Глава восьмая
ДЕКАБРЬ 1991 ГОДА
В ноябре 1991 года в Москве побывала с визитом делегация моджахедов во главе с лидером Исламского общества Афганистана Б. Раббани. Его поездке в Москву предшествовала драматическая сцена в штаб-квартире Объединенного разведуправления в Исламабаде, когда другому афганскому авторитету, С. Моджаддеди, было отказано в праве возглавить эту делегацию. Спор С. Моджаддеди с пакистанцами, которые считали его слишком умеренным и склонным к налаживанию добрых отношений с Москвой, завершился ожесточенной словесной перепалкой и разбитым стаканом, которым раздраженный афганец ударил о стол.
Достигнутые во время визита Б. Раббани в Москву договоренности о создании совместной комиссии и об обмене списками пленных фактически не были реализованы. В ходе последующих контактов в Тегеране и Исламабаде моджахеды по-прежнему добивались, теперь уже не от советской, а от российской стороны, отказа в поддержке Наджибуллы, не вернули пленных и добавили требование о выплате репараций за нанесенный Афганистану ущерб с 1979 по 1989 год.
Иджаз терпеть не мог Мангала. Полевой командир Мангал, в недавнем прошлом обычный сельский староста, пробегав несколько лет по горам с "Калашниковым", был замечен самим Хекматияром за толковость и лихость в боях с "шурави", приближен, а затем назначен им на место политического советника, однако по своим повадкам и разговору так и остался заскорузлым деревенским мужланом. Мангал сам болезненно ощущал, что явно проигрывает советнику Раббани Иджазу в образовании, манерах и опыте ведения политических интриг, и сейчас, сидя напротив него, стеснялся своего грубого и хриплого голоса, злился и поэтому говорил все громче и сбивчивее, не давая Иджазу вставить ни слова.
Иджаз, в доме которого и происходил этот разговор, с приятной полуулыбкой на устах терпеливо выслушивал рассуждения Мангала о предстоящем приезде в Исламабад представителя российского правительства, генерала Ручкина. Время от времени Иджаз согласно кивал головой в белой молитвенной шапочке, плотно облегавшей его обритое темя, и довольно щурил слегка вытаращенные злые глазки, словно маленький котик, только что удачно закусивший вкусной мышкой. Иджаз, который уже несколько лет трудился на политической ниве, выполняя доверительные поручения Раббани, изрядно поднаторел в искусстве ведения тонкого разговора и деликатного обращения и сейчас презрительно, но умело, не подавая вида, наблюдал за простоватым Мангалом.
"Скотина!" - с отвращением подумал Иджаз, когда Мангал в пылу разговора, напрочь забыв о застольном этикете, к которому он сам с таким трудом и упорством приучал себя с тех пор, как переехал из Афганистана в Исламабад, стал сладострастно скрести шершавыми пальцами босую и не вполне чистую ступню левой ноги. - "Хорош политик! С утра, надо полагать, на себя целый флакон французских духов вылил, а ноги-то! О, Аллах! С кем только мне приходится иметь дело! А говорит - как будто погонщик ослов на базаре".
Улыбнувшись еще слаще в ответ на очередную бурную тираду Мангала, Иджаз поманил пальцем выжидательно устремившего корпус вперед слугу, велел налить зеленого чаю с кардамоном, а сам плавным жестом показал Мангалу на блюдо с печеньем и сладостями, пригласив:
- Берите, берите, пожалуйста. Кушайте!
Пробурчав слова благодарности, Мангал, плохо поевший с утра, охотно подцепил с подноса несколько печений, быстро прожевал, глотнул и открыл рот, собираясь сказать еще что-то, но Иджаз ловко подсунул ему здоровый кусок вязкой халвы, который надолго прервал словесные излияния энергично задвигавшего челюстями Мангала.
