Она действительно была насмерть перепугана, как заметил дядюшка Тиндаро. У нее в голове все еще звучал резкий, почти грубый окрик маркиза - прежде он никогда так не разговаривал с ней. Раз он дошел до этого, думала она, значит, был слишком взволнован. Скорее это было похоже на угрызение совести, нежели на волнение, если дядя советовал ему: "Отделайся ты от этого кума Санти!" - а он не захотел его послушаться, потому что сделка, раз уж она совершена… то совершена!
В одном из углов гостиной кавалер Пергола громко спорил с доном Аквиланте о первых главах "Бытия". Временами слышен был строгий голос дона Аквиланте, который повторял: "Смысл этих слов еще не раскрыт!" И возражение кавалера: "Вас не хватало, чтобы вы объяснили нам его!" Каким образом они добрались до "Бытия", говоря о самоубийстве кума Санти, никто из них не смог бы объяснить. Так или иначе, сделали они это довольно быстро. Дядя дон Тиндаро, подойдя к ним, послушал немного, о чем идет речь, взглянул на своего зятя и отошел, ворча и качая головой:
- А потом обращаются к святым мощам!
Проходя мимо синьоры Муньос и Кристины, которые пытались утешить маркизу, дон Тиндаро жестом дал понять, что не собирается мешать их разговору, но синьора Муньос остановила его:
- Вот и вы, кавалер, скажите, разве это разумно требовать, чтобы маркиз вернул этот участок наследникам?
- И не брал обратно денег, добавил бы я! От семидесяти унций маркиз Роккавердина не обеднеет и не разбогатеет. С этим клочком земли или без него Марджителло все равно останется Марджителло. Оно как крупная рыбина, пожирающая мелкую рыбешку. Съело Роккавердину. Роккавердины - родового поместья - не стало в Марджителло после отмены фидеикомисса. Кусок тебе, кусок мне, кусок тому… Как одежды Христа, которые палачи разыграли между собой. Это так, к слову… А маркиз по-своему прав: "С какой стати я должен терпеть это неудобство в своем собственном доме? Чтобы избавиться от него, я и скупил соседние участки". Сейчас Марджителло - это большой, совершенно изолированный прямоугольник, замкнутый со всех сторон дорогами - главной и проселочными. А этот упрямый старик хотел сиднем сидеть в самой середке, назло маркизу…
- Ах!.. Я не хочу и думать об этом!.. Мне кажется, какое-то проклятье висит над этой землей!..
- Кто же может возразить тебе, дорогая племянница?
- Мама опасается, что маркиз…
- Вам не кажется, что в такую минуту было бы неблагоразумно уговаривать маркиза, настаивать?.. - прервала ее синьора Муньос. - Может быть, позже… Но все равно лучше, наверное, не мешать ему поступать по-своему.
- А он способен поступить по-своему, хотя бы в пику другим, - смеясь, заключил дон Тиндаро.
Потом, едва дон Тиндаро отошел, Цозима воскликнула:
- Нет, мама! Я хочу проверить, любит ли он меня. Хочу подвергнуть его этому испытанию!
- А зачем? - спросила Кристина, глядя на сестру с нескрываемым разочарованием.
- Зачем?.. По крайней мере, буду знать наверняка.
- Я бы не стремилась к этому.
- Почему?
- Почему?.. Я так считаю.
Но Цозима считала иначе.
Она тихо вошла в спальню к маркизу, стараясь не разбудить его, если он еще спит. Увидев, что муж лежит на спине с открытыми глазами, недвижно, словно не замечая ее присутствия, маркиза воскликнула:
- Антонио!.. О боже! Как вы напугали меня! Вам еще нехорошо?
Испуганная, дрожащая, она подошла к нему и взяла за руку.
- Да что вы вообразили? - воскликнул он с плохо скрываемым раздражением. - Что вам наговорили? Что вам внушили?
- Ах!.. Выслушайте… - снова заговорила она, молитвенно складывая руки. - Прошу вас, ради бога!.. Если вы действительно меня любите…
- Вам нужны еще какие-то доказательства? После того, что я сделал?
- Нет, вовсе не нужны… Я неудачно выразилась. Ради нашего спокойствия, чтобы развеять плохие предзнаменования, - что вы хотите, я суеверна, как все женщины, вы же, мужчины, вероятно, не можете поверить, что иногда сердце подсказывает некоторые вещи, предупреждает о них, - ради нашего спокойствия, выслушайте!..
