А Котенко остался в полутёмных сенях. Перед ним мелькнул кулак-эстонец в красном, обшитом мехом полушубке, зачавкал сочно, весело, громко… И, словно в светлом лунном круге, вдруг увидел он Марию Чередниченко, с седыми, выбившимися волосами, освещенную пламенем пожара. Жгучая зависть к ней вновь поднялась в нём. Он теперь завидовал не жизни её, он завидовал её чистой смерти… На миг открылась ему страшная пропасть, в которую упала его душа. Он начал шарить рукой, отыскивая ведро с верёвкой. Ведро по-знакомому грохотнуло, но верёвкн не было на нём. Её унесли немцы.
- Нет, брешешь, - пробормотал он и, сняв со штанов тонкий, крепкий ремешок, стал тут же, в темноте сеней, ладить петлю, крепить её к крюку, вбитому над кадушкой.
X. Кто прав?
Ночью на командном пункте полка Мерцалов и Богарёв ужинали. Они ели мясные консервы из маленьких банок. Мерцалов, поднося ко рту кусок мяса с белым застывшим салом, сказал:
- Некоторые их разогревают, но, по-моему, холодными вкусней.
После консервов поели хлеба с сыром, потом начали пить чай. Мерцалов разбил тыльной частью штыка, служившего им ножом для открывания консервов, большую глыбу сахару. Маленькие осколки сахару летели во все стороны, и начальник штаба тревожно закряхтел, - несколько острых кусочков попали ему в лицо.
- Да, забыл совершенно, - сказал Мерцалов, - у нас ведь есть малиновое варенье. Как вы относитесь к этому делу, товарищ комиссар?
- Отношусь весьма положительно, - кстати, моё любимое варенье.
- Ну вот, замечательно. А я-то как раз предпочитаю вишнёвое. Вот это уж варенье!
Мерцалов взял в руки большой жестяной чайник.
- Осторожней, осторожней. Он весь чёрный, должно быть, кипятили его на костре.
- Кипятили-то его на кухне полевой, а вот подогревал Проскуров на костре, - улыбаясь, сказал Мерцалов.
- Да, опыт полевой жизни у вас, товарищ Мерцалов, раз в семьдесят больше моего. Куда варенье? Прямо в кружку, проще всего.
Они оба одновременно шумно отхлебнули чай, одновременно подняли головы, глянули друг на друга и улыбнулись.
Эти несколько дней сблизили их. Вообще фронтовая жизнь сближает людей стремительно. Прожил с человеком сутки, и уж кажется, всё знаешь о нём: привычки его в еде, и на каком боку он любит спать, и не скрипит ли он, упаси бог, во сне зубами, и куда эвакуирована его жена, а подчас узнаёшь такое, что в мирное время и за десять лет не разглядишь в самом близком своём приятеле. Крепка дружба, скреплённая кровью и потом боёв.
Попивая чай, Богарёв завёл разговор на важную тему.
- Как вы считаете, товарищ Мерцалов, удачен ли был наш ночной налёт на совхоз, где стояли немецкие танки? - спросил он.
- Ну, как ответить? - усмехаясь, сказал Мерцалов. - Ночью внезапно ворвались, противник бежал, мы заняли населённый пункт. Нам ордена за это дело полагаются. А вы считаете неудачным, товарищ комиссар? - улыбаясь, спросил он.
- Конечно, неудачным, - сказал Богарёв, - совершенно неудачным.
Мерцалов приблизился к нему и проговорил:
- Почему?
- Как почему? Танки ушли. Шутка ли: наладь мы получше взаимодействие, ни один танк бы не ушёл. А вышло, что каждый командир батальона действовал сам по себе, не зная о соседе. Ну, и не получился удар по центру, где танки сосредоточились. Это раз. Теперь второе - немцы начали отступать. Надо было перенести огонь артиллерии на дорогу, по которой они отход совершали, мы бы их там уйму положили, а артиллерия наша после огневого налёта замолчала, оказывается, связь с ней порвалась, ну и не получила новой задачи. Мы их разбить должны были, уничтожить, а они ускользнули.
