- Старый баран! - скакнул Петр к дяде и выхватил свою огромную шпагу.
- Сатисфакция, сатисфакция!
Принц отпрянул к печке, закричал:
- Спасите от этого пьяницы!.. Эй, слуги! - и тоже обнажил шпагу.
Их шпаги со звяком скрестились.
- Я снесу с плеч твою глупую башку! - кипел принц, пуча глаза.
- А я разрублю тебя пополам, как полено! - с хрипом выплевывал царь.
Но обе шпаги были совершенно тупые, ими можно лишь действовать как палкой. Елизавета Воронцова, накинув халат, визжала: "Пьер, Пьер, оставь!.. Ваша светлость!" - и, схватив Петра, как за хвост, за фалды мундира, тянула его прочь; царь, пыхтя, отлягивался. Меж драчунами упал на колени рыжебородый плешивый верзила Митрич и завыл заполошным, как старая баба, голосом:
- Не допущу, вот те Христос, не допущу! Да лучше я сам себя зарежу…
Вот те Христос, зарежу!.. Ваше величество!.. Ваша светлость! Миленькие…
Поцелуйтесь…
Бабий вой хмельного великана был столь дик, а бородатое, искаженное ужасом лицо его столь потешно, что оба задиры, любившие Митрича, вдруг захохотали и бросили тупые шпаги на пол. Неприятный шар-мюнцель закончился. Принц от сильного волнения хрипел, как мопс. Вспыльчивый царек сразу остыл.
- Романовна, дядя! - вышагивая вспотычку по комнате и гримасничая, воскликнул он. (Сияющий Митрич почтительно подал ему шпагу.) - Как только минуют торжества, еду в Кронштадт инспектировать флот. Я его тоже веду в Данию… Слышишь дядя? А посему… Митрич! Беги к Барятинскому, подтверди приказ о высылке этого фигляра Строганова, а что касаемо второго приказа - отменить. От-ме-нить!..
- Слушаюсь, - заторопился Митрич, выпячиваясь задом из покоев.
За ним горделиво, но тоже вспотычку, молча направился к выходу и мрачнейший принц.
3
Вечером возле многих домов зажгли смрадные плошки, а в каждом окне - по две свечи. На улицах шум, на Царицыном лугу - карусели, канатоходцы, петрушка.
В десять часов, сытно поужинав, мясник Хряпов с огородником Фроловым гуляли по городу, прислушиваясь, приглядываясь, чем дышат люди. Приятелей удивляло, что всюду, куда они совали носы, уже известно было про великий скандал на торжественном царском обеде: приказ об аресте и "дура" были у всех на языке, все осуждали царя, жалели Екатерину. Трезвые делились мыслями втихомолку, обиняками, а пьяные болтали по кабакам и переулкам в открытую, нередко нарываясь на полицейских. В иное время за такие слова всю жизнь маяться, а вот теперь гладко сходило с рук: полицейский слегка даст пьяному в загривок и отечески пальцем погрозит: мол, сии неподобные речи болтай, да оглядывайся. Кабаки и трактиры набиты серым народом, матросами, гвардейцами, "пехтурой", дворниками, захудалыми чиновниками.
Земляки перебрались через Неву яликом на Васильевский остров, подошли к знакомому трактиру "Зеленая дубрава". Дверь трактира заперта, впустили их не вдруг.
- Уж простите бога для, у нас се-вечер гости по выбору, - сказал малый в красной рубахе и побежал "доложиться" хозяину.
- Будь здоров, дружок Барышников! - весело приветствовал хозяина мясник Хряпов. - А мы к тебе. Вот приятеля привел. Пивцо-то аглицкое есть?
- А куда оно делось, - ответил из-за стойки быстроглазый хозяин, - он высок, жилист, сухощек, рыжая бородка хохолком. - Для добрых гостей завсегда есть… Проходите вон в тот уголок.
- А селедочка-то есть? Поди, из Пруссии-то изрядно ее вывез… - и мясник, захихикав, плутовато подмигнул хозяину, а огородника ткнул локтем в бок.
- Ты лясы-то не точи, Нил Иваныч, - тенористо прогнусил Барышников. - А то матерком пущу.
Мясник Хряпов захихикал пуще, отмахнулся рукой и, брюхо вперед, повел огородника в уголок к столу.