Она колебалась, не решаясь более точными и простыми словами выразить свое горячее желание пробудить это желание и в нем, пробудить его нежностью, которая в тот момент переполняла все ее существо и которой он совсем не замечал, а ей так хотелось, чтобы он о ней хотя бы догадывался. Она медлила, ожидая, что он сам придет ей на помощь, угадает ее желание и ответит - словно сделает подарок - на то, о чем она просила его робким умоляющим жестом. Но едва она заметила, что маркиз смотрит на нее недоверчиво, словно собираясь обороняться, как тотчас ощутила в себе прилив силы и мужества и решительно продолжала:
- Послушайте, вы должны вернуть этот участок наследникам, как советовал вам дядя Тиндаро, и не требовать никаких денег обратно… Прошу вас сделать это, если меня любите!
- И тем самым подтвердить, что старик повесился из-за маркиза Роккавердина!
Он вскочил с постели, отшвырнув в сторону одеяло, под которым лежал, как был, в одежде.
- Мой дядя ничего не соображает из-за своих древностей! - добавил он.
- Я прошу вас об этом как о подарке… как о жертве. Вы не откажете мне в этом. Я не успокоюсь, пока этот злосчастный участок будет входить в Марджителло…
- Что вы подозреваете? Что вам наговорили? Отвечайте!
- Что мне могли наговорить?.. Что я могу подозревать?.. - медленно проговорила она, невольно отступая перед обрушившимися на нее вопросами, которые гневно выкрикивал муж.
- Не говорите мне больше ничего, не говорите мне больше об этом! - потребовал маркиз.
В выражении его лица и в голосе было столько ужаса и тревоги, что маркиза лишь осторожным жестом дала понять ему:
- Я сделаю все, как вам будет угодно! - И вышла из комнаты.
И в самом деле, они больше не говорили об этом. Но оба понимали, что каждый постоянно думает о том, о чем молчит, и по-своему страдает из-за этого. Он - раздраженный тем, что маркиза своей кротостью и немой скорбью как бы напоминала ему, что ждет ответа, откровенности или поступка - того, о котором умоляла его в доказательство любви. Она - обиженная его необъяснимым отчуждением, замкнутостью и резкостью, которые ее живая фантазия сильно преувеличивала, делая их крайне тягостными для нее.
30
Прошло еще три месяца. За это время отправилась в мир иной бедная матушка Грация, отправилась, сама того не заметив, застыв с вязанием в руках в кресле на балконе, где радовалась февральскому солнцу. Спустя три недели последовала за ней и баронесса Лагоморто, тихо угаснув под белым балдахином своей постели, где собачки, свернувшиеся у нее в ногах, уже не могли согревать ее.
- Поручаю их тебе, - сказала она перед смертью маркизе. - Как детей! - И добавила: - Умираю со спокойной душой… Вы не утешили меня надеждой, что вот-вот появится на свет маленький маркиз… Но ничего…. Он появится. Я потороплю его своими молитвами там, на небесах.
- Ну что вы говорите, тетушка!..
- О, не думай, будто я не понимаю, что теперь… это уже конец! - продолжала баронесса. - Что мне еще делать в этом мире? Ты не забудешь меня… Я немного поспособствовала твоему счастью… Ты ведь счастлива, правда?
- Да, тетушка!
- Как можно быть счастливой в этой юдоли слез… В юдоли слез, как говорит молитва "Радуйся, царица небесная"… "Это смерть…" Не помню уже канцонетту, которая начинается этими словами. А заканчивается она так: "Смерть для смертных во спасенье, от страданий избавленье, когда силы нет терпеть!.." Меня заставляли читать эти стихи, когда я была девочкой… Их часто повторяла мама…
Сохраняя необычайную ясность мысли, баронесса в последние два дня жизни переписала свое завещание.
- Я прежде гневалась на брата и племянницу… Не хочу, чтобы они проклинали память обо мне… Ты достаточно богат, - сказала она маркизу. - Тиндаро нуждается больше тебя… А у Чечилии двое детей…
И она умерла через два дня, бормоча канцонетту Метастазио, сжимая руку Цозимы, ища глазами свернувшихся у нее в ногах собачек, которых с трудом удалось убрать. Они норовили наброситься и покусать того, кто подходил к хозяйке, вытянувшейся под одеялами, с откинутой на подушки головой, в чепчике и папильотках, на которые накануне ей накрутили волосы, потому что уже многие годы делала это каждый вечер.
Спустя месяц маркиза все еще размышляла над словами баронессы: "Ты ведь счастлива, правда?" - и над своим ответом: "Да, тетушка!" Теперь баронесса, конечно, должна была видеть оттуда, с небес, что она солгала ей, чтобы не омрачать ее последние дни. Она никогда не была откровенна с ней, как с матерью и сестрой. У баронессы не хватило бы благоразумия, чтобы утешить ее и ничего не сказать племяннику. А Цозиме не хотелось, чтобы между нею и маркизом были посредники, - она предпочитала страдать.
