Он сказал, что преступление гвардии лейтенанта Ермолаева подпадает под статью уголовного кодекса российской федерации, по которой в лучшем случае ему полагается десять лет тюремного заключения. Но из уважения к командиру бригады и начальнику штаба он согласился не предавать преступника суду, а провести суд чести. К сожалению, офицеры бригады почему-то остались безучастными к совершённому преступлению и даже не осудили гвардии лейтенанта Ермолаева. А выступление этого офицера из второго батальона вообще было безответственным. Если бы не его глубокое уважение обратившихся к нему офицеров, десять лет тюрьмы сейчас, в военное время заменили бы штрафным батальоном, в котором гвардии лейтенант Ермолаев кровью должен был бы смыть свою вину. Поскольку в танковом экипаже возможности смыть кровью свою вину не меньше, чем в штрафном батальоне, он, явно нарушая своё служебное положение, считает, что можно ограничиться переводом гвардии лейтенанта Ермолаева в боевой экипаж.
На этом завершился суд чести. Саша подошёл к нам, и, не промолвив ни слова, обнял меня и Толю.
Мы возвращались в расположение батальона. Холодный косой дождь, казалось, утяжелил танкошлем. Мы скользили по раскисшей глине. Командир батальона, гвардии майор Дорош положил мне руку на плечо и сказал:
– Спасибо, Счастливчик. Мужество в бою не самое главное мужество. – Он помолчал и почти шёпотом добавил: – Ну и говно же он. Надо было ему устраивать этот цирк.
Я не стал спрашивать, кого он имел в виду.
Сашу перевели командиром танка в первый батальон. В начале зимнего наступления он сгорел вместе со всем экипажем.
Январь 2009 г.
P.S. Я не заметил, в котором часу начал писать этот рассказ. Он выплеснулся из меня в один присест. Я едва успевал записывать. Проще было бы, владей я стенографией. Случайно ли это? Я не верю в случайности. Сегодня, 21 января, исполнилось ровно 64 года со дня моего последнего ранения, которое врачи назвали смертельным. Это случилось через четыре или пять дней после гибели Саши Ермолаева. А в 1975 году с женой и сыном мы приехали в город Нестеров Калининградской области, бывший немецкий Эйдкунен в Восточной Пруссии. Симпатичный военком, майор, положил предо мной книгу захоронений в Нестеровском районе. Толстая книга. Все погибшие были перезахоронены в братской могиле. В списке среди многих знакомых фамилий я нашёл гвардии лейтенанта Александра Ермолаева. И надо же! Оказалось, что он погребён в могиле, в которой по ошибке похоронили и меня ещё до того самого суда чести. А вспомнил я об этом почему-то, уже закончив рассказ.
Заметки на полях времени
***
Языковый барьер. То, что я написал,
Недоступно ни внучкам, ни внуку.
Как запомнят меня – как любил, как ласкал,
Как водил к ним на встречи науку?
Или только порой, распивая чаи,
Вспомнят вдруг за семейным обедом
Не стихи, не рассказы, не книги мои,
А салат, приготовленный дедом?
Февраль 2005 г.
Ветеран
Бои, бои, едва расставшись с детством,
Едва ли не в песочнице игрой.
А в мирной жизни действия и средства
Соизмерял он с фронтовой порой.
Так в недолёте или перелёте
Накатывала времени волна
И жизнь слагалась в жёстком переплёте,
Название которого – война.
Июль 2006 г.
***
Никто ещё златые слитки
Как украшенье не надел.
Бывают пытки от избытка
И славной скромности удел.
Душе отрада, сердцу сладко
И уползает горе прочь,
Когда из малого достатка
Возможно ближнему помочь.
Декабрь 2006 г.
***
Сияние снегов Каскадных гор
Вдали от автострад и небоскрёбов.
Внизу остался выморочный вздор,
Учёных дураков и мелких снобов.
Я вознесён на эту высоту,
Где голос отдыхает от звучанья.
Пьянею, погружённый в красоту
Лесов и скал, и неба, и молчанья.
Сосна в реке любуется собой.
Дыханье хвои трепетно и нежно.
И снег под солнцем бело-голубой,
Как будто флаг моей страны бесснежной.
28.02.2007 г.
***
В тот дивный день среди чужих снегов,
В тиши такой, что просто невозможна,
Почувствовал, что стать другим готов.
Ведь в сказке превращения не сложны.
Змеёй печали уползали прочь.
В сознанье не вершились поединки.
И день покорно превращался в ночь.
И нежно-нежно падали снежинки.
16.03.2007 г.
***
Две микросхемы в душу мне заложены:
И сострадания, и жёсткости – излишне.
Жизнь пистолет дала на пояс кожаный,
А добрый скальпель мне вручил Всевышний.
Ну, а стихи – души произведение.
Но точная стихов характеристика:
Поэзию в ней глушит, к сожалению,
Навязанная жизнью публицистика.
07.05.2007 г.
Воспоминание о чуде
Не для покоя Ты меня извлёк
Уже почти убитого из ада.
Я был от понимания далёк,
Что благодарным быть за чудо надо.
