- М-да, это точно, - участковый вытер со лба пот. - Мою девчонку тоже в военкомат носило, хотела сестрой медицинской, да мала еще. Устроилась на почту, письма разносить. Ну, глупая еще, пришла к Благовидным, да ты их знаешь, - повернулся он к хозяину. Тот согласно крякнул. - Кричит: "Вам письмо с фронту!" А мать ихняя взяла да и рухнула об пол. Похоронка! Девка моя пришла домой ни жива ни мертва, сумку почтовую бросила и в рев: не пойду больше, что, мол, я, с ранних годов как смерть по домам стучуся. Насилу успокоили. И дитям достается. Разве такой я ей доли хотел - похоронки разносить?
- "Казенные письма", как в деревне говаривают, - подтвердил старик-хозяин. - Почтальонши их норовят под дверь сунуть, а уж когда несет, то знает, с лица бледная становится, ровно не живая. Да разве только они? Весь народ мучит проклятый Гитлер.
- У меня сын пока не призывного возраста, - прихлебывая кипяток, задумчиво сказал Тукин. - Но, может, и ему придется идти доламывать войну, пятнадцать парню, а конца не видать.
- Во-во, - тяжело переводя дыхание, подтвердил участковый. - Так парни и уходют, а потом моя вековухой останется, без женихов-то. Ох и наплачутся еще бабы да девки, ох и настрадаются.
- Восточный пошел, - подойдя к окну и прислушавшись к далекому стуку колес, сообщил старик. - С Урала.
- Пора, - поднялся Тукин. - Стемнеет скоро, а дел полно. Спасибо за приют и угощение.
Стоя на крыльце, он прислушался к затихающим звукам - поезд удалялся. Сейчас по дорогам медленно ползут автобусы пеленгаторов, операторы прижали ладонями наушники, стараясь поймать голос вражеской морзянки, торопливо летящей в эфир, а им опять шагать по тропинке между протаявших сугробов, проверять заколоченные дачи и брошенные дома, вспугивая прижившихся в них мышей, отыскивать чужие следы, говорить с людьми - искать, искать, искать…
* * *
Напарник сладко похрапывал, завалившись на полку, и Ромин с садистским удовольствием пнул его в бок, заставляя подняться - разлегся, хмырь усатый, нажрался и спит, проклятая скотина, а дело кто будет делать?
- Что?! - мутными со сна глазами уставился на него напарник.
- Вставай, - зло буркнул Ромин. - Пора!
Кряхтя, напарник поднялся, накинул шинель, выглянул из купе в коридор.
"Конспиратор, черт бы его совсем, - наблюдая за ним, разозлился Ромин. - Мозги, как у слепого котенка, а тоже, любит корчить из себя… А может, до конца и не понимает своим убогим умом, чем он тут занят и что ему будет, если нас возьмут? Нет, это он должен понимать, у таких, как он, инстинкты развиты и самые простейшие чувства крайне обострены. Зато придушит человека или прирежет и потом не будет испытывать никаких мук и угрызений совести. Есть же подобные счастливцы на свете!"
- Нормально, - проворчал напарник, выходя в коридор.
Ромин закрыл дверь изнутри на ключ и достал из-под лавки чемодан. Откинув его крышку, вынул завернутую в тряпье рацию. Приготовив ее к работе, положил перед собой шифровку и начал быстро выстукивать ключом:
- ФМГ вызывает ДАТ… ФМГ вызывает ДАТ…
Закончив передачу, он торопливо привел все в прежний вид, спрятал чемодан и, приоткрыв дверь, позвал напарника:
- Покурил? Иди, досыпай.
Тот сразу же завалился на полку и, укрывшись с головой шинелью, захрапел.
"Как будто и не было ничего, - неприязненно покосился на него Ромин, - как будто нет у него под полкой запакованной рации. Скотина она и есть скотина!"
Стало до слез жалко себя, такого одинокого в родной стране, ставшей для него чужой, страшной и опасной. Захотелось выпить, но выпить нечего, да еще приставленный к нему усатый дурак-убивец!