Потом она на какое-то время отвлеклась заботами о том, чтобы распаковали и расставили по местам мебель, развесили картины и разложили другие вещи, которые маркиз велел перевезти к себе из особняка баронессы, оставленного в наследство племяннице, жене кавалера Перголы, - тому не терпелось поскорее выбраться из переулочка, где, как ему теперь казалось, не хватало воздуха и света.
Маркиза поместила рядом с семейными драгоценностями старинные, очень дорогие украшения, предназначенные ей тетушкой. И однажды, когда она рассматривала среди других полученных в наследство вещей два великолепно сохранившихся шитых золотом парчовых платья первой половины восемнадцатого века со всеми аксессуарами и туфельками - баронесса редко доставала их, так берегла, - ей вдруг даже захотелось надеть одно из платьев, которое на глаз казалось сшитым прямо на нее.
Маркиз, неожиданно вернувшийся из Марджителло, застал жену полуодетой и с непривычным удовольствием помог ей одеться.
Это кантушу необычайно шло ей. Но, едва закончив переодевание и взглянув в зеркало, она устыдилась своего любопытства, словно совсем некстати вырядилась для маскарада.
- Оно очень идет вам. Вы в нем совсем другая, - заметил маркиз. - Старый маркиз рассказывал, что всякий раз, когда маркиза-прабабушка надевала это платье, он говорил ей: "Маркиза, пользуйтесь случаем. Сейчас я ни в чем не смогу отказать вам!" Но маркиза, - добавил он, - ни разу не воспользовалась этим.
- Потому что была женщиной благоразумной! - ответила Цозима.
Маркиз удивленно посмотрел на нее.
- Женщина не должна просить, - пояснила Цозима. - Она должна ждать, пока ее желание угадают.
На мгновение у нее мелькнула надежда относительно намерений маркиза. Увидев, как он задумался и нахмурился, она ожидала, что он скажет: "Я угадал ваше желание. Пусть будет, как вы хотите". Но он заговорил о другом:
- Поедете завтра в Марджителло? Будем пробовать вина… Это первый праздник аграрного общества.
- Спасибо, - холодно ответила она.
А наутро она притворилась спящей, чтобы маркиз не стал повторять ей свое предложение перед отъездом.
Он прошелся по комнате, не решаясь будить ее, потом остановился, посмотрел на нее, и маркиза, слегка приоткрыв глаза, с удивлением увидела, что он жестом как бы пытается прогнать какую-то печальную мысль, очевидно терзавшую его, столь горестным было его лицо в этот момент.
Значит, он тоже страдает? Отчего? Почему? Значит, права была ее мама, когда говорила, что между ними, как мужем и женой, стоит какое-то недоразумение и если кто-либо из них не попытается выяснить и рассеять его, то их тягостное душевное состояние только усугубится и затянется надолго.
- А кузина разве не едет? - удивился кавалер Пергола, который уже уселся в коляску, стоявшую у подъезда.
- Ей немного нездоровится, - ответил маркиз.
- Остальные ждут нас у Каппеллетты, - сказал кавалер, раскурив сигару. - А вот и дон Аквиланте!
Дон Аквиланте подбежал к ним, извиняясь за опоздание.
Титта щелкнул хлыстом, и мулы пошли рысью.
Кавалер Пергола не мог, оказавшись в обществе адвоката, отказать себе в удовольствии вызвать его на какой-нибудь спор. Когда у Каппеллетты их коляска догнала две другие, в которых ехали члены аграрного общества, и обошла их на спуске, кавалер обратился к адвокату:
- Сегодня я хочу видеть вас пьяным. In vino veritas! Вот тогда-то вы и расскажете нам всю правду про ваших духов… Вы и в самом деле верите в них?
- Я никогда в жизни не напивался. Мне нет нужды пьянеть, чтобы говорить правду, - строго ответил дон Аквиланте.
- А духи пьют вино?
- Я мог бы ответить "да", и это показалось бы вам глупостью.
Кавалер расхохотался:
- Слава богу. Если б на том свете не пришлось пить вино, я бы очень огорчился. Вы слышали, кузен? Нужно как следует заткнуть бочки в Марджителло. Может, некоторые из них окажутся уже пустыми.
И он смеялся, топая ногами и потирая руки, как делал всегда, когда был в хорошем настроении.
- Уж что духи определенно не могут опустошить, так это некоторые пустые головы, - ответил дон Аквиланте, щурясь и сочувственно качая головой.
Маркиз ответил не сразу. С некоторых пор у него случались как бы провалы в сознании, от которых он приходил в себя внезапно, словно очнувшись от какого-то ошеломления. Ему приходилось делать усилие, чтобы вспомнить мысль или событие, ускользнувшее от него в этот момент, и это не всегда ему удавалось. Ему казалось, что он шел, долго шел словно в густом тумане, ничего не различая вокруг, по какой-то пустынной, безмолвной местности или же по краю пропасти, куда мог, нечаянно оступившись, упасть и перед которой вновь испытывал ужас потом, придя в себя.
