- Послушайте, Цозима!.. Выслушайте меня хорошенько. Я не могу видеть, как вы плачете, я не хочу, чтобы вы когда-нибудь еще плакали! Никогда, слышите, никогда больше я не хочу видеть ваших слез. Вы - маркиза Роккавердина… Будьте смелой и гордой, как и я. И никогда больше, никогда, никогда не говорите, что сомневаетесь во мне, что не чувствуете моей любви. Вы очень обижаете меня этим. Я этого не потерплю… Ревность - удел глупых баб. Ревность к прошлому - еще хуже… Мне необходимы спокойствие, мир. Поэтому я счел вас достойной этого дома. И думаю, не ошибся… Я понимаю, что вам нездоровится. Может быть, у вас жар… Завтра я пошлю за доктором… и за вашей матерью, а она женщина весьма разумная и сможет дать вам правильный совет, я уверен… Но вам не нужны ничьи советы, кроме моих. Вы должны верить в меня… И пусть это будет последний наш разговор на столь неприятную тему. Если вы любите меня, будет так! Если не хотите огорчать меня, будет так!
Под конец его голос зазвучал так сурово, что маркиза, почти напуганная, перестала плакать. И, провожая его взглядом, пока он, опустив голову, нахмурившись, заложив руки за спину, ходил взад и вперед по комнате мимо кровати, она не удержалась и жестом подозвала его.
- Простите меня! - сказала она. - Никогда больше! Никогда!
- Посмотрим! - сухо ответил маркиз.
32
Дон Аквиланте пришел к маркизу поговорить об угрозе, нависшей над операциями в Сицилийском банке, но маркиз вдруг прервал его неожиданным вопросом:
- Вы больше не видели его?
- Кого?
- Его!.. И того, другого?
Он говорил тихо, словно опасаясь, что кто-то услышит его, хотя они были в кабинете одни и дверь была закрыта. И, произнося слова "его" и "того, другого", он подмигнул одним глазом. Дону Аквиланте показалось очень забавным, что маркиз вздумал шутить как раз в тот момент, когда они говорили о серьезных делах. И все же он ответил:
- Я больше не занимался ими. Но мы поговорим об этом в другой раз. Сейчас давайте думать о Сицилийском банке.
- Да, давайте думать о Сицилийском банке… Подумайте как следует, - добавил маркиз.
И погрузился в какие-то свои мысли, устремив взгляд в пространство. Дон Аквиланте с изумлением посмотрел на него.
- Вам нездоровится? - осторожно спросил он.
- Кто вам это сказал? - ответил маркиз, словно приходя в себя. - У меня вот тут гвоздь, вот тут, в самой середке лба. Пройдет. Я не сплю уже несколько ночей, словно кто-то пальцами держит мои веки, чтобы они не закрывались.
- Я приду завтра. Так будет лучше.
- Да, будет лучше, - рассеянно ответил маркиз.
Дон Аквиланте вышел из кабинета, качая головой. Проходя мимо двери, ведущей в гостиную, он услышал, что его зовут:
- Адвокат!
- О, синьора маркиза!..
- Вы уже уходите? Присядьте.
- Я приду завтра. Маркиз говорит, что ему нездоровится.
- В самом деле…
- Он слишком надрывается…
- Я не смею даже спросить его, как он себя чувствует. Он сердится, не отвечает.
- Это от бессонницы.
- И от слабости. Вот уже несколько дней, как он почти ничего не ест! Я встревожена. Сидит запершись в кабинете, листает бумаги… Ваш визит, извините, меня беспокоит. Может быть, дела идут плохо?
- Он несколько запустил их. Времена сейчас трудные. А маркиз не привык считать деньги, которые тратит. Это проклятое аграрное общество поглотило уже немало. Если бы он послушал меня! Я знаю, к несчастью, чем кончаются у нас такие дела. Маркиз же всегда все хочет делать по-своему!..
- Надеюсь, речь идет не о серьезных вещах?
- Но о таких, которые могут стать серьезными, если не принять срочные меры. Это как снежный ком - катится, катится, обрастает все больше и превращается в лавину.
- Он, наверное, обеспокоен этим…
- Пока что для этого нет оснований.
