2
Казаки, нахлестывая коней, скакали к лесу. Окруженная верховой дворней катилась по столбовой дороге к селу Большие Травы громоздкая карета с господами.
Казаки, не решаясь ехать большаком, правились по опушке леса, выискивали свертка на проселок.
- Омелька, - сказал Семибратов. - Ты врал, поди, быдто бы Матрешка стучалась, меня требовала?
- Вот толсторожий дурак, - захохотал Пугачев, - погони нам не миновать, а он - Матрешка…
Они свернули на проселок. Вихлястая дорога пересекла березовую заросль и вынесла казаков на усыпанную полевыми цветами луговину. Здесь пасся большой табун барских лошадей. Жеребята-одногодки и стригунчики то валялись на росистой траве, то, задрав хвосты и взлягивая, весело взад-вперед носились. На пригорке, сторожко подняв голову, стоял высокий, статный жеребец, вожак табуна. Под мягкими лучами выплывавшего из-под земли солнца рыжий жеребец казался изваянием из бронзы.
- Ах, сатана… Вот конь! - восторженно присвистнул Пугачев, любуясь жеребцом.
Жеребец повернул красивую голову с белой звездой на лбу в сторону казаков и заливисто заржал. Визгливо заржали в ответ и казацкие лошадки.
Тогда почти весь табун бросил щипать траву и с любопытством повернулся к всадникам. Холеные, породистые кони, приветствуя казацких лошаденок, стали размашисто кивать им головами, как бы раскланиваясь с ними, и было двинулись им навстречу. Но бронзовый жеребец, чтоб прекратить беспорядок, сорвался с места и, распушив длинный, по щиколотку, хвост, с полным сознанием своей красоты и мощи величественно и неспешно пронес себя по луговине, опоясав табун дугой. Когда он как вкопанный остановился, малые жеребята, сразу атаковав его, затеяли с ним потешную игру. Грациозно подобрав передние ноги, они подпрыгивали к его высоко вскинутой голове, пытаясь приласкаться, или, слегка согнув шеи, с разбегу проскакивали у него между ногами под брюхом, как под аркой. Бронзовый жеребец стоял, как изваяние, лишь пошевеливал хвостом, поводил ушами, с кротостью и любопытством посматривая на свое потомство. Статные кобылицы щипали сочную траву, косясь на красавца-жеребца и тайно, может быть, вздыхая.
- Нам заводных коняг треба взять, - сказал Пугачев, - а то на нашенских-то не утечь, словят, чего доброго.
- Жеребец не даст, загрызет, - возразил Семибратов.
- Ты прочь гони жеребца, дуй его хорошень нагайкой, ежели сунется, а я спроворю двух добрых меринков, благо пастухи дрыхнут.
Пугачев отрезал от краюхи большой ломоть хлеба, круто посолил его и, привязав свою лошадь к березе, смело вошел в табун. Походил там, ласково, с цыганской повадкой, посвистал, выбрал крепкого коня, - "Серко, Серко…"
- шлепнул его по мускулистой холке, отломил кусок хлеба и всунул ему в мягкие губы. Конь съел вкусную подачу и, похрапывая, стал лизать соленую ладонь чужого человека.
Пугачев вынул из кармана ломоть, мазнул им по лошадиным губам и, поманивая коня: "тпрсе, тпрсе, тпрсе", сначала прытко зашагал от него, затем пустился трусцой к лесу, соблазняя послушно бежавшую за ним лошадь соленым лакомством. Миновав табун, Пугачев схватил коня за гриву и в момент уселся на него верхом. Семибратов, потряхивая нагайкой, наблюдал за рыжым жеребцом и за проворным другом. Жеребец сердито бил передней ногой землю, потом как-то по-особому пронзительно заржал и, выгнув шею, вмах помчался на пригорок.
Солнечный шар только-только успел выкатиться из-под земли, а казаки уже заседлывали в перелеске холеных барских лошадей.
Вдруг, и совершенно неожиданно, на казаков набросилась подкравшаяся молча собачья свора.