- Хи-хи-хи… Не любит про селедки-то, в драку лезет. Ох хитрец, ох хитрец, - мясник снял тонкого сукна чуйку, расстегнул ворот рубахи и провел медным гребнем по напомаженным волосам и бородище.
Курносый, угреватый половой в белом фартуке притащил пива и посоленных ржаных сухариков. Трактир богатый, обширный, высокие стены оклеены цветистыми шпалерами, столики покрыты опрятными скатертями, много мух, босоногие мальчишки в красных рубахах отгоняют их от посетителей метелками из конского волоса.
За соседним столиком полный, пучеглазый помещик, покуривая трубку, ведет деловую беседу с сенатским чиновником и подьячим о продаже трех крепостных музыкантов и чернобровой девки: "Не девка, а богиня, любую барыню за пояс заткнет". Дальше за пятью сдвинутыми столами шумно пьет "зелено вино" большая компания гвардейцев.
- А ну, ребята, за здоровье его величества Фридриха… Ура! - вызывающе кричит пьяный сержант, подмигивая солдатам.
- Подь к черту! - с хохотом обрывают его гуляки. - За ее величество Екатерину Алексеевну… Ура!
- Чшш… - откуда-то слышится предостерегающее шипенье. И вслед за этим:
- Господа гвардейцы! У нас покедова Петр на троне… Петр Федорыч…
- Ха-ха-ха!.. - без стеснения гогочут гвардейцы. - Ловко сказано: "покедова". Гвардейцы! Выпьем чару за "покедова" Петра Федорыча… Ур-ра! А там, что бог даст…
Гвардейцы пьют, подмигивают друг другу и гостям. Барышников из-за стойки ухмыляется. Помещик пучит пьяные глаза, попыхивает трубкой и тоже ухмыляется в усы.
- Знамение времени, знамение времени, - с притворным сокрушением вздыхает ненавидящий царя подьячий. И шепчет, озираясь:
- Слухи зело мрачные по столице ходят… Прислушайтесь, как гвардия шумит… Не в авантаже император наш. А про арест да про "дуру" слыхали?.. Грехи!
- Грехи, братия, грехи, - подхватывает сухопарый старик-монах с кружкой. - Пожертвуйте на разоренную обитель, рабы божии.
- Кто разорил-то? - выкрикивает издали сержант.
Гвардейцы хохочут.
- Игемон разорил, султан турецкий, - кланяется монах, подставляя кружку; лицо его строго, в умных глазах злые огоньки. - Землю от нас отобрали, мужиков отобрали… И довелось нам, Христа ради, по миру скитаться. Жертвуйте, рабы божии.
Огородник ткнул мясника в бок: "Слыхал?" А гвардейцы закричали:
- Не голштинский ли султан-то это был?
- Сами знаете кто, детушки. Чего меня, мниха старого, во грех вводите. Царь православный сие учинил. Вот кто, - зашептал старик, прикрывая ладошкой рот. - Бают, попов всех обрить приказал, бают, иконы приказал из церквей повынести… Ох, грехи, грехи тяжкие. Молитесь, братия, богу, стойте за веру православную… С нами бог…
- А чего ж государыня-то смотрит, Екатерина-то Алексеевна? - громко говорит, подымаясь, купеческой складки бородатый дядя, на румяных щеках улыбчивые ямочки. - Пошто матушка-царица окорот супругу своему не делает?
Пошто на лютеранство веру нашу православную рушить дозволяет?
- Да здравствует государыня Екатерина! - орут гвардейские солдаты.
- Да здравствует Екатерина! - подхватывает весь трактир.
Барышников резко стучит ножом в медный поднос: "Тихо, тихо, тихо!" - выскакивает из-за стойки, испуганно взывает:
- Господа посетители!..
Нельзя шуметь… Хоша с полицией мы в мире и полиции здесь духу нет (все весело с благодарностью смеются), одначе упреждаю, дорогие гости, чтобы душевредных опасных слов у меня ни-ни… Отец Паисий, ступай с богом, иди, иди, откуль пришел, - и вразвалку продвигается меж столами к мяснику.
Час поздний. Белая ночь затмилась. В трактире посерело. Мальчишки зажигают свечи. На улице гармошка, песни, визг.