- Он знает это? Я спрашиваю, потому что, повторяю, его поведение меня тревожит. Я никогда не видела его таким замкнутым, таким молчаливым. Со вчерашнего дня он едва ли произнес двадцать слов, и те пришлось вырывать у него силой.
- Он крепкий, у него железное здоровье. Можете не беспокоиться на этот счет. Представьте себе! Он начал шутить со мной, как обычно, но это стоило ему большого труда.
- Вчера он не захотел видеть дядю Тиндаро, который приходил навестить его.
- Они всегда немного недолюбливали друг друга. И этот тоже со своими древностями!
- С тех пор как маркиз разрешил ему копать в Казаликкьо, ох!.. "Дорогой племянник, здесь! Дорогой племянник, там!" Вчера как раз пришел, чтобы подарить ему терракотовую статуэтку, которую раскопал на прошлой неделе. Посмотрите, вот она. Я в этом ничего не понимаю. Но послушать дядю Тиндаро, так это просто сокровище.
- Красивая. И хорошо сохранилась. Церера. Это ясно по пучку колосьев у нее в руке.
- А маркиз, когда я показала ему, сказал: "Выбросьте ее! Вы что, в куклы играете? Мой дядя - сумасшедший!"
Дон Аквиланте улыбнулся.
- Что он вам сказал? Как он себя чувствует? - спросила маркиза.
- Сказал, что немного болит голова, больше ничего.
Последние четыре дня поведение маркиза было таким странным, что Цозима не знала, что и думать, что предпринять. Она обещала: "Никогда больше! Никогда!" - и боялась, что ее слова вызовут такую же бурную сцену, как в прошлый раз. Кто знает? Может быть, он задумал испытать ее? И это предположение вынуждало ее еще больше робеть и быть осмотрительнее в каждом поступке, в каждом слове.
Управляющий из Марджителло хотел получить распоряжения насчет некоторых работ, которые надо было начинать. Ждать хозяина? Решать самому? Но маркиз пришел в ярость, едва Титта открыл рот:
- Управляющий говорит…
- Скотина он, и ты тоже! Негодяи! Негодяи! Негодяи! Надо разогнать вас всех! Скоты!
Хлопнув со злостью дверью, закрывшись в кабинете, он и там продолжал кричать: "Негодяи! Негодяи!" - да так громко, как давно уже никто не кричал в этом доме.
За ужином он ел молча и нехотя.
- Вот это… я знаю, вы любите, - сказала маркиза, кладя на тарелку крылышко жареной курицы.
- Что вы пичкаете меня, как ребенка! - язвительно воскликнул маркиз. И сердито отодвинул тарелку.
Он был бледен, глаза смотрели мрачно, и казалось, он не видит ничего, даже когда пристально глядит в одну точку, на какой-нибудь предмет или кому-нибудь в лицо, как в тот момент. Маркиза, встревоженная этими взглядами, не удержалась:
- Вам нехорошо, Антонио?.. Что с вами?
- Это верно, - покорно ответил он, - мне нехорошо… Он не дает покоя! Он не хочет, чтобы мне было хорошо!..
- Кто? Кто не хочет?
- А! Никто, никто!.. Этот гвоздь вот тут!
И он с раздражением попытался вырвать гвоздь, который - он это чувствовал! - был вбит в его голову.
- Лягте в постель… Покой вам пойдет на пользу, - сказала маркиза.
- Пойдем в постель, пойдем в постель… И вы тоже идите в постель.
И после того как вопреки обыкновению позволил маркизе помочь ему раздеться, он забился в угол кровати, поджал колени, почти свернувшись калачиком, и прикрыл глаза руками. Казалось, он сразу же уснул. Маркиза некоторое время смотрела на него, и сердце ее разрывалось от печального предчувствия тяжелой болезни. Опасаясь, что разбудит его, если ляжет в постель, она села в стоявшее рядом кресло и стала ждать. Она молча молилась, вздрагивая всякий раз, когда маркиз бормотал во сне что-то непонятное. Когда же сон его стал спокойнее, она вышла из спальни и приказала Титте вызвать наутро врача, а также предупредить синьору Муньос.
