Приказав себе сохранять спокойствие, Василий глубоко вздохнул и снова стал реанимировать управление кораблём. Первый укол страха был слабым и почти не ощутимым. Но вслед за первым последовал второй, куда более сильный и чувствительный – за "Коммунаром" тянулся длинный белёсый шлейф…
Пробитый воздушный бак грозил скорой смертью. Усилием воли Дерюгин поставил на пути паники щит и приказал себе соответствовать высокому званию советского человека.
Помогло, но, к сожалению, ненадолго. Космический корабль уходил от бело-голубого шара, и сила самовнушения ослабевала.
Василий схватился за радио, чтобы попросить помощи, которую ждать было неоткуда. Правительство и Партия не будут посылать за неудачником второй корабль. Так что не стоило обманывать себя.
Осознание неутешительного факта обожгло сознание. На миг в глазах потемнело. Принять реальность оказалось не так-то просто. Но и этот удар командира не подкосил – из любого положения всегда можно найти выход. Главное – не опускать руки. Если уж нельзя попросить о помощи, можно затребовать инструкции.
– Земля, это "Коммунар"! Ответьте!.. – позвал Василий, но никто не откликнулся. – Земля, приём!
В ответ лишь треск статических помех. Волна паники захлестнула мозг, тело покрылось холодным и липким потом. Дерюгин до хруста в пальцах сжал радио и не своим голосом повторил вызов. Молчание.
– Земля, это "Коммунар"! Ответьте!.. Земля, вы слышите меня? Приём!
И так раз за разом, с небольшими промежутками времени.
А Макрокосм давил, заставляя чувствовать себя ничтожной тварью. Насмехался над слабостью двуного создания, посмевшего бросить вызов Вселенной. Мысли роились, словно потревоженные пчёлы.
Мысли о смерти были неприятны. И сознание Василия раздвоилось… Одна его часть приняла неизбежное, но другая – без конца вызывала Землю. Инстинкт самосохранения заставлял Василия лихорадочно искать выход из сложившегося положения и верить в то, что всё будет хорошо.
Такова уж человеческая натура – жить даже тогда, когда над твоей шеей занесён топор палача…
– Земля, это "Коммунар"! Ответьте!
Наземный центр молчал.
Василий не заметил, как одинокая слеза скользнула по его щеке. За ней вторая…
Капитан плакал. Ему было жалко вовсе не себя, а космический корабль, вложенный в него труд, потраченные на постройку "Коммунара" народные деньги. Было чертовски обидно, что так и не удалось стать первым, не получилось достучаться до звёзд. И что он оказался вовсе не героем, и никаким не первопроходцем, а обыкновенным человеком со своими страхами и переживаниями. Ему было досадно, что даже самая передовая идеология не смогла изжить из него первобытные инстинкты. Было из-за чего расстроиться…
Смерти офицер не боялся, но одно дело погибнуть в бою от пули, штыка или осколка, и совсем другое – от удушья, не в силах ничего предпринять ради собственного спасения. Такую смерть принять было крайне тяжело. Что может быть хуже бездействия?
– Земля, это "Коммунар"! Ответьте!
Лишь шум в эфире…
Бело-голубой шар становился всё меньше. Несмотря на то что офицер вырос в среде, где культивировалось презрение к смерти, крайне тяжело было смириться с дикой мыслью о том, что жить осталось всего каких-то несколько часов. Запас воздуха в баке системы жизнеобеспечения быстро таял.
Картинка холодного, привязанного к противоперегрузочному креслу трупа, была как живая. Командир звена тряхнул головой, дабы избавиться от неё. Не хватало раньше времени сойти с ума от страха. Впрочем, чем не выход?
Едва подумав о сумасшествии, космонавт сразу же устыдился этой глупости. Василий напомнил себе о том, что даже перед лицом смерти он не должен проявлять малодушие и показывать свою слабость. Ведь слабость – это предательство по отношению к погибшим товарищам, а безволие не красит первопроходца. К тому же, возможно, работает телевизионная система… Даже если оба "Селигера" вышли из строя, есть ещё совесть!..
