У стеклянной двери, распахнутой настежь, они встретились со Славкой. И Славка сказал: "Кого я вижу" – и развел руками: "Пойдем, походим".
– Пойдем.
– Всё. Укротили дракона. Ведущий не заходил?
– Заходил. В чём дело?
– Есть бог, и нет худа без добра. После нашего банкета я решил проветриться; не попрешься же в таком виде в МИК. Пошёл в степь и не заметил, как дошёл до стартовой площадки. А там дым коромыслом: при свете прожекторов долбят сваю. Я их, чертей, чуть не расцеловал, но попросил прекратить. Они, естественно, ни в какую: у нас, мол, свое начальство. А когда кончите? Через полчаса. Мне только того и надо. Сверили часы. И я галопом в МИК, на телеметрию: бьет собака. А через полчаса – всё в ажуре. Представляешь, ДУСы срабатывали от сотрясения.
Они шли по шоссе, вокруг гуляло много народа.
– Слушай, дорогой мой, непорядок.
– А что? – безразлично спросил Маэстро.
– Наших курочек, которых мы, не жалея последних средств, отпаивали, ты поручил прогуливать другим?
– Где они?
– Ну, ты хорош. Не видишь? Перед твоим носом.
Навстречу им, выпятив грудь, шагали Лена и Капа. Маэстро сунул руку в карман, вытащил два необитых печенья и сделал шаг, становясь на их пути.
– Прошу прощения за угощение, – протягивая печенье, сказал он.
Но девушки расступились и не говоря ни слова с независимым видом обошли его. Славка молча наблюдал. И тут Маэстро увидел, что следом за девушками, в нескольких шагах позади, точно школьники-старшеклассники, шагали ребята. Они были высоки, на голову выше Маэстро, а он стоял у них на пути.
– В чем дело? – спросил один из них. Они остановились. Маэстро протянул печенье, и они автоматически взяли его.
– Угостите своих дам.
Они стояли, вертя печенье в руках.
– Оно съедобное, – обернулись девушки, от внимания которых ничего не ускользало.
– А где же ваше печенье? – спросил высокий парень. У него было красивое и презрительное лицо. Девчонки тоже остановились, ожидая.
– А у меня, – ответил Маэстро, – больше печенья нет.
– Ну, тогда извините. Мы не можем принять последнее.
И он засунул печенье в нагрудный карманчик Маэстро. С таким же успехом он мог засунуть его ему за шиворот. И они зашагали дальше, стройные, как гвардейцы, по блестящему ухоженному шоссе.
– Здорово он тебя, – промолвил Славка, – как говорили в детстве, тянул на тебя.
Потом Маэстро вновь оказался один. Его сознание словно работало пунктиром. Он снова шёл мимо гостиницы, но не один. Рядом с ним покорно вышагивала та, что в первый день ловила фалангу на шоссе. Но как она была хороша, фигура, шея. Он раньше слышал "точенная", но не представлял, как такая выглядит. И всё в ней было красиво. И он почувствовал себя легко и просто и пригласил её зайти.
Они зашли в комнату, где чаёвничал Славка. Маэстро начал про крюшон.
– Я спирта бы выпила, – устало сказала она.
– Я мигом, – вызвался Славка, – uno momento.
Она сидела сутулясь, сложная и усталая, красивая, манящая странной какой-то нездешней красотой. Он поразился руке её, пальцам, красиво сужающимся к концам и задохнувшись от нежности, вдруг начал целовать. Она казалась безвольной. Его неопытные руки тянулись, трогали, отдергивались и вновь тянулись к ней. Внезапно она резко толкнула его. Он стукнулся головой о шкаф. Перед глазами поплыли медузами радужные круги.
Славка принес спирт в химической реторте. Он был горд своим достижением. Действительно, достать спирт в гостинице и так скоро. Но застал их у двери.
– Уходим.
– А спирт?
– Выпей сам.
– Я выпью, – обиделся Славка. – Выпью за вашу скоропалительную любовь.