Воспользовавшись долгожданной паузой, Иджаз решил держать ответную речь и для вдохновения покосился на висевший на стене большой фотографический портрет своего патрона Раббани в роскошной позолоченной рамке. Еще несколько таких же портретов, предназначенных для вручения почетным гостям, лежали аккуратной стопкой на полу рядом со шкафом с богословскими книжками, которые набожный и тщеславный Иджаз выставил напоказ в знак своей учености. Вождь на портрете пытался придать своему лицу степенную глубокомысленность и отеческую доброту умудренного годами и измученного праведным образом жизни престарелого исламского патриарха, однако быстрые хитрые глаза и бесстыдно румяные щеки порядком портили всю картину. Иджаз невольно вздохнул, вспомнив, что сегодня вечером ему придется докладывать о беседе с Мангалом своему хозяину, который был вовсе не так добр, как изображал это на портрете, но по временам просто свиреп, и начал говорить чуть слышным шепотом. Эту манеру разговора Иджаз усвоил, побывав на днях с делегацией моджахедов в Москве и понаблюдав за министром иностранных дел России Козыревым. Поначалу от отчаянных усилий разобрать хоть слово министра, который еле шелестел губами, у Иджаза что-то затрещало в голове и даже, как ему показалось, зашевелились уши. Затем, однако, освоившись с пришептыванием российского государственного мужа, Иджаз нашел, что такой способ доносить свои мысли весьма удобен. В самом деле, крупный политик может быть уверен, что его всегда услышат, и, более того, даже если ты городишь любой вздор, но очень тихо, то и тогда тебя будут вынуждены слушать с особым вниманием. Легко усвоив полезный опыт, Иджаз решил испробовать его на Мангале и заодно показать этой дубине, что уважающему себя человеку не пристало орать при деловом разговоре, будто подавая через горное ущелье команду отряду своих моджахедов, и раскачиваться при этом в экстазе на мебели, на которой сидишь. Иджаз, однако, перестарался и не учел грубого характера собеседника - Мангал удивленно воззрился на зашелестевшего хозяина, вытер липкую от халвы правую руку о край дивана, озадаченно поковырял пальцем в лохматом ухе и громко спросил, что это сегодня у уважаемого Иджаза случилось с голосом? Не переел ли он холодного мороженого или, спаси Аллах, не распух ли у него язык по причине какой-нибудь болезни? Мангал с трудом изобразил на своем бородатом лице тревогу и, цокая языком, озабоченно покачал головой.
Огорченный Иджаз немного покашлял, хлебнул чаю и соврал своим обычным голосом, что вчера-де слишком долго говорил со знакомым муллой на божественные темы, из-за чего сейчас у него побаливает горло.
- Впрочем, - добавил он, - это не помешает нашему разговору. Действительно, вы правы - мы должны в полной мере и к наибольшей выгоде для нас использовать приезд сюда русского генерала. Что для нас самое важное? Заставить Москву отказаться от поддержки Наджиба, вот что. Это будет не так просто сделать - Советского Союза больше нет, верно, но осталась инерция, которая будет побуждать руководство новой России следовать прежней политике, хотя бы какое-то время. Вы не понимаете, что такое инерция? Хорошо, сейчас объясню… - Иджаз с чувством собственного превосходства растолковал смысл красивого английского слова, которое он вставил в Тевою речь, чтобы лишний раз произвести особое впечатление своей ученостью на неграмотною Мангала. - Необходимо, чтобы период этой инерции был как можно короче. Нам надо чем-то поманить генерала, и наш мудрый лидер Раббани хотел бы предложить своему брату Хекматияру подумать о следующем - и у вас, и у нас есть немало русских пленных…
- Э, ну и что же? - нетерпеливо перебил Мангал. - Не думаете ли вы, что эти пленные для русских такая ценность, ради которой они бросят Наджиба?
- Нет, конечно. Сами по себе они для Москвы ничто. Дело в другом - их освобождение добавило бы Ручкину немало популярности у него дома. Это для генерала весьма важно - он рвется к власти, мнит себя будущим президентом России, а популярность в народе и в парламенте для этого вещь совершенно необходимая. Представьте, как на него будет смотреть общественность - заслуженный боевой генерал, воевал в Афганистане и, благородный человек, не забыл о русских парнях, которые томятся у нас в плену. Мы, когда были в Москве, это очень хорошо заметили, как и то, что генерал мнит себя тонким знатоком международной политики и афганских дел в том числе. Прекрасно! Пусть продолжает так и считать, а мы должны его в этом мнении укрепить. Он ведь говорил нам в Москве, что моджахеды - это афганский народ? Говорил! Ну, раз так, то пускай осудит Наджибуллу как узурпатора и коммунистического изверга, нас поддержит, а мы ему за это пленных пообещаем отдать.