– Земля, вы слышите меня? Приём!..
Не слышат…
Неожиданно накатила злость. Она несколько прояснила мозг, позволив капитану вспомнить о катапультировании. Вариант не из лучших, потому что Василий не знал, как поведёт себя система в вакууме. Но это был шанс, отказываться от которого он не собирался.
Василий глубоко вдохнул, закрыл глаза и, приготовившись к резкому толчку, рванул ручку.
Ничего…
Люк не вылетел. Кресло осталось на месте.
Огорчение оказалось настолько сильным, что на некоторое время даже заставило позабыть о смерти. Но вскоре мысли о небытии вернулись. Дерюгин никогда бы не подумал, что смерть будет казаться ему такой страшной. Капитан всегда считал, что умирать легко. Особенно ради высокой цели. Как оказалось, не так-то просто…
Ожидание смерти само по себе являлось невыносимой мукой, но ещё тягостнее было осознавать, что первый блин вышел комом, что попытка покорить Космос, о коем с замиранием сердца мечтали многие поколения, потерпела неудачу…
При мысли о том, как будут радоваться этому провалу миссии "Коммунара" американцы, у него кулаки сжимались сами по себе.
Но как же всё-таки не хочется умирать!..
Глядя на стремительно удаляющуюся колыбель человечества, на раскинувшуюся на одной шестой части суши страну победившего социализма, Василий вспомнил жену и дочь – двух самых любимых людей. На сердце сразу потеплело, и волнение схлынуло. Пропали дрожь и смятение. И даже смерть показалась не такой неприглядной. Любовь сделала то, что не удалось идеологии.
Командир неожиданно понял, что умирать действительно легко. Но не за химерные идеалы, а за конкретных людей, за свой дом и родную землю. И это открытие окончательно победило страх небытия. Пусть Василию Дерюгину и суждено умереть, но он всё равно будет первым. Самым первым…
Капитан сомкнул веки и расслабился.
Смерть необходимо встречать достойно.
Как и подобает мужчине…
Один шанс на миллион
За пять дней до Рождества погода в Сиэтле окончательно испортилась. Небо над городом затянуло тяжёлыми тучами, которые походили на грязные, свалявшиеся клоки ваты. Из туч периодически сыпал снег. Мягкие хлопья сменяла колючая ледяная крошка. Злой пронизывающий ветер постоянно менял направление, как будто не в силах определиться куда дуть. С фьордов веяло сыростью. Столбик термометра не поднимался выше отметки в девятнадцать градусов по Фаренгейту. Серый неприветливый день…
Под стать гадкой погоде было и настроение Карла. Такое же мрачное. Он стоял у окна и, прижавшись лбом к стеклу, рассматривал свинцовые воды Пьюджет-Саунда. Снег бил в стекло свирепо и с немалой силой. Но пробить тонкую прозрачную стену не мог, оставляя после себя водяные разводы, искажавшие перспективу. А ещё снег дарил холод, который помогал справляться с пожаром в голове. Стоило лишь коснуться кожей стекла, как пламя лихорадки сразу слабело, прекращало изводить измученный пневмонией мозг. К сожалению, холод приносил лишь временное облегчение. Справиться с миелодисплазией он не мог. Как и врачи Центра исследований в области онкологии имени Фреда Хатчисона.
Проклятая болезнь пожирала Карла изнутри. Словно голодный зверь вгрызалась в плоть, рвала жилы и ломала кости. Боль сводила с ума, заставляла скрежетать зубами от осознания собственного бессилия. Было чертовски трудно свыкнуться с мыслью, что ничего нельзя сделать для того, чтобы победить болезнь…
Он старался не отчаиваться, не сдаваться, с оптимизмом смотреть в будущее, но стремительно прогрессирующая болезнь без особого труда выдёргивала робкие ростки веры.
