Прошло около часа с наступления сумерек, когда они достигли Кройдона, маленькой деревушки, белевшей под полной луной, парившей в спокойном, чистом небе. Его светлость поклялся, что в эту ночь не сделает ни шагу дальше. Путешествие утомило его; действительно, последние несколько миль пути он дремал в углу кареты, всякие разговоры в которой прекратились задолго до этого, ибо стоили слишком больших усилий на дороге, постоянно трясшей и подбрасывавшей путников. К тому же, карета милорда была старомодного образца с рессорами, весьма далекими от желаемых для транспортировки дворянина.
Они остановились в "Колоколе". Его светлость заказал ужин и пригласил мистера Кэрилла разделить его, а пока приготовлялась пища, погрузился в беспокойную дрему в лучшем кресле гостиной.
Мисс Уинтроп тем временем вышла прогуляться в сад. Спокойствие и аромат ночи манили ее. Погруженная в раздумья, она прохаживалась по газону. Но вскоре ее одиночество было нарушено появлением мистера Кэрилла. Он также испытывал потребность поразмышлять в умиротворенной ночи. Заметив Гортензию, мистер Кэрилл хотел было удалиться, но, разгадав его намерение, она подозвала его к себе. Кэрилл подошел с готовностью. И, хотя он стоял теперь перед девушкой, приняв позу вежливого почтения, она была в замешательстве, не зная точно, что должна сказать ему или, скорее, какие слова ей следует употребить. Наконец с нервическим полусмешком она начала:
- Я по природе очень любопытна, сэр.
- Я уже распознал в вас исключительную женщину, - тихо заметил он.
Гортензия на мгновение задумалась.
- Вы что, никогда не бываете серьезным? - спросила она его.
- А это чего-нибудь стоит? - отпарировал он. - Разве это весело - быть серьезным?
- А разве в жизни нет ничего, кроме веселья?
- О да, конечно, есть, однако нет ничего более важного. Я знаю, что говорю. Дар смеха - для меня спасение.
- Отчего, сэр?
- Ах, ну кто же в этом признается? Моя история и воспитание таковы, что я, если бы склонил перед вами голову, стал бы самым мрачным и меланхоличным человеком из всех, кто вступил в этот мрачный и меланхоличный мир. К настоящему времени я мог бы найти собственное существование нестерпимым и - кто знает? - положить ему конец. Однако у меня хватает мудрости предпочесть смех. Человечество представляет собой усладительное зрелище, если мы только обладаем способностью наблюдать за ним бесстрастно. Такую способность я и развил в себе. Практика наблюдения за корчами человеческого червя имеет то преимущество, что, наблюдая, мы забываем корчиться сами.
- Горечь ваших слов противоречит их смыслу.
Мистер Кэрилл пожал плечами и улыбнулся.
- Зато показывает мою точку зрения. Я мог бы оправдать себя, сказав, что, сделав меня на мгновение серьезным, вы заставили меня покорчиться, в свою очередь.
Гортензия не спеша двинулась, и Кэрилл зашагал рядом с нею. На короткое время воцарилось молчание.
Вскоре она сказала:
- Вы находите меня, несомненно, столь же забавной, сколь и любого другого из ваших человеческих червей, за которыми вы наблюдаете.
- Боже избави! - спокойно ответил он.
Девушка рассмеялась.
- Значит, в моем случае вы делаете исключение. Какая тонкая лесть!
- Разве я не говорил, что считаю вас исключительной женщиной?
- Исключительно глупой, наверное?
- Исключительно красивой, исключительно восхитительной, - поправил мистер Кэрилл.
- Довольно неуклюжий комплимент, пожалуй, даже неумный.
- Коль скоро мы с вами ведем правдивый разговор, некоторый недостаток мудрости простителен. Но мы отвлеклись. Вы сказали, что существует причина, делающая вас любопытной, из чего я делаю вывод, что вы желаете получить сведения из моих рук. Прошу вас, не стесняйтесь, я - кладезь сведений.
- Я хотела знать… Мало того, я уже спросила вас об этом. Я хотела знать, считаете ли вы меня достойной жалости дурочкой?
Они дошли до бирючьей изгороди и, развернувшись, остановились. Мистер Кэрилл также сделал паузу перед ответом.
- Я должен признать, что во многих случаях вы вели себя мудро, - медленно и серьезно заговорил он. - Однако что касается дела, в котором я имел счастье послужить вам, мудрой я вас не считаю. Любили… любите ли вы лорда Ротерби?
- И что, если да?
- После того, что вы узнали, я вынужден считать вас еще менее мудрой.
- Вы дерзки, сэр, - выговорила она ему.
- И даже более чем. Но разве вы не просили меня выступить в роли судьи в этом вопросе? И пока вы не будете со мной откровенны, как могу я оправдать вас?