Псы примчались со стороны пасшегося табуна. Очевидно, они вместе с пастухом, всю ночь честно стерегли табун, а перед утром их, как на грех, свалил тяжелый сон. Лохматый, весь в шишках чертополоха, пес яростно вцепился Семибратову в зад и сразу вырвал большой клок штанов. Семибратов дико заорал, с силой пнул пса сапогом, потерял равновесие, ляпнулся на спину и, продолжая орать, стал отчаянно отлягиваться ногами. Пугачева атаковали сразу три пса.
- Ванька, Ванька! - кричал он, выхватив саблю. - Держи, черт, лошадь!
- Но зная, что Ваньке приходится туго, он вмиг схватил левой рукой поводья барских лошадей и, рубнув саблей, отсек лохматому псу, что наседал на Ваньку, хвост вместе с частью зада. Сдерживая взвившихся на дыбы коней и разъярившись, он рубнул другую собаку с такой силой, что развалил ее пополам, и сабля его, задев березовый пень, сломалась.
Семибратов вскочил и тоже выхватил саблю. Бесхвостый пес колесом крутился по земле, пронзительно визжал, а две уцелевшие собаки, испуганно поджав уши и ощетинив хребты, отскочили прочь. Подбегали два пастуха с кнутами.
- На конь! - скомандовал Пугачев, быстро подобрав отломившийся клинок сабли. И казаки, продираясь сквозь чащу, ходко двинулись чрез заросль куда глаза глядят, за ними бежали привязанные к седлам казацкие лошадки.
Исхлестанные ветками и сучьями, с расцарапанными в кровь лицами, они вскоре выбрались на большую дорогу и верст тридцать без передыху проскакали во весь опор. Кони - как в мыле, из оскаленных ртов лепешками шлепалась на землю белая пена. Особенно заморился конь под Пугачевым: широкоплечий казак не тучен, но дюж, он весь как сбит из тугих мускулов и крепкой кости.
Казаки были в одних рубахах. Сложенные чекмени ремнями прикручены к седлу. Пугачев первым соскочил на землю и стал разминать затекшие ноги. Он взглянул озорными глазами на Ваньку Семибратова, устало слезавшего с седла, хлопнул себя по бедрам и раскатисто захохотал: на самом заду парня, обнажив тело, зияла прореха размером с большую сковородку.
- Эк тебя пронимает, бородатого лешегона, - ощупывая голый зад, уныло пробормотал Ванька Семибратов. Он суетливо стал искать выдранный клок штанов и на седле, и под седлом, и возле коня - на луговине. - Ой ты, горе. В дороге обронил, - чуть не плача сказал он, лицо его стало глупым.
- Чего ж делать-та?..
Тогда Пугачев схватился за живот и от неудержимого хохота повалился на землю.
Семибратов подбежал к нему и пнул его сапогом в бок.
- Черт, сатана, - сердито надул он губы и стал Пугачева упрекать:
- Вот украл барских-то лошадей, а пастухам из-за тебя от барина бучка будет.
- Ишь ты, жалостливый какой… Пастухи завсегда оправдаются, раз мы двух псов зарубили. А мы по крайности от петли спаслись.
Тут пререкания меж ними оборвались: вздымая дорожную пыль, скакал на них всадник.
- Варсонофий! - в один голос заорали казаки.
- Казаченьки! Родные!.. - артиллерист Перешиби-Нос спрыгнул с незаседланной лошади и бросился обнимать казаков. - Едва утек. Бог спас, а то бы… Ну до чего я радехонек, что с вами встренулся.
- Куда же ты теперь, Варсонофий?
- Я больше не солдат, ребята… Порешил в бегах быть. А то живота лишат беспременно. Уж-ко что будет там!
Чтобы не попадаться на глаза, они укрылись до сумерек в лесной трущобе. Расположившись у костра в заросшей ельником балке, они принялись за обед, две бутылочки барского вина достали.
- Ой, что-то подеется с крестьянством, - проговорил Перешиби-Нос, и усатое, в оспинах, лицо его стало печальным. - Наипаче опасаюсь за родителев за своих.
- Крови много прольется, а толку ни на эстолько, - сказал Пугачев. - Ни к чему это.