- Хозяин заболел? - спросил Титта.
- Ему немного нездоровится… Так и скажите маме.
Отправив Марию спать, она поспешила в спальню.
- Нет, нет!.. Не пускайте его!.. Заприте как следует дверь! - бормотал маркиз. - Подойдите сюда, к постели, тогда он не сможет держать пальцами мои веки, чтобы не давать мне спать… Вам он не сделает зла… Это же не вы!..
Голос его дрожал, глаза были широко раскрыты, руки шарили, будто что-то искали. Он метался под одеялами, приподнимая голову, испуганно, с подозрением оглядывал комнату, всматриваясь в лицо маркизе, словно хотел о чем-то спросить ее и не решался.
Она не знала, что ему сказать, немного напуганная произносимыми в бреду словами, которые маркиз повторял снова и снова. Она поправляла одеяла, стараясь остановить нелепые, нервозные движения, которыми он сопровождал слова.
- Он ушел! Он приходит и уходит… Дон Аквиланте должен прогнать его!..
- Я скажу ему… Он прогонит, - поддакивала маркиза, чтобы успокоить его.
Он замолчал и перестал оглядываться кругом, а потом настороженно, шепотом продолжал:
- Никто не видел меня… При таком-то ветре!.. Ни души не было на улицах… И кроме того… у исповедника рот на замке… Так ведь?
- Несомненно.
- К тому же… мертвые не говорят… Так ведь? Он был весь желтый в гробу, глаза его были закрыты, рот закрыт, руки скрещены. Как его звали?.. А! Дон Сильвио…
Что означал этот разговор? Маркиза не понимала, что за ним скрывается. Однако он позволял ей догадываться о чем-то печальном и мрачном, и, побуждаемая тягостным любопытством, она хотела развеять неведение.
Но маркиз то умолкал, то снова бормотал слова, лишенные для нее всякого смысла:
- Да, они поклялись?.. Почему поклялись? Хотели посмеяться надо мной?
Он снова забеспокоился, заметался, стал сбрасывать одеяла. Грязное ругательство вырвалось у него. Оно не могло быть обращено к ней. Он повторил его еще яростнее, словно бросал в лицо какой-то находившейся далеко женщине. Это было ясно по выражению его лица и движению. У маркизы сжалось сердце. Мысль о колдовстве, напугавшая ее в тот день, когда принесли корзину и письмо от Сольмо, теперь снова пришла ей в голову и привела в ужас. Может быть, это был уже результат колдовства?
А когда маркиз, вскочив с постели, принялся поспешно одеваться, она в испуге закричала, стала звать: "Мария! Титта!" Она открыла дверь и принялась звать еще громче, пока не убедилась, что ее услышали, а потом, преодолевая страх, который ей внушали действия маркиза, попыталась помешать ему одеться.
- Антонио! Маркиз! - умоляла она, хватая его за руки и не обращая внимания на то, что он грубо отталкивал ее.
На помощь хозяйке прибежали полураздетые Мария и Титта. Но маркиз, выпрямившись, сжав губы, нахмурившись, все энергичнее пресекал их попытки удержать его.
- Он бредит… У него жар… - объяснила маркиза.
Маркиз рывком отбросил Марию на постель, и Титта, оглушенный его резким ударом наотмашь, не решался больше подойти к нему.
- Антонио! Антонио!.. Ради бога! - молила маркиза.
Он смотрел на нее, застегивая жилет, и видно было, что не узнает. Надев сюртук, он тут же сильно оттолкнул маркизу и вышел из комнаты, отшвырнув к стене Титту, который попытался остановить его.
- О боже! Что делать? Куда он?.. Позовите людей! Титта, позовите людей!
В полном смятении они не знали, где искать его. Впереди бежал Титта с лампой в руке, за ним маркиза и Мария, которая только и могла что повторять: "О пресвятая богородица!"
- Позовите людей, Титта! - настаивала маркиза.
Увидев, что дверь прихожей открыта, тот выглянул на лестничную площадку…
- Он взял ружье! О мадонна! - воскликнул Титта. - Он выходит на улицу!
