашов. - Хорошо, что там не представилось возможности…
Возвратилась Демшина. Ничего не подозревая, она выпрямилась, приложила руку к пилотке и отрапортовала:
- Товарищ подполковник! Эта палатка предназначена радистам. В ней имеется все необходимое для учебно-тренировочных занятий. Ответственная за порядок - старший радист Демшина, - отчеканила Валя без запинки.
- И много у вас радистов? - спросил Борцов, улыбаясь.
- Двое нас… Я да вот Ромашов… Сережа…
- Вы хотя бы посочувствовали Сереже. А то стоит бедняга и ничегошеньки не понимает. Верно я говорю? - спросил Борцов, обращаясь уже к Сергею.
- Совершенно верно, - подтвердил тот, постепенно приходя в себя. - Нехорошо вышло.
- Что так? - насторожилась Демшина.
- Да была одна неувязочка… Кто бы мог подумать: в абвере - писарь, а тут - офицер, да еще старший.
- Ладно, Сережа. Как говорится, замнем для ясности… А сейчас давай знакомиться. По-настоящему. Павел Николаевич Борцов.
Они обменялись рукопожатием.
- Такая неожиданность. Ну хотя бы предупредили, - все еще продолжал оправдываться Ромашов, принимая вину на себя.
- Война все спишет, - пошутил Борцов. - Кажется, так модно сейчас говорить? Насчет всего не уверен, а твою промашку обязательно спишет.
- Чудеса да и только: у такого жестокого шефа, как майор Баркель, и уцелеть, - Сергей покачал головой. - Вас они тоже с постели стащили? Среди ночи?
- Постель у меня была фронтовая, в земляночке. - И поднялся я хоть и среди ночи, но сам, без всякого принуждения. Обнял провожавшего меня контрразведчика, расцеловались на прощанье - и в путь. Где в рост, где пригибаясь, так аж до самой ничейной полосы. А дальше уже только ползком, чтобы немцы с перепугу не ухлопали…
Павел Николаевич рассказывал со всеми подробностями, живо вспоминая, как дело было. Ночь - хоть глаз выколи. Мертвое, вдоль и поперек исхлестанное пулями пространство никем не занято, словом - ничейное. И на этой узкой полоске земли вдруг появляется живое существо. Кажется, существо это разумное - оно то делает какие-то зигзаги, то исчезает из виду, опасаясь, как бы любая секунда не стала роковой. Ведь если одни автоматы все дальше, то другие, что впереди, все ближе. Вот сзади, за спиной, вспыхнул прожектор, потом взлетела осветительная ракета. Значит, русские спохватились, забили тревогу. Как же - это от них кто-то ушел. Немцы приободрились, ждут. Равнодушие к беглецу сменяется заинтересованностью в нем. Дошел бы целым и невредимым. И как бы оберегая его, немцы открывают шквальный огонь по позициям за ничейной полосой…
А человек, это был Павел Борцов, благополучно добирается до первой немецкой траншеи и исчезает в ней.
Глава шестнадцатая
Проплутав по лесам, показавшимися бескрайними, и истратив на свои блуждания массу сил и времени, гауптман Шустер наконец-то добрался до конспиративной базы. Осмотр ее он начал, лишь крепко поспав под раскидистым дубом и насытившись горячим обедом, приготовленном поваром на костре.
Своей новой базой гауптман остался очень доволен. Еще бы - явился на все готовое. Прекрасно сохранились землянки: для жилья, хранения продовольствия и боеприпасов. Полицаи обустраивали их под видом партизанского отряда, а на тот случай, если настоящие партизаны клюнут, приготовили им солидное угощение. Иначе зачем было тащить через топкое болото цинковые ящики с патронами, ручные гранаты и противотанковые мины, канистры с оружейным маслом и щелочью. Все это, несмотря на полное отсутствие охраны, находилось в полной сохранности. Запас продовольствия состоял из того, что полицаям удалось наскрести в ближних селеньях: свиное сало, сливочное масло в кадушке, соленые огурцы. На высоком настиле лежала баранья туша. Зажарить и съесть ее, видимо, кто-то помешал, и она сделалась добычей множества червей. Тушу пришлось сразу же закопать возле болота. Подпортилась и картошка, ссыпанная прямо на землю. Ее можно еще перебрать.