Ромин присел к столику, достал папиросу, закурил; следом за синей ленточкой табачного дыма потянулись воспоминания, припомнился старый Петербург, кадетский корпус, юнкерское.
Разве думал он тогда - молодой, до невозможности счастливый производством в офицеры и постоянно косивший глаза на свои новенькие погоны, - как повернется жизнь, что почти тридцать лет спустя он, уже пятидесятилетний человек, вместе с перешедшим на сторону немцев сыном кулака-эсера, будет качаться в служебном купе обшарпанного поезда, выстукивая своим хозяевам шифртелеграммы?
Да если бы кто тогда сказал об этом, он ни за что не поверил бы, даже, наверное, вызвал бы на дуэль, сочтя подобные россказни тяжким оскорблением.
Однако жизнь повернулась совсем не так, как он мечтал, и пришлось испить свою чашу, слава Богу, пока еще не до дна. Началась война, попал на фронт, потом ранение, снова фронт - атаки, окопы, сырые блиндажи, шушуканье солдат, большевики, меньшевики, эсеры. Всех бы их сразу, без суда и следствия ставить к стенке, но распускали наверху слюни, не понимали, куда заведет либерализм и потакание всяким депутатам, думам и бульварным газетенкам. А тут и гром грянул - отрекся государь от престола! Такое пошло, что лучше и не вспоминать.
Читали, помнится, стишки Максимилиана Волошина:
Разгулялись, расплясались бесы
По России вдоль и поперек,
Рвет и крутит снежная завеса
Выстуженный Северо-Восток…
Нам ли взвесить замысел Господний?
Все поймем, все вытерпим, любя.
Жгучий ветер полярной преисподней -
Божий Бог, - приветствую тебя!
Вдуматься, так сущая глупость, беспробудная ересь, а поди ж ты, нравилось, подвывали, как собаки на луну, сползаясь в добровольческую армию. И опять кровопролитные бои.
В одном селе, только-только отбитом у красных, неожиданно встретил чудом выжавшего после тифа, похожего на труп Димку Сушкова - прапорщика из их бывшего полка. Тогда-то вдруг и родилась у Ромина мысль добыть себе новые документы - благо, все бумаги красного лазарета оказались у него в руках. Добыл, спрятал, еще сам не зная зачем и какую роль они потом сыграют в его жизни. Димка Сушков потом куда-то делся - может, контрразведка забрала, а может, сбежал, - снова начали жать красные и покатились полки Добрармии назад, аж до самого Крыма.
Там вроде бы снова ненадолго улыбнулось лучезарное счастье - на самый верх вынесло Петра Николаевича Врангеля, длиннолицего сорокадвухлетнего генерала с весьма занятной биографией.
Его предки были выходцами из Швеции, при Полтаве шесть Врангелей бились за Петра I и столько же за Карла XII. Дед Петра Николаевича - генерал-адъютант, в Кавказскую кампанию взял в плен самого Шамиля, а отец - Николай Егорович Врангель - был председателем Амгунской золотопромышленной компании, членом правления Биби-Эйбатского нефтяного общества и товарищества спиртоочистительных заводов, вице-председателем акционерного общества "Сименс и Гальске", и славился как крупный коллекционер всяких заморских редкостей и антиквариата.
Широко шагал мужчина, вперед глядел, потому сына своего Петра отдал учиться не куда-нибудь, а в Горный институт, выпускники которого приравнивались во всех правах с военными, имели свою табель о рангах - титуляцию - и получали, прямо скажем, очень приличное образование, как техническое, так и гуманитарное.
В офицеры Петра Врангеля произвели по экзамену из вольноопределяющихся. Юнкерской подготовки он не имел, но стараниями отца попал служить сразу в лейб-гвардии казачий полк. В японскую войну стал хорунжим второго Аргунского полка Забайкальского казачьего войска, потом окончил Академию Генерального штаба и в Мировую уже командовал первым Нерчинскии казачьим полком, входившим в Уссурийскую дивизию, действовавшую под командованием генерала Крымова в Карпатах.
