Нет, правда, отказаться от семьи, от материнства, а чего ради? Ну, так-то спросить напрямую: а чего ради? Да, это исключительно несовершенство человеческого сердца. И тут ничего не поделаешь.
На прогужу они выходили только вместе. Сравнительно молодая красивая женщина и девушка-толстушка в очках с очень толстыми стеклами и загадочной скользящей улыбкой. У девушки отчего-то под носом всегда висела капля, и она снимала эту каплю рукавом и с громким шмыгом.
Но с каким восторгом, если не сказать, сияющей любовью смотрела девушка на красивую женщину, и какое это счастье, что она имеет право называть ее мамой.
Дальше нет. Художник из Дома культуры с кем-то там сговорился, и Валя почти два года ездила в художественное училище. Нет, взять ее не можем, пять классов есть пять классов, но вольное посещение разрешаем.
Все было как раз непросто. Несколько раз Мария Евгеньевна возила Валю: вот мы доходим до электрички, вот входим в метро, теперь считай столько-то остановок, выходим, и по этой вот улице идем прямо до училища.
Валя путь запомнила, ездила самостоятельно, но если бы, к примеру, метро по какой-то причине не работало, иным путем добраться до училища она не смогла бы. А развернулась бы и поехала домой.
Мария Евгеньевна встречала Валю на платформе. Ну да, все повторяется, сперва ее встречала Елена Андреевна, теперь она встречает Валю.
Пожалуй, Мария Евгеньевна была не из тех, кто считает, что все исключительно в руках Божьих. Она, видать, догадывалась, что под лежачий камень водичка потечет едва ли.
И когда один из учителей Вали сказал, что молодежный журнал иногда выставляет картинки молодых художников, Мария Евгеньевна сразу согласилась показать Валины картинки.
Вот в кино и в книгах рассказывают про художников: голодают, в нищете пьют водку, а когда помрут, тут-то их заметят и начнут расхватывать их картинки.
С Валей было не так. С Валей было как раз наоборот. Ее заметили сразу. Журнал устроил выставку и напечатал статью про Валю. И Мария Евгеньевна очень этим гордилась и показывала журнал и соседям, и на работе. Кто читал статью, рассказывает, что там объяснялось, что никто и никогда не начинал так рано и так резво, в картинах Вали очень много света, и в этом она похожа на какого-то французского художника. Мария Евгеньевна объясняла соседям, что это был очень хороший художник, он, представьте, однажды отрезал себе ухо, а когда то место, где прежде было ухо, перевязали, сел и нарисовал себя, вот как раз с перевязанным ухом.
Правда, те из соседей, кто видел Валины картины, уверяют, что это мазня, так и я, да и всякий может, но ведь сейчас время набекрень: чем непонятнее, тем лучше.
Вот сейчас пойдет короткое (а оно почему-то всегда короткое) время их счастливой жизни.
Одну картинку купили прямо на выставке. Заплатили бешеные по тем временам деньги - тысячу рублей. И соседи возмущенно говорили друг другу: надо же, девочка не самого высокого полета ума за два-три дня мазюканья отхватила столько, что мне надо полгода пахать, и это при том, что у меня порядок с нормальностью головы.
Больше никогда Мария Евгеньевна про Валины заработки не говорила, и это правильно: зачем сердить людей?
Потом еще какие-то выставки были - и с другими художниками, и отдельно Валина.
Можно прямо сказать, несколько лет жили они счастливо. Валины картинки помаленьку раскупались (ну да, именно помаленьку, это ведь не хлеб и не сахар, это товар штучный и дорогой), жили они никак не бедно.
Но главное - любили друг друга. Как одной веревочкой повязаны.
Пример. Жаркое лето. Самое время для Вали много-много рисовать. Она и рисует в парке - с утра до вечера. А Мария Евгеньевна сидит на лавочке под летним зонтиком и книгу читает. При ней сумка с едой и термос. Валя, пора обедать. И перекусят. И снова каждая занята своим делом: та рисует, та книжку читает.