Недоволен Шустер остался лишь фортификационными работами. На сей счет его предшественники оказались ленивы и беззаботны. Никакой круговой обороны. Обойдя поросшие соснами склоны холма, гауптман не обнаружил ни одного приличного окопа, не говоря уже о ходах сообщения. Наковыряли саперными лопатами таких ямок, что в них и голову-то не спрячешь, места покрупнее, помясистее - тем более. В первой же перестрелке нахватаешь свинца. Придется самим о себе позаботиться. Мастером фортификаций в отряде гауптмана считался поляк Янушко, ему-то и поручили это дело. Реальной опасности вроде не было, следы за собой заметали аккуратненько, да и болото такое, что только черти в нем и водятся.
Шустер рассуждал так: если советские партизаны могли месяцы и даже годы укрываться в лесах и совершать дерзкие боевые операции, то разве его люди не способны на это? Впрочем, в большую драку ввязываться он не настроен, прибыл сюда не для показных баталий. Его дело - создание сети опорных пунктов, выявление местных жителей, готовых сотрудничать с возвратившимися немецкими властями. А это потребует тщательной маскировки и тишины. Шустер, как никто другой, надеялся и верил, что полоса трагических неудач непременно кончится и перед германскими армиями, километр за километром, опять будут распахиваться уже однажды пройденные, по-прежнему манящие русские дали…
Пока углубляли окопы и траншеи, от майора Баркеля поступило подтверждение о получении от Шустера первой радиограммы. Вместе с поздравлением шеф прислал и задание - попытаться проникнуть в штаб крупного войскового соединения. Вермахт крайне нуждается в информации о ближайших планах его командования, которые либо в оперативных штабных документах, либо в голове крупного военачальника. Гауптман вправе решить, чему отдать предпочтение.
Русские по характеру очень доверчивы и потому уязвимы. Поверили же в лесном хуторе Дубки бывшему начальнику районной полиции Трыньке, будто он конвоирует военнопленных… Номерок сошел, чэпэ не случилось. А могли в один миг накрыть. Заменили бы липовый конвой своим и прямой дорогой в Сибирь…
Конвой… Просто и хитро… Почему бы такой спектакль не повторить? Старшим опять пойдет Трынька. Человек он нагловат, не в меру усерден и роль главного сыграет натурально. За кого угодно себя выдаст. Поведет военнослужащих, немцев, а конвоирами пойдут опять же полицаи, человека три, не больше. Вот и получится ударный кулак. Ворвутся среди ночи в штаб и начнут шуровать в столах и сейфах. Опомнится охрана - пустят в ход оружие.
Гауптман обмозговывал план предстоящей операции, восседая в тени деревьев на толстом, низко срезанном пне. Погожий летний день мог бы настроить его и на иные мысли - было тихо, солнечно, безветренно. Над поляной с голубым разливом цветущих колокольчиков невесомо кружились белые и желтокрылые мотыльки. Нарядный шмель, басовито жужжа, облетал кусты татарника с круглыми лиловыми головками. Прилепившись к стволу сосны, отливающему медью, деловито постукивал дятел. Там и сям порхали непоседливые пичужки. Лес жил своей собственной, далекой от человеческих трагедий жизнью, насквозь пропитанный тишиной и покоем. Он, казалось, как-то отчужденно, с молчаливым укором взирал на людей, сновавших между деревьями. Какая надобность привела их сюда? Целая дюжина сильных мускулистых парней, обнажившись по пояс, вспарывала саперными лопатами пласты жирного дерна, долбила твердую, окаменевшую глину, громоздила из ее глыб рыжие однообразные холмики, словом - предавалась совершенно необъяснимому, бессмысленному занятию. Поляк Янушко покрикивал на них, почти в каждом случае вспоминал свою "Иезус Марию", а иногда выхватывал из чьих-нибудь неумелых рук лопату и начинал орудовать ею яростно, остервенело.