Он вздрогнул, услышав вопрос кавалера, и попытался улыбнуться, соображая, кому же отвечал дон Аквиланте.
- Мой кузен неисправим, - сказал он, в то время как кавалер смеялся.
- Однако у него оказываются под рукой самые обычные мощи, когда он чувствует себя в опасности! - невозмутимо заметил дон Аквиланте.
- Ошибаетесь, если думаете заткнуть мне рот, упрекая в слабости в предсмертный момент! - воскликнул кавалер. - Так вот, сейчас я в полном здравии и не уступлю ни вам, ни всем церковникам на свете. И в Марджителло перед самой большой бочкой с лучшим вином общества я подниму тост за дьявола… "Будь прославлен, Сатана, бунт поднявший против бога!.." Это я прочитал вчера в газете. Стихи одного великого поэта, как было сказано там.
- Поэтам дозволено утверждать, в то же время и отрицать.
- Утверждать и отрицать?..
- Если вы не понимаете меня, разве я виноват в этом? Воображаете, будто совершаете бог весть какой подвиг, подняв тост за дьявола. Значит, вы верите в него. А еще называете себя вольнодумцем!
- Более неразумны вы, верящие в духов. Дьявол - это по крайней мере сила, которая искушает, толкает к злу. Он один увлекает в ад больше душ, чем все ангелы и святые в рай. Этому он подсказывает: "Укради!" Тому нашептывает: "Убей!" Одному: "Распутничай!" Другому: "Предай!" И все повинуются, все следуют за ним… если он на самом деле существует!..
- Это старая-престарая банальность, дорогой кавалер! Вы отстали на целое столетие по меньшей мере!
- А вы живете в доисторическое время!
- Однако этими разговорами мы усыпили маркиза, - сказал дон Аквиланте.
Маркиз, опять впавший в беспамятство, только что очнулся. В ушах у него лишь невнятно, почти неразличимо звучали слова кузена: "Тому нашептывает: "Убей!"" Да, да! Дьявол нашептывал ему - увы! - целую неделю это страшное слово… И он убил!.. А потом точно так же дьявол внушил куму Санти Димауро: "Удавись! Удавись!" И тот удавился!..
Выходит, он так никогда и не избавится от этих кошмаров? Он не спал, как показалось дону Аквиланте. Вот уже несколько дней он мало спал и по ночам в постели, лежа рядом с маркизой, - нельзя же назвать сном то, что он закрывал глаза на какие-нибудь четверть часа и тут же просыпался в страхе, что она заметит это и спросит: "Что с вами?" Этот немой вопрос и без того неизменно стоял в ее глазах, ощущался в ее замкнутости, в тех лаконичных ответах, что казались ничего не значащими, но означали так много, хотя он и притворялся, будто не обращает на это никакого внимания.
Печальный смысл был и в ее отказе поехать сегодня в Марджителло. И нотариус Мацца по приезде, выходя из коляски, напомнил ему об этом:
- Жаль, что нет с нами нашей дорогой маркизы!
А он тем временем должен был выглядеть перед гостями веселым, должен был придать торжественность этому опробованию вина, крещению предприятия, в которое вложил столько денег, столько сил, столько волнений и пробудил у всех компаньонов такую алчность и такие надежды.
К счастью, акционеры были в хорошем настроении. Нотариус Мацца едва ли не на колени встал перед большой бочкой, воздевая руки и восклицая по-латыни:
- Adoramus et benedicimus te!
Кавалер Пергола, пересыпая свою речь богохульствами, рассуждал о марках вина:
- Если не удастся создать свою марку, все пропало!
Постепенно и маркиз пришел в возбуждение, когда десять акционеров, подняв стаканы, с некоторым нетерпением слушали его объяснения о том, как подрезался виноград и что пришлось сделать как раз для того, чтобы создать новую марку вина, которая получит название "Раббато" - красивое и необычное название, оно принесет удачу.
Потом из трубки, вставленной в бочку "Цозима", забило ключом прозрачное, ярко-рубиновое вино, увенчивая стаканы легким кольцом красноватой пены. Однако нотариус Мацца, попробовав его и собираясь произнести тост, остановился, глотнул еще, почмокал, снова попробовал, переглядываясь с остальными, которые тоже, как и он, пробовали, но не решались высказать свое мнение, словно боясь ошибиться.
- Ну как? - спросил маркиз.
- Кавалер, скажите вы…
- О!.. Вы, дорогой нотариус, куда более тонкий знаток, чем я.
- Тогда дон Фьоренцо Мариани, - предложил нотариус.