Можно представить себе, что Валя рисовала, как, к примеру, птичка поет, и не гордилась своими результатами, птичка ведь тоже не гордится своим пением, Мария же Евгеньевна гордилась успехами приемной дочери, всем про них рассказывала, и это можно понять: поверила в девочку, полюбила ее, жизнь собственную строила как раз вокруг девочки и не ошиблась. Результатами можно гордиться, и она, конечно же, гордилась.
Да, несколько лет они были именно счастливы. А потом - все! - обвал. Как бы Высшее Существо сказало: я дал девочке знак, отличие от всех прочих людей, но на не слишком долгий срок. То ли картинок надо нарисовать примерно вот столько, чтобы их не было слишком много, то ли, вообще-то говоря, хорошего помаленьку. Как в смысле знака, так и в смысле счастья.
Однажды Валя исчезла. Пропала. Как растворилась.
Но подробнее. Несколько молодых художников, с которыми Валя училась, не забывали ее, приезжали в гости. Не потому, пожалуй, что с ней так уж интересно разговаривать, а потому, пожалуй, что интересно посмотреть ее новые картинки (ну, о Вале уже много писали и говорили).
К тому же это удобно. Свежий воздух, погуляют по парку. Зимой катались на лыжах. Опять же удобно. В тепле переодеться, с мороза пообедать и в обратный путь. А осенью пару раз в год ходили за грибами. Причем без Марии Евгеньевны, ну молодежь ведь. Но всякий раз Мария Евгеньевна строго предупреждала: Валю от себя не отпускать, она в пространстве, как и во времени, неважно разбирается. И за Валей кто-нибудь обязательно присматривал. И несколько лет все было нормально.
Но разве уследишь, если сверху подан знак - хорошего помаленьку. И однажды Валя исчезла. Ну, пять минут назад видел ее вот на этом месте, на два шага от полянки отошел, посмотрите, взял два белых и один красный, а Вали уже нет.
Ищут, кричат - нет человека. Вот полянка, вот болотце, а Вали нет. Искали до вечера. Нет Вали. Как испарилась. Или в болотце утонула.
Но как сказать об этом Марии Евгеньевне? Как-то уж сказали. Ну, что с ней было - ладно. На следующее утро все снова поехали искать. Вот полянка, вот болотце. Решили, видать, утонула. Но ни корзинки не оставлено, ни платочка, ничего. Да вы что, у нас ведь не Белоруссия, не шумел сурово брянский лес, наши хилые болота не могут человека проглотить так внезапно, что он и крикнуть не успеет.
Мария Евгеньевна спросила опытного грибника, можно ли утонуть в наших болотах; можно, ответил тот, но если захотеть, вот я бы в этом случае выпил бутылку водки, прыгнул бы в болото, и меня бы никто никогда не нашел.
Но это соображение, что Валя добровольно прыгнула в болото, все разом отбросили. Да ведь она жила счастливо, а кто ж это, интересно знать, добровольно уходит от своего счастья.
С другой стороны, не волки же ее съели, в самом деле.
Мария Евгеньевна объясняла себе (да и всем), что Валя, видать, заблудилась и, пожалуй, вышла в какую-нибудь деревню, а обратного пути до родного дома не знает.
И Мария Евгеньевна ездила по деревням вокруг леса и искала свою Валю.
Дважды давала объявление по телеку: вот исчезла молодая женщина, лет столько-то, куртка такая-то. Но ничего.
Все смирились: Валя утонула в болоте, другого объяснения не было. Нет, правда, если даже случайно попала в дальнюю какую деревню, не будет же никто кормить лишний рот. Даже если адреса своего не знает (такое как раз могло быть), но имя-то и фамилию знает. Да зайди в ближайшую милицию, и там найдут твою мать, тем более были объявления о пропаже.
Нет, это даже и рассуждать смешно. Но все дело в том, что Мария Евгеньевна не верила, что Вали больше нет. Никак не могла смириться. А может, помаленьку крыша начала съезжать с положенного привычного места.
И вот высказывала предположения: то Валя живет в лесной сторожке, то села на электричку и уехала в другой район, живет в дальней деревне (такое могло быть, нет, не в смысле дальней деревни, а в смысле уехать не в ту сторону). Ясно одно: Валя непременно вернется, и я в этом не сомневаюсь.