- Я не искала вашего оправдания. Вы берете на себя слишком много.
- Так и сказал лорд Ротерби. В конечном счете, у вас, кажется, есть что-то общее.
Гортензия досадливо прикусила губу. В тишине они прошествовали до конца газона и снова развернулись.
- Вы обращаетесь со мной, как с дурой, - упрекнула она Кэрилла.
- Да как же это возможно, если я уже думаю, что люблю вас?
Девушка отпрянула от своего спутника.
- Вы оскорбляете меня! - вскричала она гневно, полагая, что разгадала ход его мыслей. - Вы что же, думаете, если я могла совершить безрассудный поступок, то лишаюсь права на уважение?
- Странно вы рассуждаете, - сказал невозмутимый мистер Кэрилл. - Я же сказал вам, что люблю вас. С какой стати мне оскорблять женщину, которую, по моим же словам, я люблю?
- Вы меня любите? - Гортензия посмотрела на него, побелев лицом в белом свете луны, источая глазами гнев. - Вы что, сумасшедший?
- Здесь я не уверен. Бывали моменты, когда я почти боялся, что это так. Но сейчас не один из них.
- И вы хотите, чтобы я относилась к вам серьезно? - Девушка резко и негодующе рассмеялась. - Я знаю вас всего четыре часа, - сказала она.
- Как раз за это время, наверное, я и полюбил вас.
- Наверное? - презрительно отозвалась Гортензия. - О, какую оговорку вы делаете. Вы не совсем уверены?
- Можем ли мы в чем-либо быть уверены? - возразил мистер Кэрилл.
- В некоторых вещах - да, - ледяным тоном проговорила мисс Уинтроп. - Я, например, уверена, что начинаю вас понимать.
- Как я завидую вам. Раз уж это так, будьте добры, помогите и мне понять себя.
- Тогда понимайте себя как дерзкого, самодовольного хлыща, - сказала Гортензия и отвернулась, собираясь уходить.
- Это не объяснение, - задумчиво проговорил мистер Кэрилл. - Это чистой воды оскорбление.
- Чего вы еще заслуживаете? - бросила она через плечо. - И как вы только смели!
- Так скоро полюбить вас? - спросил он и перефразировал:
- Да кто вообще любил не с первого чтоб взгляда, Гортензия?
- Вы не имеете права на мое имя, сэр.
- Хотя и даровал оное на мое, - ответил он с робким упреком.
- Вы будете наказаны, - пообещала девушка и, возмущенная до глубины души, удалилась.
- Наказан? О жестокая! Можешь ли ты быть…
"Холодной с тем, кто мил к тебе?
Медведь и тигр, я слышал часто,
Любовью за любовь воздастся".
Но ее уже не было. Мистер Кэрилл поднял глаза на луну и с упреком посвятил ее в свою тайну.
- Это твое бледное лицо ослепило меня, - громко сказал он. - Видишь, сколь ужасный, а значит, сколь великолепный почин я сделал! - И он рассмеялся, однако, совершенно безрадостно.
Он расхаживал по газону в лунном свете, задумчивый и теперь, казалось, совсем невеселый. Его жизнь, по всей видимости, запутывалась все больше и больше, а хваленая привычка смеяться над ее хитросплетениями едва ли уже могла показать ему выход из лабиринта.
Глава 6
Возвращение Гортензии
Пока мистер Кэрилл гуляет по саду в свете луны, поговорим, читатель, об этом человеке. Если мы вообще хотим понять его, что представляется делом отнюдь не легким, учитывая то обстоятельство, что сам он себя, по своему признанию, не понимает. Делал ли когда-либо человек искреннее заявление о внезапной страсти столь легкомысленно, как он, или, подобрав для этого выражения, подходящие разве для того, чтобы отдалить от себя вожделенную награду? Выбирал ли когда-либо человек время с меньшей разборчивостью или слова с меньшей осторожностью? Определенно нет. Однако предположить, что мистеру Кэриллу это было невдомек, значило бы предположить в нем простофилю, коим он, конечно же, не являлся.
Вам должно было показаться, как это, очевидно, показалось мисс Уинтроп, что мистер Кэрилл смеялся над ней и что он на самом деле дерзкий, самодовольный хлыщ, и никто больше. Это не так. Смеяться-то он, конечно, смеялся, однако все его насмешки были целиком направлены против своих же чувств, на которые он, рожденный вне брака и связанный обещанием выполнить задачу, обрекающую его на гибель, считал, что не имеет права. Мистер Кэрилл дал выход своим чувствам, выбрав, однако, для этого время и выражения, лишившие их всякой важности. Он предпочел выставить чувства напоказ словно бы специально для того, чтобы Гортензия могла с абсолютным отвращением растоптать их.