- Именно тут ещё много упущений, - продолжал Богарёв, отсчитывая на пальцах. - Например, надо было часть пулемётов заслать в тыл к ним, ведь вот она роща, прямо для них приготовлена: они бы встретили отступающих, а мы всё в лоб, в лоб жали, во фланги по-настоящему не зашли.
- Действительно, - сказал Мерцалов, - они выставили заслончик из автоматов, задержали ваш огонь.
- За что же тут ордена давать? - спросил Богарёв и рассмеялся. - Разве за то, что командир полка, известный товарищ Мерцалов, в самый сложный момент, вместо того чтобы управлять огнём и движением винтовок, пулемётов, автоматов, тяжёлых и лёгких пушек, ротных и полковых миномётов, сам схватил винтовку и побежал впереди роты? А? А дело было необычайно сложное, тут командиру полка не бегать бы с винтовкой, а думать так, чтобы пот на лбу выступил, принимать быстрые, ясные решения.
Мерцалов отодвинул кружку и обиженно спросил:
- Ну, что ещё думаете, товарищ комиссар?
- Думаю я многое, - усмехнулся Богарёв - Оказывается, под Могилёвом примерно такая же картина была: батальоны действовали каждый порознь, а командир полка шёл в атаку с разведывательной ротой.
- Так, что же ещё? - медленно спросил Мерцалов.
- Что же, вывод ясен: в полку нет должного взаимодействия, подразделения, как правило, с запозданием вступают в бой, вообще двигается полк медленно, неповоротливо, связь во время боя работает скверно, из рук вон скверно. Наступающий батальон не знает, кто у него справа, - сосед или противник. Замечательное оружие используется плохо. Миномёты, к примеру, вообще в бой не вводятся, их всюду таскают с собой, но, оказывается, многие из них вообще огня не ведут. Полк не применяет фланговых заходов, не стремится в тыл противнику. Жмёт в лоб, и баста.
- Так, так. Это прямо интересно, - проговорил Мерцалов. - Какой же вывод из всего этого?
- Какой же вывод? - повторил с раздражением Богарёв. - Вывод тот, что полк дерётся плохо, - хуже, чем ему положено.
- Так, так. А вывод, вывод, самый, так сказать, основной? - спрашивал всё настойчивей Мерцалов.
Ему, видимо, казалось, что комиссар не захочет сказать последнее слово.
Но Богарёв спокойно проговорил:
- Вы человек смелый, не жалеющий своей жизни, но плохо командуете полком. Ну да. Война сложная. Участвуют в ней авиация, танки, масса огневых средств; всё это быстро движется, взаимодействует; на поле боя каждый раз возникают комбинации и задачи посложней шахматных, их решать надо, а вы всё уклоняетесь от их решения.
- Значит, не годится Мерцалов?
- Уверен, что годится. Но я не хочу, чтобы Мерцалов думал, что всё в порядке, что нечему больше учиться. Если Мерцаловы так будут думать, они немцев не победят. В этой битве народов мало знать арифметику войны: чтобы лупить немцев, надо знать высшую математику.
Мерцалов молчал. Богарёв добродушно проговорил:
- Почему же вы чай не пьёте? Мерцалов отодвинул чашку.
- Не хочу, - сказал он мрачно. Богарёв рассмеялся.
- Видите, - сказал он, - у нас сразу установились товарищеские отношения. Я очень был рад этому. Сейчас мы пили чай с чудесным малиновым вареньем. Я вам наговорил разных кислых, противных слов, - сорвал, так сказать, чаепитие. Ну вот, думаете, мне приятно, что вы сердитесь, на меня обижены, вероятно, кроете меня самыми крепкими словами? Неприятно. И всё же я доволен, от души доволен, что всё это происходит. Нам ведь не только дружить, нам побеждать надо. Сердитесь, Мерцалов, это дело ваше, но помните: я вам говорил серьёзные вещи, правду я вам говорил.
Он поднялся и вышел из блиндажа.