Боже мой, в какие только чудеса люди не верят. Тут одна старушка всю жизнь ждала пропавшего на войне мужа. Да, но когда ей исполнилось девяносто лет, она вдруг сообразила, что муж ее все равно, пожалуй, не дожил бы до таких лет, и ждать его перестала. А перестав ждать, через месяц тихонько отлетела.
Значит, Мария Евгеньевна уверена была, что Валя вернется. А все прочие уверены как раз были, что Валя пропала навсегда. Однозначно! И новых картинок, соответственно, больше не будет. Вот сколько нарисовала, столько и есть. А у нас, и это каждому известно, кого крепко любят, так исключительно мертвеньких.
И когда Валя исчезла, начался большой спрос на ее картинки. И даже толстая книга, уверяют, вышла с картинками Вали. Очень, говорят, красивая книга. Но! Мария Евгеньевна продавала картинки очень мало. Отказывала иностранцам: Валина работа принадлежит родине. Отечественные музеи - другое дело. Пусть дальние, но там Валины картинки будут висеть на стенах, а не пылиться в подвалах.
Ходила на работу, но была молчалива и печальна и как-то враз постарела - ну да, хоть и подогреваешь себя некоторой надеждой, но горе есть горе, и без любимого человека ты все равно стареешь.
Валину мастерскую она превратила как бы в большой шкаф, в нем деревянные стояки, а на них картинки. И если приходили посетители, Мария Евгеньевна раздвигала дверцы шкафа и показывала картинки. Покажет, поставит на место.
Ну, а теперь конец этой истории. Печальный конец, чего там. Однажды два грабителя - это установила милиция, что именно два, - пришли к Марии Евгеньевне, усадили на стул, связали руки, заткнули рот. И на ее глазах начали вырезать из рамок Валины картинки. Рамки бросают на пол, картинки скатывают. Что характерно, на глазах Марии Евгеньевны. Видать, именно этого не выдержал ум Марии Евгеньевны, что вот так нагло у нее на глазах обращаются с Валиными картинками. Видать, в тот момент она и сообразила, что Вали больше нет. Можно такое представить? Можно!
Бандиты ушли, оставив Марию Евгеньевну привязанной к стулу. Хорошо, оказались человеколюбцами: тряпку изо рта вынули. Иначе женщина умерла бы привязанной к стулу.
Соседи услышали долгий протяжный стон, нет, не стон, а надо сказать точно - вой. Безостановочный. Часами. Ну, уж кто открывал дверь - неважно. Милиция, то-се. Но дело в том, что вой не прекращался и при посторонних людях. И тогда Марию Евгеньевну увезли в больницу.
Где она почти все время и находится. Когда ей становится лучше, ее отпускают, месяц-другой она тихо сидит дома, иногда выходит в магазин и даже в парк, но помаленьку, видать, возвращается соображение, что Вали более нет на свете, и тогда возобновляется вой. Сперва тихий, как постанывание, а потом громкий и непрерывный, и Марию Евгеньевну увозят.
Что характерно, внушения докторов и знакомых, что хотя Вали нет, но картинки ее остались и где-то они светятся, и даже сияют, и слепят глаза, на нее не действуют. Видать, ей нужны не так даже картинки, как сама Валя, толстая неопрятная женщина, вытирающая рукавом шмыгающий нос.
Царевна-лягушка
Чего только человек не умеет делать! Буквально все! Абсолютно все!
Но по порядку. Алла Андреевна - инструктор районного Дома культуры, и она отвечает за работу с самодеятельными людьми. Нет, не за тех, кто поет и танцует, нет, она отвечает за умельцев. К примеру, человек рисует, но исключительно для себя, то есть он художник и домашним, конечно, говорит: я - художник, но непременно добавляет: я нигде не учился и рисую исключительно для себя.
Или же человек бродит по лесу и высматривает сучья ли, ветви, а потом их чуть подстрогает, покроет лаком, назовет лесными фантазиями, вот это лисичка, не правда ли, а это, смотрите, лесной царь.