- То есть поманим его, как осла морковкой? Неплохо, неплохо! - сообразил Мангал и с оживлением поинтересовался:
- А как насчет денег?
- Вы имеете в виду репарации за войну в Афганистане? И об этом скажем! Между прочим, доверительно сообщаю вам, - понизил голос Иджаз. - Наши пакистанские друзья хотят предложить русским - во время визита генерала или позже, как получится - отдать им пленных в обмен на большую партию оружия - где-то на миллиард долларов. Этим оружием они поделятся с нами, а мы пообещаем снять наше требование о репарациях. Пусть себе думают, а пленные посидят у нас, сколько нам будет надо.
- Что-то сомнительно! - заворчал Мангал. - Неужели он такой…
- Да, да, именно такой, - поспешил сказать Иджаз, чьему уху было бы неприятно грубое слово, которое явно собирался произнести Мангал. - Если все же этот вариант у нас с генералом почему-то не пройдет, то надо его заставить хотя бы еще раз заявить, что власть в Кабуле должна принадлежать нам. Этого будет пока достаточно. Отталкиваясь от этого, мы шаг за шагом будем наращивать давление на Москву, пока не добьемся своего. Главное, чтобы в это дело не влез бы их МИД или КГБ. Впрочем, к счастью для нас, генерал настолько уверен в своей мудрости, что слушать их все равно вряд ли станет.
- Очень хорошо! - обрадовался Мангал. - А пленные? Отдадим все же их или нет?
"Вот ведь тупица!" - подосадовал Иджаз и спросил:
- Зачем? Я ведь уже вам говорил - нам-то торопиться не к чему, а если и будем отдавать, то, конечно, не всех сразу, а по одному-два, чтобы постоянно разжигать у русских аппетит. А можем и вообще никого не отдать - нас ведь наши обещания ни к чему не обязывают, поскольку неверного обмануть не грех, и мы останемся чисты перед лицом Аллаха и пророка нашего Мохаммада, да пребудет его душа в мире.
* * *
На столе у Андрея Васильевича зазвонил телефон.
- Зайдите ко мне быстренько, - услышал он в трубке голос посла.
- Ну вот, - встретил посол Андрея Васильевича в дверях своего кабинета, - дождались наконец. Я только что из МИДа. Пакистанцы говорят, что генерал Ручкин приезжает завтра вечером в Лахор из Тегерана. С ним целых тридцать три человека, но, кажется, ни одного нашего мидовца нет. Впрочем, это понятно - Союз только на днях развалился, а с ним и МИД тоже… Все равно, могли бы нам как-нибудь сообщить, что делегация прибывает. Ведь это нешуточное дело - полномочный представитель правительства России едет, а мы об этом узнаем только за сутки, да и то от пакистанцев.
- Надо отправляться в Лахор, Виктор Иванович.
- Конечно, причем как можно раньше. Кстати, как вы думаете, под каким флагом его ехать встречать - советским или российским?
- Под российским, я полагаю, - сказал Андрей Васильевич. - Ведь Союза-то больше нет, а Ручкин - представитель России.
- А я посол чего? Послом России-то меня еще никто не назначал! Ладно, это детали. Встречаемся завтра в пять утра, у моей квартиры. Остальных я сейчас предупрежу, чтобы гостиницу нам заказали, а сами немедленно ехали бы в Лахор визит готовить.
* * *
Из предрассветной мглы донесся азан муэдзина, многократно усиленный мегафоном: "Аллаху акбар!"
- Воистину акбар, - пробормотал спросонья Андрей Васильевич. - Но зачем об этом так громко кричать?
Быстро собравшись, Андрей Васильевич через несколько минут был у квартиры посла, который уже нетерпеливо прохаживался у своего "Мерседеса".