Бесила его медлительность, с какою эти парни рыли окопы, однако главным, что определяло поведение Янушко и сейчас, и прежде, было его желание выслужиться перед шефом. Гауптман, как ему казалось, затем и пристроился на пне, чтобы иметь возможность наблюдать его в работе.
Но Шустер слишком хорошо знал своего адъютанта. Он не сомневался, что к вечеру холм будет опоясан траншеей и окопами если не полного профиля, то достаточно глубокими, чтобы надежно держать оборону. Поэтому все его мысли были лишь о том, как лучше выполнить первое задание шефа. Он прикидывал и так и эдак и в общем-то выходило, что операция должна получиться. Надо, пожалуй, звать Трыньку и ставить ему задачу.
- Слушаюсь, господин гауптман! - Трынька вытянулся в струнку и хотел было взять под козырек, но вовремя спохватился: стоял без головного убора.
- Кого возьмете с собой? Я имею в виду русских, своих назову сам… Чтоб с полной гарантией. Без сюрпризов…
Шустер нахмурился, замолчал. Ему вспомнился тот, хотя и единственный за всю дорогу, но очень неприятный случай со старостой… Пошел мужичок добровольно, слезно умолял не оставлять на произвол судьбы. Боялся, что Советы не простят ему грехов, ведь чего только и не было. Так рассуждал староста поначалу. А когда миновали Дубки, заметно сник, стал по сторонам глазами шарить. Первым заметил неладное Трынька и без особых усилий сообразил, отчего это у мужичка глазки бегают. Ну и, понятное дело, шепнул Шустеру. За старостой стали присматривать, а тот, видно, не почувствовал, что взят на прицел, и среди ночи шуганул в кусты. Погулять по лесу ему, конечно, не дали. Сам Трынька, как бывшее районное начальство, исполнил приговор, вынесенный гауптманом: трижды пырнул штыком в грудь и старосты как и не существовало. На скорую руку вырыли под сосной яму, тесноватую, правда, кое-как впихнули в нее грузное рыхлое тело и забросали сверху всяким лесным мусором… Вот это и вспомнил сейчас гауптман.
- Так с кем отправитесь надело? - повторил вопрос Шустер.
Трынька за это время успел перебрать в голове своих полицаев и потому был готов к ответу.
- Дуже добре конвой укомплектую… Лишних мени не треба, оце тилько обуза. А як взять два раза по два, то получится четыре. Ото и достаточно. Один шагае спереди, як направляющий, по одному справа и слева, и ще один сзади, замыкающий. Сзади пойду сам, щоб мени всих держать перед очами, - в этом месте гауптман одобрительно кивнул головой. - Хлопцы на такое дело имеются. Брать краше тех, у кого рыло здорово в пушку…
- Рыло? - переспросил гауптман, подняв на Трыньку удивленные глаза.
- Морда значит… У мужиков…
- Ну а пушок?
- Поговорка есть така… Рыльце в пушку - значит виноват. Дуже виноват…
- Итак, кого возьмете?
- Рябцова Ивана… Позвольте напомнить: на его счету семь партизан.
- Знаю. Еще кого?
- Малахова Сергея… Связную партизан собственноручно изничтожил…
- Глуповат… Зачем было? Она бы моим солдатам в живом виде понадобилась.
- Может, и глуповат… По молодости… Но дуже храбрый.
- Ладно, берите. Еще?
- Уханов…
- Новичок?
- Це так… Парень с хутора Дубки, помните? Опорный пункт, где ночевали. Его сам папаша нам навязал. Дед тот - злющий и хитрющий. Дуже щедро угощал нас. И первача поставил.