Некоторое время Врангель служил флигель-адъютантом последнего российского императора Николая II, но, здраво разобравшись в дворцовой обстановке и хитросплетениях придворных интриг, почел за благо убраться опять в действующую армию и попросился на Румынский фронт - царь произвел его в генерал-майоры и дал бригаду. Вскоре новоиспеченный генерал принял Уссурийскую дивизию, оставшуюся без командира после назначения Ершова на корпус.
У Деникина Врангель командовал первой казачьей дивизией. Дивизию эту принял от него давний приятель по Академии генерал Шатилов, которого Петр Николаевич всегда запросто звал Павлушей, а вскоре сделал начальником своего штаба.
Отец Ромина некогда поддерживал доброе знакомство с Николаем Егоровичем Врангелем, и Ромин-младший, поразмыслив, решился обратиться непосредственно к "Пиперу", как прозвали в гвардии барона Петра Николаевича. Письмо передал с надежным человеком, и вскоре его вызвали в штаб.
Ставка Врангеля в Крыму размещалась в доме бывшего великого князя Алексея Александровича, генерал-адмирала флота, к тому времени, на свое счастье, уже покойного. Поручика Ромина принял сам барон - высокий, широкоплечий, с длинным бледным лицом. На шее у него висел "Владимир с мечами", а на черкеске был приколот над газырями офицерский Георгий четвертой степени, маленьким белым пятном выделявшийся на траурно-черной ткани. В кабинете находился и генерал Думбадзе, занимавший при царе пост коменданта Ялты.
- Нужны надежные офицеры, - раздвинув в приветливой улыбке тонкие губы, без лишних предисловий сказал барон. - Вы знакомы с Богнаром или Гаевским?
Поручик Ромин знаком с ними не был, но знал, что они руководили контрразведкой.
- Сдайте дела и поступайте в их распоряжение, - вяло махнул рукой Врангель. - Но я всегда хочу надеяться на вас, поэтому не потеряйтесь, а я не забуду. Идите!
Заниматься в контрразведке Ромину пришлось кораблями, на всякий случай подготовленными к эвакуации. Их было порядка ста шестидесяти. Покоя не оставалось ни днем ни ночью, а тут еще двадцать восьмого октября двадцатого года началось широкое наступление красных. Второго ноября белым войскам нанесли тяжелое поражение, с седьмого на восьмое начался штурм Перекопа, а пятнадцатого ноября Вторая конная армия красных под командованием славного сына донского казачества бывшего войскового старшины Филиппа Миронова вошла в Севастополь. Вместе с конниками в Крым ворвались банды Нестора Махно.
Ромин в это время уже качался на волнах в каюте переполненного беглецами парохода, не забыв прихватить нужные бумаги и кое-что из ценностей для прожития на чужбине.
Из Турции флот барона отправился в Бизерту, а сам Врангель устроился в Топчидаре - дачном пригороде Белграда. Ромин же попал в Болгарию, под команду свирепого генерала Александра Павловича Кутепова. Особенно поручику не нравилось, что в Велико-Тырново по улице Девятнадцатого февраля, в доме номер семьсот один располагался военный суд. Приговор у него всегда только один - смертный, а для недовольных рядом, в Севлиево, стояли на квартирах дроздовцы под командой Туркула - двадцатисемилетнего черноусого гиганта, прыгнувшего во время Гражданской войны из штабс-капитанов прямо в генералы.
Разные мысли одолевали Ромина, деньжата кончались, все чаще он поглядывал на припасенные бумаги, как его вдруг вызвали и направили прямиком в личное распоряжение самого барона.
Раньше поручик от толковых людей не раз слышал, что Врангель сумел заполучить сокровища Петербургской ссудной кассы, наскоро эвакуированной в семнадцатом году в город Ейск, а оттуда, по указанию командующего войсками юга России Деникина, переправленной в югославский порт Катарро. Слышать-то слышал, но никогда и предположить не мог, что не только увидит пресловутые сокровища, но и будет держать их в руках, мять и корежить золото, готовя его к перепродаже. Среди ценностей оказалось не только золото, но и редкие картины известных мастеров, дорогой хрусталь. Там же находились и солидные запасы серебра Петербургского монетного двора.