Всю дорогу до Лахора Андрея Васильевича одолевали черные мысли. "Жили себе, работали и вдруг на тебе - Союз развалился, и генерал Ручкин тут же едет… Человек военный, наверное, суровый, да и вопрос-то, ради которого он едет, уж больно деликатный и на слуху общественности - пленные. Вот решит он, что мы, мидовские бюрократы, ничего здесь путного не делали, или просто ему не понравимся, то-то лихо нам будет. Ведь мы кто - осколок разбитого Союза, так что на снисхождение в случае чего рассчитывать не приходится. Что-то нас ждет?"
Вечером в лахорском аэропорту собрался весь посольский люд, приехавший встречать генерала. Народ явно нервничал - кто-то чересчур громко пытался острить, другие с побледневшими лицами держались в сторонке, не находя в себе тяги к общению.
- Вон, вот он, на посадку пошел! - замахал рукой в сторону взлетной полосы шофер посла Иван Иваныч.
Через несколько минут, оглушительно свистя турбинами, к зданию аэропорта подкатил огромный лайнер. По трапу вниз потянулась длинная вереница людей. Один из них, румяный молодец в очках, спустившись на землю, подошел к Андрею Васильевичу и, вместо приветствия, протянул ему здоровенную сумку.
- Возьмите-ка! Пусть ее доставят в штабной номер в гостинице.
"Раз с багажом таскается, значит, завхоз", - решил Андрей Васильевич и спросил:
- С кем имею честь? Вы завхоз?
- Я? Нет, я летописец. Вот, видите, - малый хлопнул рукой по видеокамере, которую держал на плече. - Визит буду снимать, понятно?
- Понятно. - Андрей Васильевич не смог скрыть своего удивления. - И летописец уже имеется? Вот что, возьмите вашу сумочку и отнесите ее вон туда - видите? - к автобусу, где багаж грузят.
Андрей Васильевич вместе с остальными двинулся к кавалькаде черных "Мерседесов", чтобы ехать в резиденцию.
- Андрей! Вы где ходите? - окликнул посол. - Вот это наш сотрудник, Андрей Васильевич, который будет с вами все время, как переводчик и так далее… - представил его Виктор Иванович генералу. - Я поеду на своем "Мерседесе", а вы садитесь вместе с нашим гостем и губернатором в головную машину - будете по дороге переводить.
Андрей Васильевич ринулся на переднее сиденье машины, в которую уже садились Ручкин и пакистанец, однако налетел на могучий корпус начальника охраны.
- Вы куда?
- Я? Да сюда, переводить…
- Сюда нельзя, это место для охраны.
- Ладно… - Андрей Васильевич отодвинулся в сторону. - Разговор с пакистанцем вы переводить будете?
- Эй, Игорь! - раздался баритонистый, с начальственной хрипотцой голос генерала. - Пусти его, а сам давай в другую машину.
Всю дорогу до дворца, повернувшись вполоборота к сидящим сзади, Андрей Васильевич переводил и рассматривал генерала.
"Хорош! - решил он. - Какой голос, осанка! А костюм с отливом! А усы до чего роскошные! Не зря во власть сходил - боярин, да и только".
Ручкин рассыпался перед губернатором в комплиментах.
- Ты переведи ему, переведи, что Пакистан - страна-сказка! - настаивал генерал.
"Насчет сказки - это явный перебор", - подумал Андрей Васильевич, но добросовестно перевел, пообещав себе, что завтра попробует рассказать генералу о Пакистане поподробнее.
В резиденции, после того как генерал отправился на покой, Андрей Васильевич зашел в столовую перекусить. В зале, увешанном портретами Великих Моголов, которые неодобрительно косились на засыпанный очистками от мандаринов стол, неторопливо ужинали все пять невысоких мрачноватых крепышей-охранников генерала.
- Приятного аппетита, - пожелал Андрей Васильевич. - Скажите, в аэропорту кто-нибудь остался самолет охранять?
- А чего нам там делать? - нехотя отозвался один из крепышей, лениво чистя очередной мандарин. - Там ведь и так пакистанцы охраняют…
Андрей Васильевич не стал спорить, а позвал начальника охраны, который после длительного препирательства заставил одного из своих подчиненных отправиться в аэропорт.