А, впрочем, что я знал про чудеса?
Что знал про недоступное сознанью?
Как мной воспринимались небеса,
Пока не приобщился к врачеванью?
Но перебрав былых событий нить,
Отчётливо услышал я оттуда,
Что лишь добром возможно оплатить
Библейским чудам родственное чудо.
С тех самых пор, Всевышним осенён,
Дарил себя, дарил, чем сердце светит.
И понял, почему я сохранён.
И осознал, зачем живу на свете.
16.09.2007 г.
***
Не отягчая творчество стараньем,
Я задаю себе вопрос порой:
Не много ли меня в моих мараньях?
Не лучше ли лирический герой –
Пусть это даже тип из волчьей стаи,
А лучше тот, с кем я дружу, любя?
Но я пишу о том, что прочно знаю.
Кого я знаю лучше, чем себя?
21.09.2007 г.
***
Мы с аурой убогой поневоле
В молитве исправляем свой изъян,
Когда, чтобы усилить биополе,
Покорно собираемся в миньян.
Душа просить прощенья не устанет
За грешную свою земную плоть.
Хоть аура немощна, не в миньяне
Услышь меня, услышь меня, Господь.
10.10.2007 г.
Оправдывая лень усталостью
Со снисходительной улыбкой,
Не ждите мудрости от старости –
Ей нечем исправлять ошибки.
Жизнь постепенно даже малости
Себе припомнит в наказанье.
И потому у мудрой старости
Лишь сострадающее знанье.
08.09.2008 г.
Обручальное кольцо
Люсе
Что это – хупа? Знать мы не могли,
Слепые атеисты без осечки.
За жалкие последние рубли
Купил я обручальное колечко.
Ни свадьбы, ни жилища. В шалаше,
Как говорится, счастье разделяли
Такой алмаз любви сверкал в душе,
Что скромности кольца не замечали.
Полвека с лишним – быстрая река.
Когда в субботу зажигаешь свечки,
Любуюсь, как изящная рука
Сверхдрагоценным делает колечко.
26.09.2008 г.
***
Порой мечтаю выспаться вдвойне
За пытки месяцев бессонных
В объятиях смертельных на войне,
За ночи в операционной.
Но мысль о том, что поджимает срок,
И не успеешь сделать, что мечталось,
Назойливым сверчком сверлит висок,
И забываешь напрочь про усталость.
01.04.2009 г.
***
Внук слушает рассказ печальный не вполуха,
Хоть тема для него подобна тверди неба.
Как объяснить ему, что значила макуха,
И что была макуха эта вместо хлеба?
14.07.2009 г.
***
Меня Ты щедро одарил.
Узнал я фронтовое братство.
И в меру сил своих творил.
Ты уберёг меня от блядства.
И время полнилось чредой
Не просто службы, а служенья.
И пред свиданием с Тобой
Своё я вижу продолженье.
18.09.2009 г.
Молитва
За всё, Господь, благодарю,
За радости и за страдания,
За точно по календарю
Цветение и увядание,
За то, что выжил на войне
Во всех кругах, в горниле ада,
Где возвращалась жизнь ко мне
Тропинкой, а не автострадой,
За то, что в сталинской ночи
Я уцелел, Тобой хранимый,
За то, что Ты меня вручил
Единственной незаменимой,
За продолжение меня,
За внучек славных и за внука,
За то, что в ярком свете дня
Ещё светлей Твоя наука.
За прикасание к струне,
Звучащей искренне и чисто.
За то, что я живу в стране
Единственной, где нет фашистов.
За то, что всюду в час любой
Вокруг меня родные лица,
За то, что говорю с Тобой
Я, не наученный молиться.
За звонкий золотой закат,
За день, что не напрасно прожит.
За радость бытия стократ
Спасибо, мой великий Боже!
1995 г.
Два значения слова
Не отягчал себя добром,
Лишь прибылью довольно зыбкой.
Делился хлебом и теплом,
А если не было – улыбкой.
К тем, кто с богатством не в ладах,
Не субъективными пребудем.
Добро не то, что в закромах,
А то, что щедро даришь людям.
14.09.2009 г.
Талмуд
В это трудно поверить. До восемнадцатилетнего возраста я не знал, а может быть, даже не слышал слова талмуд. И это притом, что родился и до шестнадцати лет прожил в городе, в котором, по меньшей мере, половину населения составляли евреи. Более того, лет примерно до восьми при всякой оказии умудрялся заскочить в синагогу, недалеко от нашего дома. Очень нравилось мне пение кантора. Я и сейчас люблю хазанут. А ещё мне понравилось, нет, не понравилось, а полюбилось слово адонай. Что это такое, я не знал. Не знал я и других слов. Но адонай звучало как мелодия. Адонай!