И все трое выбежали вслед за ним, почти не осознавая, что делают. С ружьем на плече маркиз торопливо спустился по улице, не обращая внимания на крики маркизы и Титты.
- Я один пойду… - сказал Титта. - Ваша милость, вернитесь домой… Вот и люди!
Трое крестьян прибежали на крики: "Жар!.. Бред!.. Догоните его!.. Остановите!"
У Каппеллетты, обессилев от бега, маркиза разрыдалась и упала на руки Марии. Они не могли поспеть за ним.
Некоторое время маркиза слышала голос Титты: "Синьор маркиз! Ваша светлость!" - и топот бегущих вместе с ним крестьян. Потом до нее доносились только скрип телеги, медленно поднимавшейся по дороге, и лай собаки.
33
Наутро весь Раббато уже знал о внезапном сумасшествии маркиза.
- Как же так? Как же так?
Дядя дон Тиндаро последним узнал о случившемся. Никто не позаботился сообщить ему. Его останавливали на улице и расспрашивали о подробностях - ведь столько всего болтали! - и удивлялись, когда кавалер уверял, что ничего не знает и спешит как раз для того, чтобы убедиться, - это казалось ему невероятным, ведь маркиз, его племянник, такой уравновешенный человек! - бредит ли он в лихорадке или это и в самом деле сумасшествие. На площади святого Исидоро его встретил нотариус Мацца:
- Так это верно? Какое несчастье!
- Я знаю об этом еще меньше вас. Я живу, так сказать, на другом полюсе. Хочу сначала увидеть его своими глазами.
- Он хотел убить маркизу…
- Ну, это уж слишком!..
- Он принял ее за Сольмо… Вспыхнул огонь, что скрывался под пеплом.
- Да бросьте! Каноник Чиполла придумал еще большую глупость: "Виноват дон Аквиланте, это он задурил маркизу голову своим спиритизмом, вызывая Рокко Кришоне!"
- А что, может быть, и так, кавалер! Очень может быть! Действительно, маркиз как будто признается в том, что убил его…
- В бреду - а я уверен, что у него сильный жар, - нередко всякую чушь говорят!
- Дай-то бог, дорогой кавалер!.. Только крестьяне, которые вместе с кучером Титтой догнали его на дороге в Марджителло…
- На дороге в Марджителло?
- Ну да! Он убежал из дома с ружьем… Так вы вообще ничего не знаете! И там, подбежав к изгороди из кактусов, выстрелил прямо туда, где был убит Рокко Кришоне, и закричал: "Собака! Предатель! Ты же поклялся! Собака! Предатель!" Чудо еще, что на этот раз он не убил Титту! Им пришлось закутать его, они сняли с себя куртки - больше ничего под рукой не оказалось, чтобы он не ушибся. Спиритизм? Очень может быть!.. Вот увидите, дон Аквиланте тоже сойдет с ума!
- Прямо как во сне!
- Бедная маркиза! И года не длилось ее счастье!
Им пришлось долго стучать, прежде чем открыли дверь, которая была заперта, чтобы толпа любопытных не ворвалась в дом.
- Но как же так! Как же так! - повторял дон Тиндаро в гостиной, где маркиза в третий раз упала в обморок именно в тот момент, когда он вошел туда вместе с нотариусом.
Никто из присутствующих не ответил ему. Синьора Муньос и Кристина с помощью кавалера Перголы понесли в спальню маркизу, которая выглядела покойницей: руки безжизненно повисли, глаза закрыты, лицо белое, как стена.
- Но как же так? Как же так?.. Доктор!
- Он там, в кабинете, - ответил доктор Меччо. - Буйное помешательство! Помните, нотариус, в клубе в тот раз? Помните, да? Что вы теперь скажете?
И он прошел вслед за женщинами в спальню, чтобы оказать помощь потерявшей сознание маркизе.
Из коридора дон Тиндаро и нотариус услышали вопли маркиза, хотя дверь кабинета была закрыта. Кавалер Пергола подошел к ним:
- Нужна бы смирительная рубашка!.. Да где найдешь ее в этом отвратительном городе?.. Пришлось привязать к креслу… Руки и ноги! Кто бы мог подумать!..