"Видел бы это начальник охраны Брежнева или хотя бы Горбачева. Его бы точно кондрашка хватила…" - подумал Андрей Васильевич и, решив больше ни с кем из делегации не связываться, отправился ночевать в гостиницу.
* * *
Наутро кортеж генерала Ручкина двинулся ко дворцу губернатора по центральному проспекту Лахора - широкому, ухоженному, обсаженному деревьями Мэллу. Генерал озирался по сторонам.
- Ты только посмотри, какая кругом красота! Не то что у нас. А это что за пушка там стоит? Зам-зама? Странное название. Кто, ты говоришь, о ней писал? Как? Киплинг? - Ручкин задумался. - Да, здоровая, однако наша Царь-пушка побольше будет. Вообще, Пакистан - это страна-сказка. А почему? Да потому, что у них порядок, а у нас бардак! Вот ты мне скажи, - обратился генерал к Андрею Васильевичу. - Что у них по исламу полагается за преступления - воровство, например?
"С какой стати он мне все время тыкает?" - подумал Андрей Васильевич и ответил:
- За воровство, согласно шариату, могут отрубить правую руку, а если не поможет, то левую ступню, а потом и голову. Впрочем, такие свирепые меры приняты только у пуштунских племен, но и там применяются крайне редко. А так-то пакистанцы живут по обычным нормам гражданского и уголовного права…
Последние слова генерал пропустил мимо ушей.
- Вот видишь, - обратился он к своему охраннику. - Потому-то у них и порядок! И нам так же надо. Чуть что - секир башка, и все тут! Вон, гляди, как у них здорово - красиво, чисто, каждый своим делом занят.
- Вообще-то этот район Лахора не показатель, - встрял Андрей Васильевич. - Здесь только богатые живут да правительственные учреждения размещаются, потому и чисто. Пакистан, надо сказать, страна очень бедная, да и в самом Лахоре такая грязь попадается, какой у нас отродясь не бывало. Народ здесь, особенно в бедных кварталах, живет в страшной нищете…
Генерал неодобрительно молчал. Отвернувшись от Андрея Васильевича, он ткнул пальцем в окно:
- Смотри, вон на дереве попугаи, точно как у меня, только поменьше.
Андрей Васильевич осекся. "Ну куда ты лезешь со своими рассуждениями, умник! - упрекнул он себя. - Сказано же тебе, что Пакистан - страна-сказка, а ты тут про грязь рассказываешь. Начальнику-то ведь лучше знать".
- Да, - продолжал генерал. - Я вообще очень люблю животных. Вот в Афганистане у меня была обезьяна. Так я скажу - такая одна на миллион попадается. Все с полуслова понимала, ну прямо как человек.
"Ага, совсем как твой телохранитель - очень умная и лично преданная, - неприязненно подумал Андрей Васильевич. - И чего только он в ней нашел? Небось обыкновенная макака, которых здесь что кошек в Марьиной роще".
Автомобили вкатились в посыпанную толченым красным кирпичом аллею губернаторского дворца. Огромный пуштун в алом сюртуке и тюрбане, из которого бодро торчал вверх высоченный плюмаж, почтительно распахнул дверцу автомобиля. Радостно улыбаясь, со ступенек дворца по красной дорожке сбежали несколько бравых пакистанцев.
В здании делегацию уже ожидали лидеры моджахедов, собравшиеся вокруг Раббани небольшим кружком. Маленький, розовощекий Раббани в плоской полосатой чалме что-то негромко, но энергично втолковывал худощавому, длинноносому Моджаддеди. Рядом с ними важно возвышался Хекматияр, облаченный в черный, до земли, бурнус, и неторопливо перебирал ухоженными толстыми пальцами бусины деревянных четок. В воздухе висел запах дорогих духов.
"А ведь Хекматияр здорово похож на того гордого верблюда, который один знал сотое имя Аллахово, - решил Андрей Васильевич. - А это что за старикан с лохматыми бровями и носом, как баклажан? Мохаммади? Да, кажется, он".