Вероятно, свою роль тут сыграло и понимание того, что, выжди он еще и предстань перед ней в качестве искреннего, преданного любовника, ему пришлось бы со всей искренностью поведать ей свою странную историю незаконнорожденного, воздвигнув таким образом между ними непреодолимый барьер. Лучше уж, очевидно, подумал Кэрилл, с самого начала представить страсть, на которую не могло быть надежды, в шуточном свете. Теперь, я надеюсь, под этой нахальной наружностью фата-пересмешника вы уловили образ настоящего, страдающего человека.
Мистер Кэрилл еще некоторое время продолжал бродить по росистому газону после ухода Гортензии, и глубокое уныние овладело душой человека, считавшего серьезность глупостью. До сих пор его ненависть к отцу была скорее теоретической, развитой в нем Эверардом и принятой им так же, как мы принимаем уже доказанную теорему Евклида. Это была ненависть искусственная, построенная на принципе (так как ему просто-напросто внушили), что если он не будет ею движим, то его сочтут недостойным называться сыном своей матери. Сегодняшний день многое изменил. Его обида неожиданно стала настоящей и очень горькой. И все это потому, что четыре часа назад он взглянул в карие глаза мисс Уинтроп. Если бы она могла догадываться о той жестокой самоиронии, с которой Кэрилл, внешне легко, предложил ей свое имя, она бы, возможно, почувствовала некоторую жалость к нему, себя не жалевшему.
Мистер Кэрилл вздохнул и продекламировал строку из Конгрива: "Женщина - прекрасный образ в омуте; кто прыгнет в оный, канет тот".
Появился хозяин гостиницы, приглашая его к ужину. Но Кэрилл попросил передать его светлости свои извинения: он переутомился и отправился в постель.
Они встретились за завтраком в ранний час утра. Мисс Уинтроп была холодна и замкнута, граф Остермор молчалив и раздражителен, мистер Кэрилл, по обыкновению, весел и разговорчив. Вскоре вся компания снова отправилась в путь. Однако обстановка нисколько не улучшилась. Его светлость дремал в углу экипажа, мисс Уинтроп более интересовалась цветными шпалерами, нежели мистером Кэриллом, которого игнорировала, когда он говорил, и коему не отвечала, когда он задавал вопросы. В конце концов и мистер Кэрилл погрузился в унылое молчание, пытаясь, тем не менее, убедить себя долгими бессловесными аргументами, что дела обстоят как нельзя лучше.
Они въехали на окраины Лондона примерно два часа спустя, а когда до полудня оставалось еще около часа, карета остановилась за оградой дома графа в Линкольн-Инн-Филдз.
Откуда ни возьмись, возникла череда лакеев, в сопровождении которой господа вступили в роскошную резиденцию, являвшуюся частью того немногого, что осталось у лорда Остермора после краха Южноморской компании.
Мистер Кэрилл немного задержался, чтобы послать Ледюка по адресу на Олд-Палас-Ярд, где он снял квартиру. Затем он проследовал за его светлостью и Гортензией.
Из внутреннего холла слуга проводил мистера Кэрилла по вестибюлю в комнату справа, оказавшуюся библиотекой и привычным убежищем его светлости. Это была просторная комната с колоннами, богато отделанная дамасским шелком и прекрасно меблированная; высокие двухстворчатые окна открывались на террасу, располагавшуюся над садом.
За спинами вошедших раздался быстрый шелест юбок, и мистер Кэрилл с поклоном отступил в сторону, пропуская высокую даму, проплывшую мимо него и удостоившую его не большим вниманием, чем одного из своих многочисленных слуг. Дама была средних лет, с орлиными чертами лица и выпиравшим подбородком, квадратным, как башмак. Ее бледные щеки были нарумянены до чахоточного оттенка, голову венчал чудовищный убор, как у какой-нибудь лошади на параде лорд-мэра, платье, представлявшее собой смесь экстравагантности и абсурда, заканчивалось юбкой с невообразимым кринолином.
Дама вплыла в комнату, как вступающий в бой линейный корабль, и еще с порога дала первый залп по мисс Уинтроп.
- Вот так-так! - пронзительно закричала она. - Ты вернулась! И зачем ты вернулась? Я что, должна жить в одном доме с тобой, ты, бесстыдница, думавшая о своей репутации не больше, чем последняя судомойка!
Гортензия подняла негодующие глаза, сверкавшие на побледневшем лице. Ее губы были плотно сжаты в решимости не отвечать на оскорбительные выпады.
Мистер Кэрилл почти не сомневался, что вошедшая дама - настоящий дракон в юбке.