- Таких вот войнишек много на Руси… Пых-пых и погасло. Для крестьянства ничем-чего, одно душевредство… А барам хоть бы хрен.
Пугачев подумал и сказал:
- Вот коли б способа оказались все крестьянство зараз взбулгачить, дело бы.
- Мысли твои одобрительные, ладные мысли, - сказал Перешиби-Нос, и угрюмые глаза его оживились. - В мыслях-то всяко можно рассудить, а поди-ка, сунься… Ого!
- Да, подходящих способов не чутко, чтобы зараз всех мужиков взбулгачить, - вздохнув, согласился Пугачев. - И откуль взялись эти баре?
Кто их по всей земле понасадил, кто крестьян на поругание им отдал? От царей, что ли, повелось?
- Ничего не от царей, - возразил Перешиби-Нос, отхлебнув вина из бутылки и закусывая хлебом. Он, как и все старые солдаты, любил пофилософствовать. - Это от бога. Уж так устроено. А цари тоже из дворян на царство сажались. Народ сажал их. Взять царя Михайлу Федорыча, он боярин был, Романов. А кто до него царствовал, пес его ведает. Хошь и грамотный я, а ни хрена про царей не смыслю.
- Да нешто грамотный ты? - удивился Пугачев.
- Грамотный, - не без гордости сказал Варсонофий, вытер губы и рыгнул. - Я в денщиках у офицера Першина был, евонная любовница займовалась со мной, спасибо, поучила. А ты, Омельян, темный?
Пугачеву стало стыдно, он смущенно замигал, задвигал бровями и сказал, краснея:
- Я дюже грамотный был, понимаешь, пономарь учил меня грамоте-то. Да упал я, чуешь, с дерева на Прусской войне, вдарился головой о каменья. С той поры, чуешь, всюе память отшибло. Как корова слизнула языком. Ужо время будет в дороге, поучи меня, Варсонофий… Ты приделяйся пока что к нам…
Был солнечный день, а в хвойном густом лесу стояла прохладная сутемень. Все трое завалились спать, седла в головы. На спящих сразу насели комары и мураши, но после вина и усталости беглецам спалось крепко.
3
Ни Ванька Семибратов, ни лежащий рядом с ним Варсонофий не могли сразу сообразить, что с ними происходит, - проснулись связанными по рукам: два драгуна, насев на них, крутили им веревками ноги.
- Караул! - заорал спросонок Ванька.
А два других здоровецких драгуна работали над лежащим Пугачевым.
- Геть, геть! - кричал, вырываясь, Пугачев. В момент подогнув ноги, он с такой силой ударил ими большеносого драгуна в брюхо, что тот закувыркался, как заяц с горы, а другого он сгреб за горло и давнул. Тот выкатил глаза и захрипел. К Пугачеву бросились от связанных еще два драгуна, Пугачев вскочил и, оскалив зубы, стал отбиваться, как от собак медведь. Надавав им тумаков, он поймал закомелистую орясину и размахнулся ею, яростно крича:
- Убью! Только сунься…
Драгуны отбежали прочь. Старший скомандовал:
- Стреляй!..
Драгуны направили на Пугачева четыре ружья. Плачущий Ванька Семибратов вопил:
- Омелька, сдавайся, сдавайся, скорее! Ой, смертынька…
Связанный Варсонофий с усилием приподнялся, крикнул драгунам:
- Солдаты! Братцы… Что вы делаете, в своего стреляете…
Пугачев отшвырнул жердину и миролюбиво сел. Солдаты опустили ружья и опасливо стали подходить к беглецам.
- Вы арестованные, - тяжело пыхтя, сказал старший драгун со шрамом поперек щеки. - Нам приказано схватить вас и в Большие Травы доставить.
Беглецы молчали. Варсонофий спросил:
- А чего же нам будет там?
- Петля, - ответил драгун.
Длительное молчание. Ванька Семибратов плаксиво скосоротился.
Варсонофий Перешиби-Нос, вздохнув, сказал:
- Спасибо. Видать, вы солдаты добрые. К своему же брату жалости у вас много, - и большие усы его задрожали.