То есть Алла Андреевна отвечала за работу с народными умельцами. В старые времена она устраивала выставки - самодеятельные художники, резьба по дереву, лесные умельцы, - в новые же времена выставки стали редкими, поскольку у людей, в том числе и у умельцев, изменились устремления, и они ищут не лесного царя, а что-либо более пропитательное.
Зарабатывает Алла Андреевна тем, что ведет платные курсы вязания, кройки и шитья, но зарплату получает - хоть и очень смешную - как раз за работу с народными умельцами.
И вот однажды к ней пришел старичок, лет так семидесяти, сухонький, шустренький и улыбчивый. Лицо морщинистое-морщинистое, ну да, человек всю жизнь прожил на воздухе, и морщинки у глаз были расположены так, что казалось, старичок все время улыбается. А может, он и, верно, все время улыбался.
И старичок сказал, что он всю жизнь делает чучелки и они у него очень красивые, но он ни разу никому их не показывал, а почему, а не знаю, стеснялся, а теперь, думаю, пора, всякое в жизни бывает (в смысле, а ну как помру), и надо хоть кому-нибудь показать эту красоту. А вы привозите нам, нет, никак нельзя, эти вещи хрупки, никак нельзя, я бы очень просил приехать в гости, это двадцать минут отсюда, пять остановок на автобусе, потом десять минут ходьбы, и мой домик почти у самого залива, очень прошу вас, трудно, знаете, всю жизнь работать только для себя, надо уже показать понимающему и культурному человеку, а вы, я узнавал у вашего начальства, человек именно понимающий, именно культурный.
Да, а чьи чучела вы делаете? Чучела лягушек, ответил старичок, и я вас жду в любое время.
Сумасшедший, подумала, понятно, Алла Андреевна, но рассказала про старичка своей подруге, методистке Дома культуры, придется ехать, сказала та, вот такие сухонькие и улыбчивые старички - самые жалобщики, он ведь уже к начальству сходил, не поедешь - телегу накатает, директор скажет: человек сам приходит, а вы его отталкиваете.
И Алла Андреевна поехала, нашла домик сразу: старичок все точно рассказал. Аккуратненький домик, аккуратненький садик, несколько ульев, на крыльце сидел старичок и что-то строгал, и он радостно и порывисто вскочил, и он залепетал, ой, как рад, как же я рад, и он крикнул хозяйку, и та вышла на крыльцо, радостно улыбаясь, и она до удивления была похожа на своего мужа, тоже сухонькая, улыбчивая и очень морщинистая. Но что поразило Аллу Андреевну - глаза хозяйки. Голубые-голубые, нет, не выцветшие, не ясное небо в сентябре - октябре, а молоденькие голубые глаза, как у старшеклассницы, которая буквально всему улыбается и от дальнейшей жизни ждет исключительно счастья.
Чаю с мёдиком, прошу, у меня свежие булочки, но Алла Андреевна строго отказалась, я по пути, абсолютно по делу, ждут люди в Доме культуры, так что у меня только полчаса.
Хорошо, хорошо, тогда прошу в мастерскую. Это была маленькая притемненная комнатка. И всюду - на шкафу, на полочках и на столе - были лягушки. Алла Андреевна сперва ахнула, а потом обомлела. Старичок гордо показывал ей свои работы. Вот лягушата идут строем, и на грудках у них маленькие красные тряпочки, а впереди горнист, и он так ловко вскинул руку с горном, что Алле Андреевне показалось: горнист сейчас заиграет побудку, старичок подошел к маленькому барабану, нажал кнопку, барабан изнутри осветился, и два барабанщика начали выбивать дробь.
А это наш акробат - старичок нажал кнопку, и лягушонок начал вертеться на турнике, да, там было еще немало чудес, а вот и главное чудо, сказала хозяйка, я его больше всего люблю, - это царевна-лягушка, видите, мы ей даже корону сделали, да, это было Божье чудо.