- Любовь моя… дорогая… - начал было граф елейным тоном, делая шаг вперед и желая как-то отвлечь внимание графини, он махнул рукой в направлении мистера Кэрилла. - Позвольте мне представить…
- Разве я разговаривала с вами? - Она повернулась, готовясь бомбардировать супруга. - Разве вы и так недостаточно навредили? Будь у вас хоть немного мозгов… уважай вы меня, как подобает мужу… вы же оставили все как есть и предоставили ее самой себе.
- У меня был долг по отношению к ее отцу, что касается…
- А как насчет вашего долга по отношению ко мне? - распалялась леди Остермор, злобно сощурив глаза. Более всего в тот момент она уже напоминала мистеру Кэриллу стервятника. - Вы забыли об этом? Или вы не задумываетесь о приличиях и не уважаете собственную жену?
Ее резкий голос эхом пронесся по дому, собрав в холле небольшую группку разинувших рты слуг. Щадя мисс Уинтроп, мистер Кэрилл взял на себя процедуру закрыть дверь. Графиня повернулась на звук.
- Кто это? - спросила она, обмеривая элегантную фигуру злобным взглядом. Мистер Кэрилл же инстинктивно ощутил, что миледи оказала ему честь, сразу же его невзлюбив.
- Это джентльмен, который… который… - Его светлость решил, видимо, что лучше не распространяться об обстоятельствах их знакомства, и поспешил перевести разговор в другое русло. - Я собирался представить его, дорогая. Это мистер Кэрилл, мистер Жюстен Кэрилл. А это, сэр, миледи Остермор.
Мистер Кэрилл отвесил ей глубокий поклон. Ее светлость в ответ фыркнула.
- Это ваш родственник, милорд? - В презрительном тоне, каким был задан этот вопрос, содержался намек, больно ранивший мистера Кэрилла. Подразумевавшееся ею в беспричинной оскорбительной насмешке являлось не чем иным, как истинной и ужасной правдой.
- Какой-то дальний родственник, очевидно, - объяснил граф. - До вчерашнего дня я не имел чести быть с ним знакомым. Мистер Кэрилл из Франции.
- Тогда вы, несомненно, станете якобитом, - были ее первые, обращенные к гостю бескомпромиссные слова.
Мистер Кэрилл отвесил леди еще один поклон.
- Если это произойдет, ваша светлость будет первой, кто об этом узнает, - ответил он с той раздражающей учтивостью, в которую облекал свои наиболее саркастические замечания.
Ее светлость округлила глаза. К такому тону она не привыкла.
- И какие же дела могут быть у вас с его светлостью?
- Дела его светлости, я полагаю, - ответил мистер Кэрилл тоном столь изысканной вежливости и почтительности, что слова, казалось, потеряли свою дерзость.
- А вы что скажете, сэр? - вопросила она требовательно, однако с дрожью в голосе.
- Дорогая! - поспешно вставил лорд Остермор, побагровев своим и без того красным лицом. - Да будет вам известно, что мы находимся в неоплатном долгу у мистера Кэрилла. Это он спас Гортензию.
- Спас шлюху, так, что ли? И от чего, скажите на милость?
Гортензия поднялась, побледнев от гнева, и обратилась к своему опекуну:
- Милорд, я не останусь, чтобы выслушивать о себе подобное. Позвольте мне уйти. Как может ее светлость говорить мне в лицо такие вещи, да еще при посторонних!
- При посторонних! - возопила графиня. - Надо же! Тебя так заботит то, что услышит о тебе этот господин? Да о тебе из-за твоей милой проделки скоро будет судачить весь этот распутный город!
- Сильвия! - Его светлость попытался снова утихомирить ее. - Немного спокойствия! Немного милосердия! Гортензия вела себя глупо. Она и сама так считает. Хотя, по правде говоря, винить надо не ее.
- А кого - меня?
- Любовь моя! Разве я это имел в виду?
- Удивительно, что нет. На самом деле, удивительно! О, Гортензию, милую, незапятнанную голубку, винить нельзя! Чего же она заслуживает в таком случае?
- Жалости, мадам, - сказал его светлость, неожиданно вскипев, - ибо ее угораздило послушать вашего бесчестного сына.
- Моего сына? Моего сына? - воскликнула графиня, срываясь на визг и покраснев до такой степени, что не стало видно безобразных румян на ее лице. - А разве он не является и вашим сыном, милорд?
- Бывают минуты, - через силу выговорил он, - когда мне верится в это с трудом.
Уж кому-кому, а ее светлости по натуре несловоохотливый лорд Остермор наговорил необычайно много. Это был настоящий мятеж. Она хватала ртом воздух, стараясь подыскать нужные слова. Между тем милорд продолжал с совершенно нехарактерным для него красноречием, вызванным пристрастным отношением к сыну: