И еще через год я увидел такое же объявление, на побережье, в Штеттине, при мне расклеенное, с тем же "разыскивается". Значит, подумал я, не найден еще. И душа заболела. Где он, сын России? В каком чужом и злом месте живет, сражается и размышляет, пальцем унимая дергающийся на лбу нервик? Что с тобой, Петр Ильич? Отзовись! Встретимся!
Не встретились.
Анна Станиславовна пропала бесследно. Да и что остается от внезапно вспыхнувших и тут же погасших звезд?
Найти вдову Петра Ильича удалось через много-много лет.
Она схоронила уже третьего мужа и жалела его, сердечника и скромника. О втором отозвалась просто: пил. Работала в районном Доме культуры, махала коротенькими ручками, и дети послушно разевали рты, прихлопывая ладошками. Со мной она поначалу говорила строго, недоверчиво, сухо. Столько лет прошло, столько лет - могла ли она запомнить, посудите сами? Такая мысль проскальзывала в ее сетованиях на слабость человеческой памяти. Я думал: а был ли вообще этот брак? Мог ли он - и по закону, и по обычаю - связывать людей, солгавших друг другу, обманувших еще и власть, охотно посчитавшую эту ложь правдой? Ибо ни он, ни она не забывали: отметка в загсе только для анкеты, для заполнения графы в ней.
Сидели мы с ней в комнатке за сценой. Она постепенно теплела, воспоминания пошли погуще. Да, кое-какие деньги за него, Петра Ильича, получала, жила на них, пока деньги в цене были. А погиб он - тоже получала, но уже поменьше. Потом второй раз вышла замуж. Сложности кое-какие были - с признанием брака утратившим силу. Тогда-то и отдала она ту бумагу, о смерти Петра Ильича.
- Похоронку?
- Нет. - Она задумалась, - Не похоронка. Такая: на бланке, с печатями, подписями. Погиб при выполнении задания командования. Перед самой войной... Точно, перед войной. Похоронок тогда еще не было.
- Месяц не помните?
- Как же, помню... В начале июня 1941 года.
Детьми бог обидел, ни от одного мужа их не получилось. Зато сейчас у нее танцевально-хоровой коллектив.
- Фотографии не сохранилось... Петра Ильича?
- Нет.
И вдруг она поплыла, совсем размякла, заплакала. Всхлипнула, стянула с головы платок, осушила им глаза.
- Не знаю, что это на меня так накатило... Забыть бы надо. Я и забыла. Но в последние годы - винюсь и винюсь... Ну, знаю, что он там, под немцами, работал. Что там, у немцев, и погиб. И все думаю: не меня, а другую женщину выбрал бы - уцелел бы тогда? Именно меня встретил - не потому ли и погиб?.. Я чем виновата, чем?.. Немножечко ему оставалось, три месяца, вернулся бы, да не судьба. И умирал он тяжело...
Комнатка эта, за сценой, обклеена была фотографиями - дети, дети, дети...
- Вам что-нибудь известно о его последних днях?
- Сердцу известно... Очень я маялась в феврале 45-го... Все чудился он мне, звал меня, просил о чем-то...
И он, Петр Ильич, винил себя - за легкость, с которой обрек на одиночество малознакомую женщину, по рукам и ногам связав ее брачным свидетельством. Несколько строчек написал он - в этих строчках и было все то, что я назвал завещанием. Обстоятельства вынуждали Петра Ильича быть кратким, строчки писались по-немецки, ни одно имя не легло на бумагу. Виноват, прости - вот что выражали готические каракули. И далее: все то высшее, что есть над нами, не должно заслонять простейших обязательств, связывающих одного человека с другим и всех людей - с одним человеком.
По прошествии многих лет строчки эти читаются с восполнением и дополнением.