Принуждала всё глубже погружаться в чёрный омут отчаяния и безысходности.
Лёгкие горели огнём, в голове шумело, будто в неё запустили пчелиный рой. Перед воспалёнными от недосыпания глазами то и дело мелькали разноцветные искры. Кашель душил, ещё больше приумножая страдания. Каждый форсированный выдох болезненным эхом отдавался во всём теле. Врачи рекомендовали постельный режим, однако Карл пренебрегал их советами. Его угнетало бездействие. Он презирал лень и ничегонеделание.
Весь жизненный путь Карла представлял собой ни на мгновение не прекращавшуюся борьбу с собственными страхами и тревогами, серостью толпы, обскурантизмом, ложью и обманом. Находиться в постоянной боеготовности было тяжело, а порой вовсе невыносимо, однако он никогда не опускал рук. Сражался даже тогда, когда шансы на успех казались призрачными. Карла манили не соблазны и прелести окружающего мира. Истинное наслаждение дарила ему лишь наука и параноидальное мышление, которое по степени воздействия на воображение превосходило любую фантазию…
Холод отрезвлял, рассеивая мутный туман, клубившийся в голове, но вернуть былую ясность мысли не мог. А ему как никогда требовалась светлая голова. Так много ещё хотелось сделать, столько воплотить в жизнь! Отведённого человеку срока мало, чтобы познать мир и через это понимание реализовать себя.
Природа не раскрывает свои тайны сразу и навсегда. Разгадку ещё нужно заслужить, доказать своё право на истину. А обрести знание можно только посредством постоянного самосовершенствования и безостановочного его поиска. Ведь знание – это главный ресурс цивилизации, а наука в её различных исторических формах – единственная гарантия существования человека…
Гадкий шум в голове мешал сосредоточиться. От него мысли, будто губка водой, напитывались тяжестью.
Два года мучений и бескомпромиссной борьбы с болью. Незначительные победы на фоне общего угасания организма. А ведь Карлу было всего шестьдесят два. Самый продуктивный возраст, и вместо того, чтобы всецело отдаться науке, он вынужден тратить силы на противостояние миелодисплазии, расходовать драгоценное время не на поиск истины и обретение нового знания, а на войну с недугом.
Ветер усилился. Под его напором стекло мелко вибрировало. Дрожь передавалась Карлу, но он не спешил убирать голову. Стоило только сделать это, как горячка тотчас же напомнит о себе. Вонзится в мозг сотней раскалённых иголок, рванёт канаты нервов, отзовётся тяжёлым надсадным кашлем. Мысли начнут путаться, а это злило.
Он грезил Контактом. Не мог предать Джона Картера – героя безудержных космических фантазий Эдгара Райса Берроуза. "Барсумская" серия о Марсе заронила в душу девятилетнего бруклинца веру во встречу с внеземным разумом. Особенно сильно тогда поразило маленького Карла одно выражение – "стремительные луны Барсума". Именно оно открыло возможность существования миров, сказочно непохожих на бесцветный опротивевший Бруклин.
Детское увлечение со временем не исчезло, а окрепло и трансформировалось в новое направление – экзобиологию.
Он балансировал на грани между классическими лабораторными методами и смелыми догадками научной фантастики. Как больно ранило его отсутствие конкретных доказательств существования внеземной жизни! Как сильно задевало, что экзобиология оставалась на положении научной теории с сильным привкусом романтики. Как горько было из-за насмешек коллег…
Часто приходилось, отстаивая свою точку зрения, отбиваться от нападок. Нравы в академической среде царили ещё те… Для пропаганды своих взглядов приходилось много ездить по стране и выступать перед людьми. Его умение привить чарующую притягательность звёзд далёким от науки народным массам раздражало многих. Карлу завидовали, его боялись и над ним смеялись… Но, доказывая своё право на владение Истиной, он нашёл в себе силы выдержать все испытания.