- Мы присягу сполняем, - с раздражением ответил старший. - Вот приведем вас, вы упадите в ноги барину да начальству, покатайтесь, авось помилуют. Я вам добра желаю…
- Ты нам добра желаешь, в воду пихаешь, а мы на берег лезем, жить хотим, - подняв голову и посматривая исподлобья на драгуна, насмешливо сказал Пугачев. - Ужо-ко вам медалей дадут да по гривеннику денег за удальство, что своих, как Юда, предали. Ну, у меня медалей для вас нетути, а есть вино. Пять бутылок. Желаете выпить?
- На деле мы не пьем, - сказал старший и стал натрушивать из ладунки порох на пистолетную полку. - А твое вино все едино нашим будет. Собирайтесь-ка!
- Эх, жалко, у меня сабля хряпнула пополам, - прищурившись на старшего, сказал Пугачев, - а то я показал бы тебе, как с плеч головы летят.
Драгуны, озлобленные, стояли в настороженных позах, готовые пистолеты в руках. Старший закричал на Пугачева:
- Больно-то не запугивай, мы не трусливого десятка! Как бы твоей толстой шее в петлю не угодить. Мне сказывали про тебя. Ты наиглавный возмутитель. Пугач-казак!
- Небось, и я не из трусливых. Я и ожгусь, не затужу, - огрызнулся Пугачев.
- Вот что, драгуны, голуби мои, - ласково начал Перешиби-Нос. - Ведь мы не за кого-нибудь, а за крестьянство вступились. А ведь вы и сами из крестьян. На нашем месте, может статься, такожде и вы поступили бы. Мы супротив сучьего барина, ерш ему в бок, к мужикам пристали. Не вам бы, голуби мои, ловить нас да по мужикам стрелять. Бар, а не мужиков изничтожать надо!
Старший, глядя в землю, сказал:
- Ничего не поделаешь: присяга. С нас взыск.
- А вы, ребята, видали ее величества замученного капрала Капустина, весь в медалях? - спросил Пугачев.
- Нет, не видали такого, - сказал старший.
- Ну-к побачьте. Он в селе Большие Травы в гробу лежит. На Прусской войне он кровь проливал, а сучий барин в одночасье застегал его насмерть.
Вот кровопивца какого вас пригнали защищать.
Драгуны смутились, переглянулись друг с другом и потупились.
- Да неужли правда это? - спросил старший и сел.
Перешиби-Нос как очевидец во всех подробностях пересказал происшедшее в селе Большие Травы.
- А ну, развязать им руки-ноги, - приказал старший, глаза и голос его подобрели. - Ладно, - сказал он, - будь, что будет, а мы вас не потрогаем, только коней заберем.
- Забирайте. Не жаль, - проговорил Пугачев, незаметно подмигнув Перешиби-Носу. - Ванька! Тягай вина сюда, хлеб тащи, лук, свинина копченая тамотка есть. А это вот вам, приятели-драгуны, примите-ка, - и Пугачев, вынув из шапки червонец, подал его старшему.
Глаза драгунов заблестели, губы приятно улыбнулись: "этакое богатство свалилось, по два с полтиной на рыло", а Ванька Семибратов, видя щедрость Пугачева, сразу заскучал и в душе обозвал приятеля дурнем.
Лошадей драгуны расседлали, пустили пастись, подживили костер, началась пирушка. Пугачев откупорил шилом пять бутылок, каждую попробовал, две бутылки самого крепкого вина поставил в холодок. Пили по очереди из деревянной чашки. Было жарко, вино ударило в головы. Стали петь походные песни, стали обниматься. Старший драгун, покрутив усы и ударив себя в грудь, закричал:
- Меня самого сколько разов шпицрутенами, бывало, истязали… А царской службе моей осьмнадцать лет. Медалью награжден. А полковник наш - зверь, чуть что, по зубам норовит, - он затряс головой, высморкался и заплакал.
Три молодых драгуна тоже захмелели, они распоясались, сбросили ладунки, поснимали мундиры, никого не слушая, кричали все вместе какую-то несуразицу, лезли целоваться к старшему:
- Отец наш… Отец наш… Иван Назарыч… Умр-р-рем!.. Служба…
Ур-ра… Турку бить… А мужика - ни-ни!..