Они вышли из гостиницы, и тут только он понял, как она пьяна. Он поднял её на руки и понёс через шоссе. Она только сказала, что живёт напротив, наискосок. Он посмотрел, как она вошла в подъезд, а потом бродил по шоссе, разглядывал звезды, и на душе у него отчего-то стало легко.
Глава 10
Славка рассказывал. Остальные хохотали.
– А когда Главный приехал, всё и началось. Причем добрым приехал. Все удивлялись: "Что это с ним?". Всего пару раз-то и психанул, а тут Юра. История выеденного яйца не стоит. Испытатель явился в цех без халата. Главный прогнал его и пропуск у него отобрал. Идёт он себе в расстроенных чувствах. А Юра ему навстречу. А Юра, надо сказать для порядка, на полигоне картиночкой ходил. Брюки узкие, рубаха польская, в искрах. Жил он уже с этим испытателем. "Куда?" А тот: "За тобой", говорит. "Главному твои расчеты нужны". "Так я и знал, – отвечает Юра. Только хотел уточнить".
Мы тогда в МИКе были. Влетает Юра. Разумеется, без халата. Ни на кого не глядит и прямо к Главному. А тот возле объекта лютым тигром ходит. Боб перед этим на сборке нашли. Юра к нему, и сходу всю ему баллистику изложил. Слитно, как на защите. Мы только любовались издали. А потом Главный и ему выдал. В конце концов спрашивает: "Вы куда собрались: на работу или на танцы?". Только Юра уже дара речи лишился, молчит. За него начальник МИКа вступился. "Демократическая, – говорит, – Сергей Павлович". "Что?" – Главный к нему, а того не собьешь. "Рубашка, говорю, демократическая". Словом, пропуск у Юры отобрали. Естественно: без халата, мол. "Чтобы я вас больше в таком виде не видел здесь", попрощался Главный.
– Про шпалы сказал?
– А как же? С этого и начал. "Я вас домой по шпалам отправлю". Нашли Юре клёш матросский и футболку старую. Всё на Главного выводили.
– И что? – не выдержал Чембарисов.
– Такое разве ещё получится? Скажи, Юра, что всё не так было.
– Конечно, не так, – пожал плечами Маэстро: мол, что бестолку говорить.
Главный приезжал на космодром непосредственно перед запуском. В его отсутствие кабинет Главного с табличкой "Комната технического руководства", помещавшийся в служебном здании на втором этаже, превращался в своего рода комнату отдыха, дискуссионный клуб. Совещания в отсутствие Главного собирались в ином помещении: в кабинете руководителя площадки. Государственная комиссия заседала в зеленом конференц-зале, на третьем этаже. А в комнате Главного курили, поднимаясь из МИКа, ожидали телефонных разговоров с Красноградом и Москвой, сидели, развалясь на диване, вспоминая, как правило, немало потешных историй, громоздили на столе пирамиду окурков, отдыхали после крика и споров на оперативке, после ночной работы и просто так. Диван, стоявший в комнате, совсем пришел в негодность; из него выперли пружины, и он, по словам какого-то острослова, превратился из дивана в батут.
Опытному глазу о появлении Главного могли рассказать детали. В МИКе местное начальство распорядилось убрать зеленые ящики с запасными деталями, стоявшими вдоль стен. К ящикам давно привыкли, сидели, отдыхая на них, и их давно уже просто не замечали. Прежнюю мебель из кабинета Главного куда-то вывезли. В нём появились мягкие низкие кресла, светлый, плоский шкаф и, наконец, ядовитого цвета диван. Диван выбирал заведующий хозяйственной частью, но увидев его в кабинете, руководитель площадки покрылся пятнами, закричал и велел немедленно убрать, но остыв и понимая, что время не терпит, отменил первоначальный приказ, распорядившись обшить диван чехлом нормального цвета. Но еще некоторое время из МИКа приходили смотреть на ярко-зелёную, под попугая, окраску дивана, бешено зелёную, ядовито-зелёную, которую "лизнешь и отравишься".