Семьдесят ящиков серебра, по пятнадцать пудов каждый, купили у барона англичане. Американцы взяли семьсот ящиков золотого лома - только ломом, таково их безоговорочное условие, - потому и понадобились для превращения изделий в лом надежные офицеры из контрразведчиков, которым барон доверял.
У Врангеля опять появились бешеные деньги, а Ромин сурово задумался над своей дальнейшей судьбой - так ведь и вскорости ликвидировать могли, чтобы не сболтнул кому случаем про сокровища и куда они теперь поплыли: сам работал в контрразведке, знает, что почем. И он сбежал.
Пошатавшись несколько месяцев по Франции, направил свои грешные стопы в Германию, где под Мюнхеном, в имении майора Кохенгаузена, тихо жил известный генерал Петр Николаевич Краснов, участвовавший в семнадцатом году в неудавшемся мятеже Крымова-Керенского, отпущенный красными под честное слово больше не воевать, вернувшийся на Дон и собравший там в восемнадцатом году в Новочеркасске "Круг спасения Дона", который избрал его атаманом Всевеликого Войска Донского, взамен генерала Каледина. А рядом тогда терлись немцы, с которым Краснов поддерживал тесную дружбу.
Как бывший казачий офицер и член Российского общевоинского союза, Ромин надеялся получить у генерала помощь и поддержку. Получил. Правда, Краснов быстро установил, что Ромин на самом деле не кадровый казачий офицер, а трансформировался из пехотинца в кавалериста только на некоторое время волею военных судеб, но все же дал ему рекомендательное письмо к деятелям "Союза офицеров армии и флота", располагавшегося в Данциге.
"Союзом" заправляли бывший царский генерал Лебедев и генерал Глазенап. Активным функционером союза являлся сменивший добрый десяток цветов знамени лозунгов, широко известный глава армии дезертиров Станислав Никодимович Булак-Балахович, опустошавший набегами своих банд территорию молодой Советской России. Поручик Ромин генералу Глазенапу понравился, и он оставил его в Данциге.
Связи у господина генерала оказались самые разнообразные: теснейшие - с немецкой разведкой, немедленно взявшей на заметку Ромина, хорошие - со вторым отделом штаба латвийской буржуазной армии, теплые - с бароном Фирксом и месье Барби, представлявшими интересы французской разведки, приятельские - с неким господином Судаковым, помощником военного атташе Англии в Латвии и, через него, подобострастные - с сэром Уинстоном Черчиллем, к которому Глазенап ездил на поклон в Лондон.
В старом Двинске, названном местными жителями Даугавпилсом, у "Союза" имелось "окно" на границе, и Ромин частенько провожал туда людей. У него появилось широкое поле выбора - кому подороже продаться, под полу чьего сюртука сунуть голову, ища денег, защиты и устраивая дальнейшую судьбу. Прикидывая так и эдак, поручик наконец сделал ставку на немцев и сначала считал, что не прогадал: они пригрели, убрали из Данцига, помогали, а потом сунули сюда, в Россию. Как он не хотел этого, но знал - отказ означает конец.
Вот и пригодились подлинные справочки и мандатики, собранные среди документов красного госпиталя, захваченного в той деревне, где так неожиданно встретились с Димкой Сушковым. Ромина забросили в Западную Белоруссию, оттуда после ее освобождения он перебрался глубже в Европейскую часть России, благо документы были в порядке, национальность русская, а о судьбе Сушкова он узнал каким-то случаем и почел за благо не навлекать на себя подозрений, пытаясь выяснить подробности его ареста.
НКВД - организация серьезная. Это Ромин уяснил для себя раз и навсегда, а потому совершенно незачем светиться, расспрашивая о взятом ими Димке, на которого он, честно признаться, рассчитывал.