- Папаша - человек понятный…
- Та вы не сомневайтесь, яблочко от яблони далеко не падае.
- Может, и гак, но пороха еще не нюхал. На что он вам?
- Машиной управляет добре. Шофер высокого класса.
- Ладно… Под вашу ответственность.
- Покорно слушаюсь!
- Сами-то как? Русские, кажется, говорят: на других надейся, а сам не плошай.
- Трыньке теперь хвостом вилять поздно…
- Бегут не некоторые. Верят, что повинную голову меч не сечет.
- Мою отсечет, господин гауптман, я знаю.
Тут Трынька запнулся и, беззвучно пошевелив обветренными губами, покорно поднял на гауптмана глаза.
В путь выступили с восходом солнца. Через болото перебрались по старой подзатопленной кладке, обнаруженной при рекогносцировке местности. Как только почувствовал и под ногами твердую почву, Трынька приказал прибавить шагу: до шоссе следовало добраться к полудню. Далеко не каждый шофер в прифронтовой полосе рискнет к ночи взять попутчиков. Вот и проголосуешь на обочине до следующего рассвета. А операцию надо провернуть в течение одной ночи, чтобы еще затемно выбраться из города.
Машины в этот день шли редко и все больше легковые. Нужен был грузовик. Но кузова "студебеккеров", прогромыхавших мимо дежурившего у шоссе Трыньки, были накрыты брезентами, под ними было что-то громоздкое и тяжелое. Вслед за "студебеккерами" с ветерком пронеслась полуторка. Увидев на ее бортах красные флажки, Трынька не стал голосовать: эту все равно не остановишь. Шофер только покрутит у виска пальцем: дескать, в своем ли уме, не видишь, с каким грузом иду?…
Подумав, Трынька вывел "пленных" на шоссе и дал команду на движение. Он решил не сворачивать на обочину, чтобы водитель заранее видел, кто и зачем останавливает. И, действительно, следующая полуторка, едва он поднял руку, сбавила скорость и, словно приглядываясь к этому странному шествию, еще какое-то время медленно катилась, пока не взвизгнули тормоза. Правая дверца кабины тут же распахнулась, и, высунув наружу коротко стриженную голову и крутые, округлые плечи, сержант с погонами инженерных войск окликнул:
- Эй, кто у вас старший? Давай, да поживее…
Трынька прибавил шагу, затем побежал, опасаясь упустить эту, пока еще единственную возможность. Попутно заглянул в кузов и, никого там не заметив, подумал, что лучшей оказии и желать нечего.
- Что это у тебя за армия? - встретил его усмешкой сержант, для порядка застегивая воротничок гимнастерки.
- Та ото ж сам бачишь, - начал по-простецки Трынька, не успев отдышаться. - Поймали в районе… С парашютами сиганули. Прошлой ночью… Ну, доставили их местной власти, она побалакала трошки, потому как на больше слов не хватило. Языка того у нас нихто не знае. Но главное все-таки зразумилы: оци ночные птахи наверняка шпионы. Натуральные… Ну, тут мне, как командиру истребительного отряда, приказ: возглавить конвой и - в Молодечно.
- А что ж это вы так, пехтурой?
- Та яки ж теперь в районе машины! Все для фронта, все для победы… Сам знаешь.
- Ну а в Молодечно, там-то к кому?
- Наказали передать военным… Какому-нибудь штабу. Армейскому або даже выше… Советовали спрашивать разведку…
Сержант прикинул что-то в уме, внимательно оглядел конвой, уже поровнявшийся с машиной, коротко бросил:
- Давай, грузись!… Какой-нибудь штаб да найдем…
Трынька первым вскочил в кузов. К своему неудовольствию теперь он увидел солдата, лежавшего на свежескошенном сене. Тот спросонку протер глаза, привстал, поправляя на груди автомат, и, стряхнув с брюк прилипшие травинки, облокотился о кабину, не без любопытства разглядывая неожиданных пассажиров.