Карла вела надежда – качество, благодаря которому и состоялась человеческая цивилизация. При всяком удобном случае он напоминал себе, что открытие жизни на другой планете станет не только самым потрясающим событием в науке, но и вехой в истории человеческой цивилизации. При мысли о том, что внеземные цивилизации отнесутся к людям благосклонно и не откажутся поделиться секретами своей долговечности, Карл испытывал благоговейный страх.
Увлечение Космосом приобрело черты религии. С той лишь разницей, что место Бога занимали инопланетяне. Карл был убеждён, что в глубинах Космоса существуют цивилизации с более долгой историей и более развитой техникой, которая землянам будет казаться волшебством. Даже в слово "Космос" Карл вкладывал куда более глубокий смысл, чем просто "космическое пространство". Космос воплощал всё сущее, всеобщий порядок вещей и гармонию Универсума.
Карл подцепил "заразу" – любовь к Космосу – в раннем детстве, когда впервые глянул на звёздное небо. Усеянный серебристыми искорками угольный купол закружил ребёнку голову, зажёг в сердце огонь любопытства, настолько впечатлил, что мальчик дал себе слово узнать о Вселенной всё. Всего познать не получилось, но зачерпнуть горсть знаний он всё же сумел. Ведь, если долго слушаешь звёзды, то рано или поздно космические шумы сложатся так, что сердце невольно дрогнет и забьётся в унисон с миром. Вокруг достаточно поводов для благоговейного изумления. Природа куда более изобретательна в отношении чудес, чем человек…
Вера в наличие внеземных цивилизаций опьяняла Карла. Он спал и видел, как носители инопланетного разума протягивают землянам руку, как делятся знаниями, как открывают перед человечеством новые горизонты… Мечта была похожа на бред, однако он не спешил отказываться от неё. Работал с утра до вечера, не жалея себя, и всё для того, чтобы приблизить мечту и грёзы превратить в реальность.
Мечта о Контакте подарила Карлу идею послания инопланетному разуму. Кстати пришлась и помощь Линды – жены Карла, профессиональной художницы. От рождения идеи до торжественного прикрепления таблички с символическим посланием в Космос к борту "Пионера" прошло всего три недели!..
Быт двух близких людей был наполнен ожиданием чуда, вероятность которого была ничтожно мала. Один шанс на миллион, что "братья по разуму" всё же отзовутся.
Скептицизм разума и вера сердца…
По мере того, как Карл открывал для себя Космос, его вера в Контакт только крепла. Образы, навеянные Барсумом, заставляли его вновь и вновь устремлять свой взгляд в небо. Карла нисколько не пугало то, что учёные считали вопрос о внеземных цивилизациях отдалённым будущим, откладывая даже теоретические построения в долгий ящик.
В отличие от коллег, у Карла мысль о Контакте превратилась в навязчивую идею, своего рода фетиш, в котором было так много сверхъестественного, что Карл даже испугался. Он пытался отказаться от мечты, но жажда встречи с "братьями по разуму" оказалась слишком сильна…
Единственной же реальной возможностью Контакта был обмен электромагнитными сигналами…
SETI и METI… Два проекта, на которые Карл возлагал огромные надежды. И оба они не принесли ничего…
Всё чаще Карла посещала мысль, что единственным достоверным фактом, указывающим на наличие разумной жизни в Галактике, был факт бытия человечества.
"Неужели в этом грандиозном мире с его квинтиллионами солнц нашлось место лишь землянам?.." – эта мысль просто леденила душу.