Не было беды, пока кто-то не донёс в партийную организацию больницы, в которой работала мама, что видели её сына в синагоге. Не знаю, как партийная организация наказала мою маму. Но до сих пор помню, как мама наказала меня. Она била меня безжалостно и при каждом ударе приговаривала: "Я тебе покажу синагогу". Показывать мне не надо было. Я знал туда дорогу. Поэтому побои доставались мне ещё несколько раз. По-видимому, я очень плохое существо для выработки условных рефлексов. Не знаю, выработался ли бы этот условный рефлекс вообще, не помоги мне родная советская власть. Она закрыла синагогу. Не помню, во что её превратили. Кажется, в какой-то склад. Во всяком случае, должен заметить, что из синагоги я вынес только одно слово – красивое слово адонай. Слова талмуд в синагоге я не услыхал.
Не услыхал я его и во время общения с Лейбеле дер мишигенер. К сожалению, общались мы не очень часто. Не чаще, чем я посещал синагогу. А жаль. Я любил Лейбеле дер мишигенер. Лейбеле – его собственное имя. А дер мишигенер на идише значит сумасшедший. Лейбеле дер мишигенер был городским сумасшедшим. Из-под чёрной широкополой шляпы на плечи чёрного лапсердака свисали длинные пейсы, свёрнутые в спирали. Широкая борода с усами, тоже чёрными, с богатой сединой, начиналась чуть ли не у самых глаз и подобно водопаду ниспадала на грудь. Чёрные штаны ниже колена заправлены в чёрные чулки. И ботинки чёрные, разношенные. Даже мне, малышу, Лейбеле представлялся невысоким и не очень старым.
Сейчас, вспоминая Лейбеле, я могу профессионально утверждать, что Лейбеле был вполне нормальным человеком. Сумасшедшим нарекли его, по-видимому, женщины. Лейбеле собирал милостыню. Так вот, когда милостыню давали женщины, он не брал у них из рук, а просил положить на что-нибудь, пусть даже на тротуар. Это и было его единственным сумасшествием. Только уже в Израиле я узнал, почему Лейбеле вёл себя подобным образом. Оказывается, ортодоксальный хасид не имеет права прикасаться к чужой женщине.
Собранную милостыню Лейбеле приносил в синагогу. Однажды, будучи там, я увидел, как Лейбеле, вывернув карман лапсердака, отдал старосте синагоги все монеты.
Если бы сейчас мне надо было схематически изобразить общение с Лейбеле, я нарисовал бы между нами треугольничек – полупроводниковый диод. Дело в том, что беседа шла в одном направлении. Идиш я понимал, но говорить на нём не мог. А может быть, смог бы, но не пробовал. Поэтому только слушал. С большим удовольствием слушал сказки, которые рассказывал мне Лейбеле. Ах, какие это были сказки!
Пройдёт много лет. Я выживу на войне. Выживу после последнего ранения. Уже врач, понимающий патогенез этого ранения, уже зная печальную статистику исходов такого ранения, но закоренелый, прочно запрограммированный атеист, я не захочу понимать, что произошло чудо, и я выжил. Впитанная с младенчества идеология была куда сильнее очевидных фактов.
Но в ту ноябрьскую ночь 1956 года, когда холодный ливень обрушился на нашу больницу, я впервые в жизни в ординаторской читал Библию. Дворник Андрей баптист в глубоком подполье, превозмогая страх клюнуть на провокацию коммуниста, сквозь ливень вечером принёс мне, этому самому коммунисту, потрёпанную книгу с ятями. Принёс всё-таки, хотя днём упорно отказывал моей просьбе, уверяя, что у него нет Библии. Принёс и умолял не сделать сиротами его детей.
В ту ноябрьскую ночь 1956 года, читая Библию, я вспомнил доброго Лейбеле. В тексте Библии в некоторых местах я узнавал сказки, рассказанные мне "городским сумасшедшим". Благословенна память твоя, Лейбеле.
В эту пору я уже знал слово талмуд. И что забавнее всего, услышал его впервые не от религиозного человека, даже не от еврея. Услышал от преподавателя техники в танковом училище, интеллигентного и симпатичного лейтенанта Коваля.
В начале рассказа написал, что не знал слова талмуд до восемнадцати лет. Я несколько закруглил. Восемнадцать мне ещё не исполнились, когда после второго ранения из госпиталя попал в училище.
– Товарищи курсанты, – начал лейтенант Коваль, – основательное знание материальной части танка не просто необходимо офицеру-танкисту как залог победы. Посмею добавить к этому кое-что для упоминания героическим танкистам не рекомендованного. Доскональное знание материальной части достаточно весомый фактор, увеличивающий шанс танкиста остаться живым. Вам представится возможность вспомнить правдивость моих слов. Объём информации, которую вы получите у меня, огромен. Запомнить всё не возможно, даже имея гениальную память. А многое из того, что вы услышите от меня, вам придётся вспомнить в боевых условиях. Кроме того, другого источника этой информации у вас не будет. Поэтому я вам рекомендую завести талмуд. Это блокнот, в который вы запишете все полученные у меня данные о регулировке приводов к двигателю и трансмиссии, всё, касающееся эксплуатации машины и так далее. В другой части талмуда у вас будет всё, полученное у преподавателей огневой подготовки, тактики, топографии и всего другого, без чего офицеру-танкисту не выжить.
Так я впервые услышал слово талмуд.