- А-а, Барышников, садись, дружок! - восклицает мясник Хряпов и шепчет:
- Вот, брат, какой шум у тебя. Да и по другим кабакам не мене. Ну, не ко двору царь и не ко двору, как черная корова…
- Тш-ш-ш… - грозит Барышников. - Молчок, старичок, старушка денежку даст, - и хочет идти дальше.
- Слышь-ка, Барышников, - схватил его за руку мясник. - Врут ли, нет ли, быдто ты семь бочонков золота себе с войны привез?
- Брось, брось… Как тебе охота такие враки слушать, - и кричит по-злому:
- Иди, иди, отец Паисий, не проедайся тут!
Паисий в дверь, а из двери, с улицы, звеня шпорами, быстро входят два великана в преображенских времен Петра I офицерских мундирах, лица скрыты черными масками, кружева приспущены до бритых подбородков, в прорезы сверкают веселые глаза. Враз все смолкло.
- Помогай бог гулять, жители! - громко произносит один из великанов.
По трактиру гул ответных приветствий и путаный шепот:
- Кто такие, кто такие?
- Целовальник! - басисто кричит второй великан. - На каждый стол по две кварты пива за наш счет.
Загремела посуда. Ввалился с улиц хор плясунов и песенников - гвардейцы и артиллеристы, все вполпьяна.
- Гвардия, песню! Целовальник! Двери на запор… Пляши, ребята! - командуют великаны, прихлопывая в ладоши, выбрякивая шпорами.
Два десятка только что вошедших красавцев-богатырей, наскоро хватив по чарке и подбоченившись, дружно грянули отборными голосами залихватскую:
При долинушке калинушка стоит,
На калине соловей-птица сидит,
Горьку ягодку калинушку клюет,
Он малиною закусывает.
Быстро раздвинули столы, и четверо гвардейцев бросились в дробный пляс. Тут все сорвалось и закрутилось: песня, топот, сопелки, дудки. По трактиру ветерки пошли, молодые голоса рвут песню с гиком, с присвистом, звенит в ушах, звякают стекла, взмигивают, стелются плашмя хвостатые огоньки свечей. Гости прихлынули вплотную к плясунам. Довольные лица улыбаются, хмельные глаза горят. Крики:
- Пуще! Пуще… А ну, гвардия, надбавь!..
- Веселись, гвардия! - все покрывает громовой голос великана. - В Данию не ходить! Ружья не отдавать! Государыню беречь! Государыня в опасности…
- Ур-ра! - орет гвардия и гости. - А что государыня? Жива ли, здорова ли?
- Жива, здорова, - великан швыряет на стол гвардейцам пригоршни серебряных рублей. - Лови, ребята! На завтрашнюю гулянку… А ну! - Он призывно взмахивает рукой в замшевой перчатке, и сотня гвардейских глоток прогремела:
- Ур-ра Екатерине Алексеевне!!! Защитим матушку!
- Ур-ра!!! Ура!..
Оба великана резко схлопали в ладоши:
- Гвардейцы, по казармам!
Солдаты послушно повалили вон. За ними - великаны. Один из них, Алексей Орлов, схватил Барышникова за плечо, встряхнул - рубаха лопнула:
- Полиции и подозрительных нет?
- Клянусь богом, вашскородие! - задыхаясь от боли, крикливо прогнусил Барышников. - Все гости лично мне знакомые. Все до единого… Чужим впуску нет. А полиция взаперти сидит, вашскородие, водку хлещет…
- Помни, Барышников… Чуть чего, пополам перерублю, - не на шутку пригрозил Орлов.
Великаны вскочили на верховых коней и умчались. По улицам несло чадом от дымящихся плошек.
- Кто такие, кто такие? - шумели взбудораженные гости. - Эй, хозяин!.. Не Орловы ли? Один, кажись, Пассек, спинища - во…
- Бросьте, бросьте, - разминая плечо, затекшее от железной хватки великана, успокаивал гостей хозяин. - Какие, к свиньям, Орловы… Очумели, что ли, вы… Это замашкированные солдаты, два денщика. Я их знаю.
Не попадая зуб на зуб, хозяин пальцем поманил мальчишку:
- Степка, загляни в окно с улицы, какова полиция.