Мерцалов хмуро глядел ему вслед, потом вдруг вскочил, закричал, обращаясь к проснувшемуся начальнику штаба:
- Товарищ майор, слышал, как он меня отчитывал? А? Кто я ему? А? Подумай только! Я Героя Советского Союза получил, у меня четыре ранения в грудь…
Начальник штаба, зевая, сказал:
- Человек он тяжёлый, я это сразу определил. Мерцалов, не слушая его, говорил:
- Нет, это подумать надо! Пьёт чай с малиновым вареньем и спокойно так говорит: "Вывод какой? Очень простой: вы, говорит, плохо полком командуете". Ну, что ты ему скажешь? Я даже растерялся, до того неожиданно. Это мне-то, Мерцалову!..
XI. Командиры
Ночыо Мерцалова вызвал по телефону командир дивизии полковник Петров. Разговаривать было очень трудно, связь всё время нарушалась, слышимость была на редкость скверной. Под конец разговора связь порвалась окончательно. Мерцалов понял из слов полковника, что обстановка на участке дивизии в последние часы резко ухудшилась. Он приказал разбудить Мышанского и велел ему ехать в штаб дивизии. До штаба было двенадцать километров. Мышанский вернулся через Час с письменным приказанием командира дивизии. Немецкая танковая колонна с большим количеством мотопехоты вышла в тыл дивизии, воспользовавшись тем, что болото восточнее большого лиственного леса высохло за жаркие и сухие дни августа. Немцы вышли к шоссе, минуя большак, который оборонялся полком Мерцалова. В связи с новой обстановкой дивизия получила приказ занять рубеж обороны южнее занимаемого ею сейчас пункта. Полку Мерцалова с приданным ему гаубичным дивизионом приказано было отходить, прикрывать большак. Мышанский рассказал, что при нём в штабе дивизии уже сматывали связь, снимали шестовку и грузились на машины, что два стрелковых полка, дивизионная артиллерия и гаубичный полк в десять часов вечера уже вытянулись походным порядком, что медсанбат ушёл в шесть часов вечера.
- Значит, Анечки не видел? - спросил лейтенант Козлов.
- Какая Анечка! - сказал Мышанский. - При мне приехали делегаты связи, один из штаба армии, второй от правого соседа, майор Беляев, - я с ним ещё во Львове встречался, - говорит, на их участке день и ночь кровавые бои. Наша артиллерия что-то страшное наворотила, а они прут и прут.
- Да, положение создаётся крепкое, - проговорил начальник штаба.
Мышанский нагнулся к нему и сказал негромко:
- Это можно одним словом выразить: "окружение".
- Бросьте вы об окружении говорить, действовать надо, согласно боевому приказу, - сердито ответил Мерцалов. Он обратился к дежурному: - Вызвать командиров батальонов и командира гаубичного дивизиона. Где комиссар?
- Комиссар у сапёров, - ответил начальник штаба.
- Попросите его на КП.
Ночь была тёмной, тихой и очень тревожной. Тревога была в дрожащем свете звёзд, тревога тихо шуршала под ногами часовых, тревога тёмными тенями стояла среди ночных неподвижных деревьев, тревога, поскрипывая сучьями, шла с разведчиками и не оставляла их, когда, пройдя мимо боевого охранения, они подходили к штабу полка. Тревога плескала и журчала в тёмной воде у мельничной плотины, тревога была всюду - в небе, на земле, на воде. Наступили минуты, когда на каждого входящего в штаб смотрели пытливо, ожидая недоброй вести, когда далёкие зарницы заставляли настораживаться, и от пустого шороха часовые вскидывали винтовки и кричали: "Стой, стреляю!" И в эти минуты Богарёв с молчаливым восхищением наблюдал за Мерцаловым, командиром стрелкового полка. Он один говорил весело, уверенно, громко. Он смеялся и шутил. В эти часы ночной тяжёлой опасности вся великая ответственность за тысячи людей, за пушки, за землю лежала на нём. Он не томился этой ответственностью. Сколько драгоценных свойств человеческого духа зреют, крепнут за одну такую ночь в душе человека. И тысячи лейтенантов, майоров, полковников, генералов и комиссаров переживали на протяжении огромного фронта часы, недели, ночи, месяцы этой великой закаляющей и умудряющей тяжёлой ответственности.