Немцев усадили ближе к кабине, конвоиры расположились по обе стороны у бортов.
- Ястребки, как там у вас? Все в ажуре? - весело спросил сержант, намереваясь захлопнуть дверцу.
- Порядок. Трогай!
Полуторка легко набрала скорость: дорога шла прямо, распахнуто и свободно, встречный, не растерявший дневного тепла ветерок приятно омывал лица… Трынька снял картуз, спутанные, рыжеватые, давно не мытые волосы ершисто вздыбились. Он запустил в них пятерню, обжал сильными узловатыми пальцами и искоса, из-под своей тяжелой ладони посмотрел на солдата. И сразу же в его встревоженную душу проник холодок. Солдат уставился глазами в немца, наряженного в мундир гауптмана. Затем он незаметно толкнул Трыньку локтем и взглядом показал на подозрительно оттопырившийся задний карман брюк конвоируемого. Предмет, лежавший в кармане, заявлял о себе совершенно определенными формами. Даже не военный человек безошибочно установил бы его назначение.
- Вы их обыскивали, а? - тихо спросил он, подвинувшись к старшему конвоя.
Трынька утвердительно кивнул головой.
- Кто ж так обыскивает? Взгляните на его задний карман… Там же браунинг… - Солдат укоризненно покачал головой.
Он не ошибался. Оплошность оказалась настолько очевидной, что разубеждать его было даже опасно. Трынька решительно встал, шагнул к "гауптману" и, не говоря ни слова, одним движением выхватил из кармана браунинг. Проводя эту молниеносную операцию, он ухитрился незаметно подмигнуть немцу. Чего доброго, еще вздумает шуметь.
- Малахов! - закричал Трынька на одного из конвоиров. - У тебя що - очи повылазили? Як обыскивал? Ты що, ниже спины пошарить постеснялся?
- Да кто ж мог подумать…
- Индюк за тебе буде думать? - вскипел начальник конвоя. - Благодари товарища солдата, гвардии рядового, а то стали бы с тобою покойниками.
Инцидент, не предусмотренный даже чересчур ушлым, обычно все подмечающим гауптманом, был исчерпан. Солдат вроде успокоился и уже не приглядывался к немцам с прежней подозрительностью. Да и темнеть стало. Вечерние сумерки, сгущаясь, обволакивали и машину, и сидящих в ней людей. Все окружающее буквально с каждой секундой лишались своих очертаний, размывались, а то и вовсе исчезало из виду.
Тем не менее тревожный холодок в душе Трыньки не таял. Репутация его "конвоя" оказалась подмоченной. У немца - оружие! Поверит ли солдат, что виной всему была их оплошность? А если он не такой тюха-матюха, каким показался в первую минуту? Давно ли, сладко зевая, протирал свои заспанные глазки? А они у него вон какие зрячие! Небось прижимается сейчас к кабине и подумывает, как бы самому весь этот "конвой" отконвоировать. Хотя бы в тот же армейский штаб… Конечно, от нежелательного свидетеля легко избавиться - пырнул штыком, как того дезертира-старосту, и за борт. Обделывать такие делишки в темноте сподручно. Но что потом? Прикатит машина в Молодечно, и тот же сержант спохватится: шутка ли, пропал его подчиненный! Шум такой поднимет, что чертям станет тошно. Ну, и всей операции тогда крышка, ибо внезапность и все прочие преимущества будут утрачены. Значит, трогать солдатика нельзя, по крайней мере пока. Молча следи за ним, а главное - не допусти его до тех, кто в кабине. Долго ли постучать по ней ладошкой, попросить затормозить по малой надобности, спрыгнуть за борт. Ну и закрутится карусель…
Но до самого города ничего подобного не случилось, грузовик катил без остановок. В городе он попетлял по улочкам и переулочкам, прежде чем подъехал к трехэтажному кирпичному зданию. У подъезда, скупо освещенного фонарем, стоял солдат с автоматом.