- Глядел, дяденька… Все пьяные на полу лежат.
- Гаси огни. Эй, господа гости!.. Просим оставить заведение.
Третий час ночи. По небосводу течет новая заря. На улицах, средь дороги, под воротами валяются пьяные. В будках дремлют караульные. Рыбачьи челны и рябики бороздят озаренные невские воды. Белая ночь гаснет, зачинается предутрие. В домах тишина. Город спит.
Но Екатерина бодрствует.
4
Тотчас после бранного, прогремевшего на всю Европу слова "дура" оскорбленная Екатерина заперлась в своем кабинете. Сдерживая громкие стоны, она выкрикивала: "Боже мой, какая я несчастная… Гришенька, Гриша, где ты?.." - заламывала руки, валилась на диван, рыдала. Но взвинченные чувства вскоре подчинились разуму. Слово "дура" только обижало Екатерину, а вот гнусный приказ царя пугал и подавлял ее. Если сегодня отменен приказ об аресте Екатерины, то завтра он может быть исполнен. Екатерина теперь ясно видела, что под ее ногами разверзается земля, что ее личная жизнь и судьба империи в опасности, что время действия наступило.
"Будь мудра, будь мужественна и осторожна", - внушает она самой себе.
Мозг ее горит. Воображение рисует картины наплывающих событий. Екатерина мысленно сочиняет манифесты, указы, воззвания. К великой досаде, она плохо еще владеет русским языком. Она поручит сие дело Гришеньке, но свет-Гришенька тоже не горазд до бумаг высокого штиля. Она укажет начертать манифест Волкову совместно с Никитой Паниным: "Божьею милостью мы, императрица и самодержица всероссийская Екатерина Вторая" и прочая и прочая.
Но как поймать презренного Петра и куда запрятать? Ей припоминается широкоплечий и хмурый, всей душой преданный ей Пассек. Не так давно он упал к ее ногам и воскликнул: "Ваше величество, супруг ваш с ненавистной вам персоной женского рода чинит пешком променад к домику Петра Великого.
Мать-государыня, повели, и я среди бела дня при всей гвардии насмерть поражу врага твоего!" Екатерина ответила ему: "Господин капитан гвардии!
Не уподобляйте себя римскому заговорщику. И не тщитесь забрызгать меня кровью. Сей несчастный Дон-Кихот унизит себя сам своими несуразными делами и, унизив, упадет".
А с кем же предстоит Екатерине иметь дело? Сенат, духовенство, высшее дворянство, гвардия, войско, Гришенька. Но Никита Панин мнит заменить Петра малолетним наследником Павлом, а ее, Екатерину, сделать регентшей.
Даже намекал о конституции. Ни-ког-да этого не будет! Оставьте, сеньор Панин, свои политические бредни. Нет, нет, Екатерина властна взять в свои руки полные самодержавные права. Она добудет их! Братья Орловы "со товарищи" принесли Екатерине рыцарскую клятву возвести ее на всероссийский трон.
…Курчавая болонка, спавшая на козетке, вдруг пробудилась, насторожила уши и звонко залилась. По деревянной мостовой мерный лязг копыт. Какая-то сила бросила Екатерину к окну. "Не он ли?" Два всадника, почтительно приподняв шляпы и повернув закрытые черными масками лица в сторону дворца, проехали неспешной рысью. Один из них, увидав в окне Екатерину, весь подобрался, приосанился, чуть поотстал от товарища, приподнял с лица маску и послал своей даме едва приметный, но полный изящества воздушный поцелуй.
Сердце Екатерины сладостно замерло, улыбнувшиеся губы прошептали:
"Гришенька… Душа моя".
Торжества продолжались на второй и на третий день. Днем народные увеселения, ночью балы, гульба, фейерверки. По городу слонялись кучками пьяные гвардейцы, почти открыто поносили русские порядки и царя. Всюду рыскали какие-то подозрительные люди, распускали слухи, что крымский хан стоит на границе, ждет, когда войска будут выведены в Данию, тогда хан набросится на Россию; что во многих губерниях восстали против бар мужики; что монастырские крестьяне сбегаются толпами со всех сторон и не повинуются новому указу об отобрании их от монастырей.