В буфете к обычному ассортименту: конфетам "Лето", "Мечта" и "Фантазия" в цветных бумажках, консервам "Поросенок в желе" и болгарским томатам присоединились крупные оранжевые апельсины, осетрина копчёная и польская колбаса.
Накануне приезда стали натирать полы. Надраивали их до совершенного блеска в длинном и темном коридоре МИКа, на лестницах и переходе, ведущем в служебный корпус, на всех его этажах и в комнатах "управления полётом", "оперативной группы", в актовом зале и других местах, куда мог заглянуть Главный.
О приезде Главного стало известно всем. И сразу же к его просторному кабинету потянулись люди. Одни хотели предупредить его неожиданный визит, другие шли с неразрешимыми вопросами, но большинство так послушать. В кабинет проникали единицы: заместители Главного, ведущий инженер, руководители подразделений и главные конструкторы отдельных систем – смежники. Остальные, свободные от смены, толпились поблизости, в коридоре, на переходе в МИК, на лестничной площадке под огромной во всю стену картиной местного художника, изобразившего охоту на уток. "Что скажет? – интересовало всех. – Приехал каким?"
– Ну, как? – спрашивали выходящих, и вскоре все на полигоне знали, что Главный начал с разноса.
Главный сидел за совершенно чистым столом, свободным от бумаг, и даже пепельницу убрали со стола. В его присутствии мало кто решился бы курить. Было в нём что-то, не допускавшее фамильярности, хотя когда ему хотелось, он мог всех очаровать и рассмешить. Но теперь взгляд исподлобья не предвещал ничего хорошего. Во-первых он приказал отправить восвояси прессу. Главный не терпел самодеятельности. С этого и началось.
– И вы считаете, что в этом вопросе твердо стоите на ногах? – негромким голосом спрашивал он ведущего.
Ведущий Лосев и с виду был похож на бычка. У него были широкие скулы и упрямое лицо, подводил только нос: мягкий, картошкой, и силён Лосев был, как бык. И когда они так смотрели друг на друга, насупившись и опустив глаза, все с интересом наблюдали со стороны, называя между собой такие сцены "корридой".
"В самом деле, – признавался позднее Лосев. – Ну, казалось бы, должен уже привыкнуть, все же не в первый раз. И каждый раз он прямо за живое берёт. И как у него получается? Чувствуешь себя малышом, запутавшимся в штанишках и стоящим перед всеми мокрым и несчастным. И, главное, понимаешь, что он прав".
Лосев красный и сердитый, и вид у него был сконфуженный, хотя до этого считал, что сделал всё, что мог, и "твердо стоит на ногах".
– На коленях, – сказал кто-то из сидевших в кабинете.
– Вы слышите, что подсказали товарищи. Ступайте и не появляйтесь на мои глаза, пока не подготовитесь. Вы свободны.
– Почему задержка с радиокомплексом? – спросил Главный, когда Лосев вышел, и лица всех присутствующих обернулись к главному конструктору средств связи. Он был очень опытным и спокойным, хорошо знал Главного и называл его по имени в узком кругу, отвечал спокойно и ровно, объяснял причины задержки.
Главный постукивал карандашом, покусывал губы и морщился, и когда тот кончил, спросил:
– А в дерьме вам по это самое бывать не приходилось? – и он провел рукой около подбородка.
Конструктор систем связи поднял глаза, посмотрел на Главного, хотел что-то сказать, но, посмотрев, раздумал, ответив коротко и осторожно:
– Не приходилось.
– Так вот, к вашему сведению, – произнес Главный зло и жестко, – сейчас мы именно в таком положении по вашей вине, и вы не отдаёте себе отчёта.
– Терехов, к Главному на совещание. В руках у Лосева был список. Предупрежденных он отмечал галочками.
– Не пойду, – сказал Славка, – вопрос не по зарплате.
– Ты там так и скажи. Может, тебе зарплату повысят.
И все захохотали.