Всю ночь шел дождь, и рано утром я вышла на крыльцо и, не поверите, задохнулась от счастья, небо яркое, голубое, и лучи солнца ослепили меня, да, а сад уже ожил, и как же в то утро пели птицы, и я хорошо помню огромную каплю на зеленом листе яблони у крыльца (Алла Андреевна потом признавалась, у нее мелькнуло, а ведь старушка, пожалуй, стихи пишет, но слушать я не стану, скажу - не специалист), и как же легко дышалось, Боже мой, какое это чудо - сама жизнь, и на крыльце в лучах солнца сидела красавица лягушка, да, главное забыла, висела радуга, и своим земным концом она опиралась на эту красавицу, и царевна была ослеплена солнечным светом.
Не правда ли, красавица? Не правда ли, царевна-лягушка? И что удивительно, сейчас она красивее, чем тогда, при жизни. Потому что ее жизнь коротка, а у нас красивой она будет всегда. И это самое главное. И это всего важнее.
Журнал "Нева" № 7 (2002)
Об авторе
Дмитрий Натанович Притула (15 июля 1939 - 8 ноября 2012) - один из самых ярких прозаиков нашего времени. В том, что он незаслуженно мало известен, виноват, вероятно, излюбленный им жанр - короткий рассказ. Писатель обычно стремится заявить о себе романом, объемной формой, которая, кажется, самим размахом соответствует всеобъемлющему явлению жизни. Но это только кажется. Короткий рассказ - самый трудный жанр, требующий от писателя высокого искусства. Подобно тому, как в капле воды содержатся все химические свойства этой субстанции, рассказы Притулы вмещают знание скрытых законов жизни, тайных причуд судьбы, хитросплетений человеческих связей.
Стиль его повествования - сказ. В эту свою манеру Притула вложил горячность и человечность души. Простодушное изложение не напоминает маску, которой пользуются сказители (Зощенко, например). Постоянным внезапным обращением к собеседнику-читателю Притула завладевает вниманием, заражая своим сердечным интересом к перипетиям чужой судьбы. Невозможно оставаться сторонним наблюдателем. Как притягательны эти междометия, которыми автор вводит новые повороты сюжета! ("Да, что еще важно…"; "Да, но как же любовь?"; "Но! С матерью и отчимом Алеша жил неразлучно…"; "Нет, напомнить надо…"; "Ну, если разобраться… Но нет" и т. д.) Попробуйте, что-то рассказывая, начинать каждый абзац с междометия. Сразу почувствуете присутствие собеседника, и не где-нибудь в неизвестном пространстве и отдаленном времени ("глубокочтимый читатель"), а тут, рядом, и желание рассказать, убедить, поделиться.
В маленьком пригороде Фонарево, которое напоминает маркесовское Макондо из "Ста лет одиночества", разворачивается драма жизни с надеждой и разочарованием, трудом, радостями и болезнями. Отчасти это быт советской и постсоветской провинции, точный по хорошо узнаваемым деталям, отчасти - Бытие с большой буквы. Люди ведь одинаково плачут и смеются, болеют и умирают, любят, ненавидят и радуются жизни - в Фонарево так же, как в Дании или Италии.
Разнообразие сюжетов и персонажей рассказов Притулы удивительно. И что еще интересно: о самых горьких вещах Притула умеет говорить, не теряя чувства юмора.
Живые, остросюжетные рассказы, в которых лирика и юмор шествуют рука об руку.
В прозе последних десятилетий привычным средством привлечь читателя стали экзотические сюжеты, эротические сцены, уголовщина. В этих сильно действующих уловках тонет реальное, тихое, но от этого не менее острое, хочется сказать - простое, но нет, как раз непростое человеческое чувство. Притуле удалось вывести его на свет божий, и это поистине удивительно: трудно его высвободить из повседневности, еще труднее описать, не впадая в штампы. Та последняя прямота, которая здесь требуется, проистекает из высокого искусства, владения стилем, композицией, формой. Ведь короткий рассказ, как уже сказано, - самый сложный прозаический жанр. Везде, где читатель прозревает заранее замысел автора, складывается впечатление, что нас ведут известными путями, и только там, где неожиданность и эффект присутствия в чужой жизни кажутся необъяснимыми, проза достигает доступных искусству вершин. Большинство рассказов Дмитрия Притулы таковы.
Елена Невзглядова
Журнал "Нева" № 1 (2013)