На площадях, на мостах, на Царицыном лугу возле каруселей, по кабакам и по трактирам, подзуживаемый гвардейцами и подкупленными прощелыгами, народ брюзжал:
- Царю надо не в Данию ехать, а в Москву короноваться, как и все государи. А такого-то царя, не помазанного на царство, не грех и сковырнуть…
Настроение столицы и состояние умов Екатерина прекрасно знала и, может быть, даже косвенно всему этому содействовала. Развязка приближается. Екатерина напрягает все силы ума и воли и спокойно выжидает удобного момента.
Петр отправился на летнее жительство в Ораниенбаум. Весь большой двор (несколько сановников и царедворцев и семнадцать дам) 12 июня последовал за ним. Екатерине приказано немедленно перебраться в Петергоф, что вблизи Ораниенбаума. Из чувства самосохранения Петр боялся оставить ее хозяйничать в столице. Тем не менее Екатерина под благовидным предлогом задержалась в Санкт-Петербурге на пять дней, употребив это время в огромный вред царю и в великую пользу для себя.
Глава 13
Заговор
1
После отъезда государя в Ораниенбаум княгиня Дашкова потеряла сон и аппетит. Даже книги - ее воздух и дыхание - перестали для нее существовать. Императрица Екатерина, наконец, оценила ее привязанность к себе; ее личные качества - мужество, изворотливость, храбрость - и, оценив, воспользовалась ею. Молоденькой Дашковой казалось, что она есть первое лицо при государыне и самостоятельно сплетает сети заговора. На самом же деле она была лишь на побегушках у опытной Екатерины. При ее помощи стала теперь осторожно устанавливаться связь между высшими сановниками (Никита Панин, гетман Разумовский, князь Волконский) и Екатериной. Гвардейские офицеры с Пассеком точно так же неоднократно имели с Дашковой свидания, но гвардейцами главным образом руководили два брата Орловы, а ими в свою очередь вертела сама Екатерина.
Главою движения против царя был, разумеется, Никита Панин и стоявшая за ним компания прогрессивных аристократов-феодалов. В это время в Москве аристократы группировались вокруг университета и поэта М. М. Хераскова (он заведывал университетской типографией и вскоре был назначен ректором университета). Но москвичи острополитических идей почти что не касались, они вели борьбу пером, пытаясь поднять в стране прогрессивное и культурное движение, их идеал - просвещенная монархия. В Петербурге же, наоборот, шла осторожная, но упорная борьба за власть.
Умный Панин ненавидел Петра III как свою противоположность и не возлагал на его царствование никаких надежд. Весь свой талант и свое влияние он перенес на "обработку" Екатерины. С ее воцарением он предвидел широкие возможности к обновлению России. Свергнув Петра III, он мечтал объявить законным государем малолетнего Павла, и чтоб до его совершеннолетия при нем была регентшей Екатерина, а при ней - он, Панин, и группа правящих аристократов. Уж они-то сумеют прибрать Екатерину к рукам и положить конец абсолютизму.
Никита Панин, распространяя свое влияние, вел дружбу и с передовой литературой, вождем которой был знаменитый поэт Сумароков. Тщеславный, считавший себя равным Буало и Вольтеру, Сумароков происходил из стародворянской семьи и состоял в это время директором первого русского театра в Петербурге, основанного ярославским актером Волковым.
И Сумароков со своими друзьями, и Никита Панин со своими - били в одну точку: присмотревшись к Екатерине, они время от времени вызывали ее на откровенность. Осторожная Екатерина отвечала им полунамеками, она искала популярности среди литературной и придворной фронды. Подготовляя себе в фавориты Григория Орлова, она, кривя душой, возмущалась фаворитизмом вообще и грабительским поведением Шуваловых; она всячески старалась подчеркнуть свое вольномыслие, она, пожалуй, готова заключить с Никитой Паниным и его группой негласный союз против Петра III (но боится целиком попасть к ним в руки); намеками и на ходу бросаемыми мыслями она как бы говорит: "Надейтесь на меня, я ученица Бейля, Монтескье, Вольтера, и вы не можете поэтому сомневаться в глубине моих политических убеждений, я против деспотии. Я, как Монтескье, за аристократическую конституцию.
Ведь я философ, а не какой-нибудь азиатский сатрап. Словом, помогите мне достигнуть власти, и вы будете со мной соцарствовать".