Широкое совещание началось после обеда. На этот раз пригласили даже рядовых исполнителей по списку Главного. Входящие, миновав двери, осматривались, искали своих. Стульев не хватало, вносились новые из других комнат и скоро вдоль одной из стен были выстроены три ряда, с другой стороны стулья заслоняли диван. Некоторые из сидевших держали в руках блокноты, им предстояло докладывать, и это отражалось на лицах. И потом, во время выступлений они слушали других и одновременно, казалось, прислушивались к чему-то у себя внутри. Остальные вошедшие двигали стулья, здоровались, смеялись, говорили между собой.
Вошел Главный, поздоровался, пробрался за стол, и сразу в комнате стало тихо.
– Мы собрали вас, – внушительно сказал Главный, – чтобы выяснить и обсудить положение с объектом на сегодняшний день.
Главный говорил не спеша, но от его голоса в комнате по рядам присутствующих тяжелой жидкостью разливалась тревога. "В чем же дело? – думал об одном и том же каждый. – Может, из-за сроков? Да, нет, вроде бы, должны успеть". Главный в общих чертах коснулся проделанного в МИКе и того, что ещё было впереди.
– Вам известно, – сказал под конец Главный, – что это – комната технического руководства, и потому курить здесь позволим только техническому руководителю полётом и в крайнем случае председателю государственной комиссии, который приглашен сюда, не как председатель, а просто, как человек с головой.
После Главного первым докладывал ведущий.
– …Объект испытан в термобарокамере. Срабатывание системы открытия солнечных батарей проверено во всем диапазоне заданных температур. Система работала нормально… – Лосев, видимо, волновался, останавливался, доставал платок и вытирал лоб.
– А если температура будет на десять градусов выше? – спросил Главный. Вы гарантируете, что температура не будет выше?
"Придирается", – подумал Славка и посмотрел на Лосева. Тот медленно краснел.
– Я от вас не требую неоправданных проверок, нелепых испытаний – от минус до плюс бесконечности и сам буду наказывать затягивающих сроки работ. Но вы прекрасно знаете, что цифры по температуре внешних частей объекта были с большим разбросом и тогда, на этапе проектирования пришлось ограничить их волевым образом, чтобы увязать объект.
– Да, но проектанты… – начал было Лосев и посмотрел на диван, где сидел заслоненный телами основной проектант станции, черноволосый, узколицый человек в очках.
– Послушайте, – начал было черноволосый проектант, вставая.
– Я вам слова пока не давал, – отрезал Главный, так и не посмотрев на него. – Вы гарантируете, что температура не будет выше? Вы советовались с тепловиками?
– Вы же знаете, Сергей Павлович… – сказал было Лосев, но Главный опять его перебил:
– Нет, я не знаю. Но я хочу знать, почему вы не провели испытания во всем возможном диапазоне, если ставили эксперимент? Формальной проверки мало. К тому же и времени у вас было достаточно.
– Но у нас есть все-таки опыт предыдущих объектов, – пророкотал со своего места заместитель Главного, ответственный за машину. Голос его, казалось, звучал лениво и с хрипотцой, но эта самая манера и даже хрипотца придавали сказанному редкую убедительность.
– Не вмешивайся, Борис, – отозвался Главный. – Ты не конструктор. Это не по твоей части.
"Может он и прав, – рассуждал сам с собою Славка. – Но зачем нападать на человека?" Его всегда поражала огромная работоспособность Лосева, который успевал везде, всех подстёгивал и в любом вопросе отыскивал необходимую суть. И от этого спорить с Лосевым было трудно, хотя он не знал систем в тонкости, как знал их, скажем, Славка или другой исполнитель.
Разговор уже шел больше часа, и ему не было видно конца. "Отчего он придирается? Не хочет рисковать? Рисковать запуском и своей заслуженной славой… Может быть, в этом и состоит стратегия великих людей – быть мудрым и осторожным? Видно, очень трудно на этом посту. Все равно, что вскарабкаться на высокий утес, откуда всё видно, но трудно удержаться. И когда стоишь на краю, то кружится голова, замирает в груди и тянет вниз: эх, может разом… Отчего же он против запуска?".