Мерцалов растолковывал задачу окружавшим его командирам. Казалось, множество прочных связей устанавливалось между ним и людьми, лежавшими в тёмном лесу, стоявшими в боевом охранении, дежурившими на огневых позициях у пушек, глядящими во мрак ночи с передовых наблюдательных пунктов. Он был весел, спокоен, прост, этот тридцатипятилетний майор с рыжеватыми волосами, скуластым загорелым лицом, со светлыми, казавшимися то серыми, то голубыми глазами.
- Поднимем по тревоге батальоны? - спросил начальник штаба.
- Пусть ещё час поспят ребята. Проснуться бойцу недолго, - ответил Мерцалов. - Спят-то, небось, в сапогах.
Он посмотрел на Богарёва и проговорил:
- Прочтите приказ от командира дивизии.
Богарёв прочёл приказ, указывавший полку направление движения и задачу - до вечера сдерживать одним батальоном движение немцев по большаку, а остальными силами держать переправу через речку Уж.
- Да, вот ещё что, - сказал Мерцалов, словно вспомнив о каком-то пустяке. Он вытер платком лоб. - Ну и жара! Может быть, выйдем воздухом подышим?
Несколько мгновений они простояли молча в темноте. Мерцалов сказал негромко:
- Вот какая штука. Минут через пятнадцать после того, как Мышанский проехал, немцы перерезали дорогу. Связи со штабом дивизии у меня нет, с соседями тоже. В общем полк в окружении. Я принял решение. Полку итти к переправе, выполнить задачу, а затем пробиваться на соединение, а батальон Бабаджаньяна с гаубицами остаётся на лесном участке дороги, чтобы сдерживать противника.
Они помолчали.
- Черти, всё время трассирующими в небо пускают, - сказал Мерцалов.
- Что же, решение ваше правильное, - ответил Богарёв.
- Ну вот, - Мерцалов посмотрел на небо, - ракета зелёная. С батальоном я останусь… Вот ещё ракету запустили.
- Ни в коем случае, ни в коем случае, - живо возразил Богарёв, - с батальоном должен остаться я, и я вам докажу, почему должен остаться я, а вы должны вести полк.
И он доказал это Мерцалову. Они простились в темноте, Богарёв не видел лица Мерцалова, но он чувствовал, что тот помнит тяжёлый разговор за чаепитием.
Через час потянулись тяжёлые обозы. Лошади, бесшумно шагая по дороге, слегка фыркали, точно понимали, что нельзя нарушать тишину тайного ночного движения. Красноармейцы шли молча из темноты и вновь уходили в темноту. Из темноты на них молча глядели те, кто оставался. В этом молчаливом прощании батальонов была великая торжественность и великая печаль.
До рассвета выехали на огневые позиции орудия гаубичного дивизиона. Артиллеристы рыли щели, землянки, тащили из леса ветви для маскировки орудий. Командир дивизиона Румянцев и комиссар Невтулов руководили устройством складов боеприпасов. Они выбирали танкоопасные направления и, пытаясь угадать внезапности надвигавшегося боя, устанавливали орудия, прокладывали ходы сообщения, указывали места для рытья окопов. В их налаженном хозяйстве имелись запасы бутылок с горючей жидкостью и тяжёлые, как утюги, противотанковые гранаты. Богарёв познакомил их с предстоящей задачей.
- Задача тяжёлая, - сказал Румянцев, - но бывали у нас и такие задачи.
Он заговорил о тактике немецких танковых атак, о сильных и слабых сторонах немецких пикировщиков и истребителей, об особенностях германской артиллерии.
- У меня есть мины, - сказал Румянцев, - может, заминируем дорогу, товарищ комиссар?
- Тут прямо идеальное место для минирования в километре от совхоза: с одной стороны - овраг, с другой - густая рощица, объездов у противника не будет, - кашляя, добавил Невтулов.