Дядя дон Тиндаро не решался двинуться дальше, придя в ужас при виде несчастного маркиза. Всклокоченный, с пеной на губах, он бился, мотал головой, таращил глаза, вопил что-то нечленораздельное - он был почти неузнаваем! Крепкие веревки удерживали его. Титта и мастро Вито Ночча, сапожник, держали с двух сторон скрипевшее кресло и время от времени вытирали пену, которая стекала с губ на подбородок и грудь умалишенного.
- Но как же так? Как же так?
- Это произошло внезапно! - объяснил кавалер Пергола. - Он уже несколько дней жаловался, что у него что-то вбито в голову, гвоздь, говорил, вколочен в лоб… Болезнь делала свое дело, делала потихоньку… Теперь понятно… - продолжал он в ответ на вопросительный жест своего тестя. - Это он убил его, из ревности!..
- Непостижимо! - воскликнул нотариус Мацца.
- Напротив, теперь все становится ясно, - сказал кавалер Пергола.
И они замолчали, глядя на маркиза, который ни на минуту не переставал мотать головой и таращить глаза, издавая монотонные вопли: "A-а! A-а! О-о! О-о!", испуская пену изо рта и произнося в промежутках между воплями слова, свидетельствовавшие о кратких просветлениях помутившегося разума.
- Вот он! Вот он!.. Прогоните его! A-а! A-а! О-о! О-о!.. Молчите! Вы исповедник!.. Вы не должны говорить! Вы покойник!.. Вы не должны говорить… Никто не должен говорить! A-а! A-а! О-о! О-о!
- Все время так! - сказал Титта, тараща глаза.
- Все время так! - подтвердил мастро Вито. - А неделю назад он проходил мимо моей мастерской, здесь поблизости, остановился у порога. "Молодец! С утра пораньше уже за работой, мастро Вито!" - "Кто не работает, тот не ест, ваша светлость!" - "Господи, как же мы ничтожны!"
Несмотря на то что ужасная новость вызывала сострадание к несчастному Нели Казаччо, несправедливо осужденному и умершему в тюрьме, вот уже два дня как люди жалели, каждый по-своему, сошедшего с ума маркиза, только Цозима оставалась неумолимой, несгибаемой, глухой ко всем уговорам.
- Нет, мама, я не могу простить!.. Это было бесчестно, так бесчестно!.. Неужели ты не понимаешь? Он так любил ее, что даже на убийство пошел из-за нее!.. Я же тебе говорила! Я ничего не значила для него, ничего не значила!
- Но что станут говорить о тебе?
- Какое мне дело, что станут говорить! Я хочу уйти отсюда! Ни на один день больше не останусь в этом доме… Мне страшно здесь!
- Это тоже безумие! Ты - жена! А он несчастный человек, он болен…
- У него столько родственников, пусть они заботятся! Над этим домом висит проклятье! Я чувствую, что умираю здесь. Ты хочешь, чтобы я умерла?
- О Цозима!.. Иисус Христос велит нам прощать врагов наших.
- Ты лучше помолчи!.. Тебе не понять этого! - сердито ответила она сестре. - Если вы не хотите, чтобы я вернулась домой…
- Дитя мое, что ты такое говоришь?!
- Даже на убийство пошел… из-за нее!
Она не могла успокоиться. Сердце ее было теперь переполнено ненавистью, как всего несколько дней назад было исполнено любви. Кровь ее превратилась в желчь. Ах! Теперь она с еще большим основанием должна была завидовать той, которая могла гордиться, узнав, что ее так любили! Она чувствовала себя униженной, смертельно раненной в самое чувствительное место - была задета законная гордость женщины, создавшей культ из своей первой и единственной страсти и столько лет втайне страдавшей без всяких иллюзий и надежд. Почему она не прислушалась к своим сомнениям? Почему поддалась на уговоры баронессы и матери? Она не была бы, как теперь, маркизой Роккавердина только по имени! Ничто, ничто больше не могло вознаградить, утешить ее! И теперь она должна притворяться на людях? Выслушивать сочувствия? О, кто знает, сколько женщин сейчас смеется над ней! Все те, кто хотел бы оказаться в этом доме на ее месте! Многие, она знала это. Нет, нет!