Ромин, принявший фамилию Федулова, жил тихо, выжидая условного сигнала от хозяев. Войну встретил восторженно, даже напился втихаря на радостях и хвалил, безудержно хвалил себя за то, что не промахнулся, поставил именно на ту лошадку. Что Англия и Франция? Пыль под немецкими сапогами! Британцы, подобно побитым псам, поджав хвосты, драпали из Дюнкерка, а над равнодушно-гордым к эмигрантам Парижем развевается полотнище со свастикой, да и только ли над Парижем?
Мелькнула даже шальная мысль: не податься ли ему в Петербург, не узнать ли там о судьбе матушки барона - Марии Дмитриевны Врангель? Слышно было, что она пристроилась при большевиках смотрительницей в музей имени Александра III. Такие старухи, особенно из скандинавских баронских родов, на диво живучи, может, еще тянет старушенция, скрипит помаленьку?
Но потом возбуждение улеглось, и он с еще большим нетерпением стал ждать, когда немцы войдут в Москву - уже пали Минск, Вильнюс, Рига, Смоленск, Киев! В октябре сорок первого Ромин радостно потирал руки - скоро, уже скоро, недолго осталось мучиться, но произошло нечто страшное: немцы дрогнули, потом сломались и покатились назад.
Ромин с ужасом слушал радио - неужели и Гитлеру суждено разделить трагическую судьбу Наполеона? С одной стороны, очень приятно, что русские бьют и гонят проклятых немцев, с которыми и он тоже когда-то воевал, а с другой стороны - это побеждают иные русские, чуждые и враждебные. Вот и получается - одних предал, но и другим своим до конца не стал.
В сорок втором его отыскал усатый неприятный мужик по фамилии Скопин. Назвал пароль, передал рацию и задание. Тогда Ромин понял, что надо было в начале войны не хлопать в ладоши и водку жрать, а убираться подальше, так чтобы его следов не могли обнаружить ни те ни другие, поскольку ему оказались, в конце-то концов, чуждыми все. Уехал бы в эвакуацию, а там забрался еще глубже, спрятался еще надежнее - так нет, хотелось видеть, как немцы войдут в Москву. Дурак!
Убить Скопина, пришедшего от немцев, Ромин не решился. И вот теперь мотайся вместе с ним в одном служебном купе из Москвы на Урал и обратно, выстукивая в эфир позывные и торопливо передавая шифровки. Накроют их когда-нибудь, ей-богу накроют!
Папироса давно потухла, из щели немилосердно дуло - наверное, убирая антенну, он забыл плотно прикрыть окно или засуетился, потому как нервишки все чаще и чаще сдают… Храпел на полке усатый Скопин, мерно поднималась в такт его дыханию черная железнодорожная шинель, укрывавшая грудь и ноги напарника, пришлепывали губы с запекшейся в углах рта слюной, веки во сне мелко вздрагивали, и на поросшей волосами шее пульсировали крупные, как веревки, артерии.
Качало вагон, качалось пламя свечи в фонаре, тени скользили по лицу Скопина, а Ромину неудержимо хотелось сдавить руками его пульсирующие на шее жилы, ощутить, как хрустнет под пальцами горло, как задергается тело прощающегося с жизнью напарника. А потом выбросить на ходу рацию в снег и спрыгнуть самому. Чемодан куда-нибудь под лед, сесть на другой поезд - и к чертовой матери!
А тот связной на Урале? К нему тоже есть нитка из-за линии фронта, надо тогда и его, как Скопина, который тоже, вроде Ромина, принявшего имя Федулова, может оказаться совсем и не Скопиным. Того, связного на Урале, убрать проще - при встрече завести в глухое место и выстрелить в упор прямо в сердце. Никто и не услышит, а труп зарыть в снег: к весне начнутся метели, снегом занесет прилично, а потом пусть себе оттаивает на здоровье. Тогда до этого Ромину никакого дела уже не будет.
Искать на Урале Ромина не смогут - он сядет после убийства в поезд и укатит. Пусть мечутся - подумаешь, пропал человек! А вот тогда-то и придет черед кончить Скопина, и все концы окажутся отрублены.