Богарёв согласился с ними.
- Сколько вам лет? - спросил он внезапно Румянцева.
- Двадцать четыре, - ответил Румянцев и, как бы оправдываясь, добавил: - Но я воюю с двадцать второго июня.
- Ну, и как воевали? - спросил Богарёв.
- Могу дать справку, - сказал Невтулов, - если имеете свободных три минуты, товарищ комиссар.
- Да, да, ты прочти, Серёжа. Он ведь у нас ведёт такой дневник с первого дня, - сказал Румянцев.
Невтулов вынул из полевой сумки тетрадку. При свете электрического фонарика Богарёв увидел, что обложка тетради украшена затейливо вырезанными накладными буквами из цветной бумаги.
Невтулов начал читать: - "Двадцать второго июня полк получил приказ выступить на защиту родины, и в пятнадцать ноль ноль первый дивизион капитана Румянцева дал мощный залп по врагу. Двенадцать 152-миллиметровых гаубиц каждую минуту выбрасывали на фашистские головы полторы тонны металла…"
- Хорошо пишет Серёжа, - с убеждением сказал Румянцев.
- Читайте дальше, - попросил Богарёв.
- "Двадцать третьего полк уничтожил две артиллерийских батареи, три миномётных батареи и более полка пехоты, фашисты отступили на восемнадцать километров. В этот день гаубичный полк израсходовал тысячу триста восемьдесят снарядов.
Двадцать пятого июня дивизион капитана Румянцева вёл огонь по переправе Каменный Брод. Переправа разбита, уничтожены рота мотоциклистов и две роты пехоты…"
- Ну, и в том же духе изо дня в день, - сказал капитан Румянцев, - не правда ли, он хорошо пишет, товарищ комиссар?
- Воюете вы неплохо, это бесспорно, - согласился Богарёв.
- Her, серьёзно, у Серёжи литературное дарование, - сказал Румянцев, - он ведь перед войной рассказ целый напечатал в "Смене".
"Здесь порядок, - подумал Богарёв, - пойду к Бабаджаньяну".
Когда он отходил, осторожно щупая ногой дорогу, ничего не видя после яркого света фонарика, до него дошёл голос Румянцева:
- Бесспорно также то, что завтра нам в шахматишки не играть.
- Куда вы тягачи поставили, Румянцев? - спросил, остановившись, Богарёв.
- Все тягачи, грузовики и горючее в лесу, товарищ комиссар, они смогут подъехать к огневым по дороге, не простреливаемой противником, - ответил в темноту Румянцев.
Богарёв встретился с Бабаджаньяном на командном пункте. Бабаджаньян рассказал о подготовке батальона к обороне, Богарёв, слушая его, поглядывал на чёрные блестящие глаза, на впалые смуглые щёки командира батальона.
- Почему у вас такие печальные глаза сегодня? - спросил он.
Бабаджаньян махнул рукой.
- Я с начала войны, товарищ комиссар, писем не получал от жены и детей, - оставил их в Коломые, в шести километрах от румынской границы. - Он грустно улыбнулся и продолжал: - Вот я себе вбил в голову, что завтра день рождения жены и я получу обязательно письмо. Ну, не письмо, то хотя бы какое-нибудь известие. Ждал, ждал этого дня, целый месяц ждал, а сегодня полк в окружение попал. А наша полковая почта плохо работала, когда и хорошая связь была. А теперь крест надо ставить, писем долго не будет.
- Да, завтра письма вам не будет, - ответил Богарёв задумчиво.
- Интересно, - вдруг сказал он, - мне приходилось часто видеть теперь, что люди семейные, очень любящие своих детей, жён, матерей, воюют как-то особенно хорошо.
- Это верно, - сказал Бабаджаньян, - я вам в батальоне у себя докажу это. Вот один из лучших моих бойцов - Родимцев, и много таких.
- Я знаю ещё один пример в вашем батальоне, - сказал Богарёв.
- Ну, что вы, товарищ комиссар, - смутился Бабаджаньян и оживлённо добавил: - А понять это можно - отечественная война!