- Бар бить!.. Они гаже турок! - кричал и Пугачев.
Беглецы пили мало, но и они были пьяны. А пьяней всех - Пугачев. С удалью напевая песни и приплясывая, он из оврага было покарабкался наверх, но четыре раза, под взрывы хохота драгунов, впереверт кувыркался по откосу.
Выписывая вавилоны, он достал из холодка две бутылки крепкого вина и стал угощать драгунов:
- Пейте-кося… За батьковщину! И-эх, разнопьяное винцо-пойлице!..
Вино было забористое, обжигало рот. Старший, хватив залпом, выпучил глаза, уперся кулаками в землю, опустил голову, фыркнул, как кот, и весь судорожно передернулся. Пугачев, покачиваясь, налил по второй.
- Теперь за дружбу нашу, за побратимство! Вестивал саблея… - выборматывал он слышанные от "доброго барина" словечки.
- А сам-от чего не пьешь, казак?
- Ку-у-ды тут, - отмахнулся Пугачев и дал такой крен, что еле удержался на ногах. - Мы ведь еще до солнышка употчивались. Эй, Варсонофий! Ванька!..
Но оба его товарища, широко раскинув руки, разбросав ноги, напропалую храпели. Пугачев захохотал, икнул, промямлил:
- Пья-пья… пьяные хари… Мордофили…
Драгуны хватали по второй, по третьей. И не успела еще откуковать кукушка, как все четверо они бесчувственно повалились на землю, что-то пробормотали, покричали и уснули.
Пугачев поглядел на них, ухмыльнулся и тоже прилег возле своих.
Кукушка опять закуковала, красноголовый дятел прилетел, запальчиво застучал по стволине стальным носом, как трещотка.
Когда драгуны захрапели, Пугачев приподнялся и тихо сказал:
- Ребята, пора.
Все трое пошли ловить и седлать коней. Ванька предлагал взять у драгунов пистолеты и ружья.
- Не можно этого, - строго сказал Пугачев. - Пошто ж солдат под палки подводить… Забудь и думать.
Перешиби-Нос после слов Пугачева даже драгунского седла не взял, а вот как надо бы… Теперь им особенно-то опасаться в дороге нечего, можно ехать большаком. Ванька Семибратов у костра замешкался, он обшаривал карманы старшего драгуна.
Взмахнули нагайками, поехали. Пугачев оглянулся на храпевших драгунов, засмеялся и сказал:
- Присяга…
Пробирались сквозь чащу. Семибратов подал Пугачеву золотой червонец.
- На, схорони. Нам пригодится, а им не за что… А и ловко же ты, анчутка, пьяным-то прикинулся. А глядя на тебя - и мы.
- Слышь-ка, Варсонофий, - начал Пугачев. Но тот быстро перебил его.
- Ах, ерш те в бок! Что же я, баран… Ведь пожарище там, ребята, страшенный на селе-то… Два барских сеновала да гумно запалили мужики…
До двух тысяч пудов сена. А на гумне скирды пшеницы прошлогодней немолоченой… Огонь фукнул выше колокольни…
- Ништо, ништо… Молодцы дядьки, - широко заулыбался Пугачев. - Ну, а каким побытом солдатишек-то из-под караула выпустили?
- Дворецкий, старый черт, слюнтяев деревенских обманул… Мне Мишка-поваренок сказывал, он, ерш те в бок, тоже в бега собирается, в лес удрал, воет. Вот выслал быдто бы дворецкий караульным похлебки мясной, да и сам вышел к ним: "Нате-ка, говорит, похлебайте, жалко мне вас, говорит, дураков. Эх, ребята, ребята!" А сам, змей, этот дворецкий-то, в похлебку-то сонного снадобья подмешал. Ну, те, знамо, набросились, да где сидели, тут и торнулись носами. Так сонных и в подземелье, ерш те в бок, засадили их. Вот как учат дураков дикошарых.
Путники выбрались на большак и поскакали.