В паузе выступления ведущего Славка протянул руку: разрешите. Он встал. Все обернулись к нему.
– Я думал, – голос его предательски дрогнул, – я думал, что нас – мелких винтиков – исполнителей позвали сюда, чтобы узнать наше мнение о готовности машины. Может это и так. И нас ещё спросят. Но мне трудно молчать. Мы долго мусолили этот объект…
В комнате было тихо и было слышно, как сипела водопроводная труба, проходящая через комнату в углу, да беспрерывно чирикала птаха за окном.
– … А потому он нам вдвойне близок и дорог. И он для нас не просто металл. В нём теперь наши вечера и воскресенья. Мы не только вкалывали, но и заставляли работать других. Причем, вы сами отлично знаете, по этой машине премией и не пахло. А теперь, как смотреть в глаза своей группе? Выходит, я лгал, уговаривая их, что это нужно и важно. И я никак не понимаю, как можно дебатировать вопрос о запуске. И если будет принято решение: не пускать, то объясните сами, отчего пошел насмарку весь труд. По крайней мере, я не возьмусь убеждать людей в важности объекта в следующий раз.
Славка говорил, кивая головой, и в заключение даже махнул рукой. Было ужасно, что при всём общем тоне мысли его, облаченные в слова, выходили убогими и неубедительными. Кто-то в задних рядах даже, кажется, улыбался. "Эх, не умеем мы говорить", – подумал Славка и махнул рукой.
– Да, – начал он снова с запаздыванием, и окружающие отлетели от него далеко-далеко. – Может это не к данному вопросу… Но всё равно… Я хотел бы сказать… В сообщениях ТАСС нужно передавать всё. Если объект полетит по урезанной программе, так нужно и передать. Мы готовили объект по следующей программе, а потом её урезали. Потому-то и потому. Люди не дураки. Поймут, что мы тут не в монетку играем.
Славка сел, тяжело дыша и удивляясь, что его никто не прервал. "Совсем не то сказал, – думал он. – Раскричался, как женщина. Сплошные эмоции".
– Что скажет приёмка? – повернулся всем телом Главный, но лицо его несколько расправилось. Казалось, выступление Славки его позабавило.
– Объект испытан, – поднялся со своего места в углу представитель приемки, – в соответствии с документацией Главного конструктора.
– Хитры, – подумал про себя Славка. Но Главный уже начал задавать вопросы, от которых не отгородиться обтекаемыми фразами.
Глава 11
Славка и прежде видел Главного и не один раз. Изредка на совещаниях, куда иногда пускали и такую мелочь, как он, но в основном в цехе. Он появлялся обычно со свитой и даже, если приходил один, то об этом сразу же узнавали, и с некоторым отставанием ходили за ним начальник цеха или его замы, главный технолог или кто-нибудь еще. Инженеры из отделов, не участвующие в сборке, придерживались в его присутствии проверенной тактики. Они держались на порядочном расстоянии, достаточном, чтобы не попасть под горячую руку, но с другой стороны, чтобы услышать краем уха: о чём сказал Главный? Однако нужно признаться, нормальное выступление Главного он слышал за все прошедшее время всего лишь несколько раз. Чаще передавали отдельные реплики со словами "главный сказал", и ходили они на уровне анекдотов.
Ещё о нём рассказывали "случаи". Мол, не любил курильщиков: курят, теряют время. Раз ехал вечером по территории, заметил курильщика в окне, не поленился, поднялся к нему, отобрал пропуск… И у куривших баллистиков как-то отобрал пропуска. Они спешили до него накуриться, но он нестандартно приехал. А куда денешься без пропуска? Пришли на поклон к секретарю, она к Главному, а тот приоткрыл дверь и начал в приемную швырять пропуска… Вадима Палыча встретил у КИСа с книжечкой, "а с книжечками ходят тут у нас" и из-за книжки с грязью смешал.