Правота Ферми раздражала, а осознание уникальности человеческой цивилизации страшило. Карл пытался утешить себя, но ничто не обнаруживало хоть каких-нибудь следов… И ни одного доказательства, а лишь мечты и вера, которую наука не принимает – ей нужны свидетельства…
Карл думал о том, что человечество, возможно, не знает об инопланетных способах передачи сигналов. Может статься, что Космос на самом деле пронизан множеством посланий, но люди не могут даже принять их… А возможно, сообщения могут заключаться в довольно знакомых и обычных обстоятельствах…
Проклятая боль! Карл помассировал пальцами виски. Стало немного легче.
Логически допустимо, что земная цивилизация не единственная, но именно она самая передовая и развитая во Вселенной. Эта версия попахивала крайним антропоцентризмом, поэтому Карл не мог её принять. Он помнил слова вольтеровского Микромегаса: "Бесконечно малые существа обладают бесконечно большой гордыней".
Разочарование грозило затянуть в бездонный омут. И с каждой минутой сопротивляться ему становилось тяжелее.
Но сердце, упрямо веря в мечту, не хотело сдаваться.
"Человек разумный" лишь в самом начале пути и очень многого ещё не понимает. Из отсутствия сигналов от внеземных цивилизаций вовсе не следует делать вывод об отсутствии их самих. Надо ждать и верить!..
Контакт – лишь вопрос времени!
"Жаль, что до этого момента мне не дожить… Печально!"
Карл смотрел на Пьюджет-Саунд, но видел звёзды и шаровые скопления. Он думал о Контакте.
Из прострации его вывел резкий и требовательный звонок телефона. Карл, с неохотой оторвавшись от стекла, посмотрел на аппарат, ожидая, что тот замолчит. Но телефон продолжал "надрываться".
Карл чертыхнулся и подошёл к столу, чувствуя, как боль волнами разливается по телу. Он снял трубку:
– Алло!
– Господин Саган? Вас беспокоят из НАСА… ОНИ ОТВЕТИЛИ…
Ксеноморф
Орбита Плутона. Международная космическая станция "Клайд Томбо".
27 декабря 2082 года
Грязного, заросшего щетиной, уставшего человека звали Свен Карл Рихтер. Всего три дня назад он являлся борт инженером-физиком международного экипажа, а сейчас превратился в испуганное, затравленное животное, над которым довлели первобытные инстинкты выживания. Мужчина сжимал в руке кусок металла, отломанный от одной из переборок, и воспалёнными от бессонницы глазами всматривался в темноту, пытаясь обнаружить притаившегося врага. После того, как на станции по непонятным причинам отключилось основное и аварийное освещение, человек мог полагаться исключительно на собственные органы чувств. Да ещё на интуицию.
Смерть товарищей заставила Свена вспомнить то, что помогало выживать его далёким предкам. Другого способа уцелеть во враждебном окружении не существовало. Проклятые твари были чрезвычайно опасны. Их эволюция, ускоренная в сотни тысяч раз, требовала колоссальных затрат энергии, получить которую чужая форма жизни могла только из белков. Ксеноморф разделался с лабораторными животными и продуктами на складе, затем принялся за людей, устроив на них настоящую охоту. Космическая станция превратилась в кромешный ад. Члены экипажа нигде не могли найти спасения. Надежда на толстые переборки и массивные двери не оправдалась, поскольку смышлёные монстры использовали тоннели системы воздухообеспечения для передвижения и проникновения в закрытые помещения.
Нереальная тишина, словно в вакууме, вызывала страх, заставляя сердце рваться из груди, а тело покрываться холодным липким потом.
Бортинженер-физик точно знал, что твари где-то рядом, притаились в ожидании жертвы. Ради энергии чужая форма жизни была готова на всё.
Ожидая нападения противника, Свен до хруста в пальцах сжимал металл, постоянное напряжение выматывало и сводило с ума, но помыслить о расслаблении последний оставшийся в живых член экипажа не смел. Это было равнозначно смерти, а умирать Свен не хотел. Он был слишком молод для этого – всего тридцать один…
Да и не имел он права на смерть – над людской цивилизацией нависла угроза тотального уничтожения.