Но она не ушла, и так - в халате, с детским растерянным лицом, сыпля новости, трескучая, как птица, - осталась возле него на пороге дома.
VII
Да, многое изменилось в маленькой вчерашней Варе. Некая успокоенность остудила ее лицо. Зрелость заступила место юности, и по-иному, не в девической безотчетной горячности смотрели на мир быстрые когда-то, с ореховым отливом, ее глаза…
Они поднялись на мыс к круглой беседке с колоннами. Знакомо и неузнаваемо было все на этом берегу ее, Варина, детства. Сколько раз смотрела она снизу на недоступную беседку Сименсов! Нарядные женщины в светлых платьях появлялись в этой беседке. От беседки дорожка шла вниз к дому Сименсов. Это была синеватая дорожка из морского крупного гравия. Внизу возле пристани качались белые яхты. Рабочие старательно прокладывали эту дорожку, и в глубине сыроватой субтропической рощи до сих пор еще стоит родовой готический склеп. А в дачах - больших, двухэтажных, построенных для многочисленного сименсовского семейства, - ныне лаборатории звероводческой станции. И вместо яхт качаются в бухте моторные суда промысла. Даже здесь, на колонне беседки, осталась надпись: "Maria Theresa Symens" - легкой высокомерной девушки, которая в летнем светлом платье поднималась сюда и смотрела на сименсовский простор. Ничего не осталось от этого прошлого. Законные владетели пришли и заняли землю, возвращенную им по праву. Ничего не осталось от праздности, белых яхт, музыки, равнодушных цветов, - ничего, кроме дач, в которых сейчас в музейном порядке расставлены и развешаны чучела зверей, рога, черепа и скелеты, да мрачной усыпальницы Сименсов.
- Я спрошу вас прямо, и вы должны ответить мне прямо: зачем вы приехали сюда? Вы слишком много доставили мне горя в прошлом… вы не имеете сейчас права быть неискренним.
- Я и отвечу прямо: я хотел вас увидеть.
- Для чего?
Они сели на ступеньки беседки, изрезанной за эти годы именами. Море внизу в мраморной прозелени разбивалось о камни. Распластанные лиственницы сбегали под откос. Кунгас под двумя черно-белыми четырехугольными парусами медленно, как древняя посудина мореплавателей, выходил в море на лов. А дальше, за мысом, за сопками, вероятно, так же туманно, голубовато лежала Япония.
- Я виноват во многом, и возвращаться к этому сейчас бесполезно, - сказал Свияжинов. - Но все эти годы я справлялся о вас у каждого, кто мог только что-нибудь мне рассказать. Я стал много старше, - добавил он. - И многое проверил для себя заново. Скажу прямо: больше всего на Камчатке я вспоминал вас.
Ее ноздри слегка побелели и сузились.
- Я тоже стала за эти годы старше. В свое время вам ничего не стоило протянуть мне руку, и я пошла бы за вами… куда бы позвали, туда и пошла.
- Мне порассказали о вас многое, - сказал он вдруг. - Даже связали ваше имя с Яном… - Он ждал ответа. Она молчала. - Что ж, Ян отличный товарищ. Полезный работник. Но жизнь вот какая… - он широко развел руками, - а ведь это все вроде пчеловодства… так он и останется со своими оленями или еще с чем-нибудь в этом же духе. - Он встал, засунул руки за пояс, туго перетянувший его сильную фигуру, и прошелся по беседке. - Мне в жизни нужен разбег, Варя… хочу делать дела, достойные эпохи, в которую мы живем. Тут для одного хотя бы нашего края работы на целую жизнь хватит. Мне большие масштабы нужны. Работник я выносливый. На Камчатке не разложился и не обмяк, как некоторые. А ковыряться по пчеловодству - нет, не умею!
- Однако большие масштабы складываются именно из малых масштабов. Значит, и в малых масштабах надо работать хорошо.
Он постоял возле нее и сел снова рядом на ступеньку. Неужели этот медлительный латыш действительно пересек его дорогу? Он даже готов был забыть в эту минуту партизанские совместные годы.
- И все-таки предпочитаю большие масштабы… а там будет видно, кто прав!
Но по тому, как смотрела она, сощурясь, на море и как дрожали ее ресницы, он чувствовал, что не так-то уж безразлична для нее их встреча.
- Может быть, поговорить о другом? Могу рассказать о Камчатке…
Но разговор как-то завял. Свияжинов достал кисет и стал набивать свою обугленную трубочку.
- Так вот, если говорить о Камчатке, то главное там, что человек должен быть во весь рост. А жить не спеша, исподволь… таких людей Камчатка в год скручивает. Я в своей жизни натворил много ошибок, - добавил он, - но всё в открытую. Отвергайте меня с моими ошибками или цените с ними.
Он задымил трубочкой. Иначе, чем он ожидал, встретил его этот берег. Или он, Свияжинов, слишком разбежался, или жизнь пошла скучным деловым порядком. Поулеглись страсти, люди пообжились, поумерили чувства.
- И пчеловодство нужно, не спорю… но с пчеловодом мне тесно, как в запертой комнате. Что мне его ульи, когда я вижу весь край. С мировым будущим край! Край со своей собственной нефтью… сахалинская нефть через несколько лет удовлетворит всю его потребность в горючем. Морские суда пойдут по Амуру, который только несколько десятилетий назад считали не судоходным и даже не дающим выхода в океан. - Он загнул палец: - Своя нефть - это раз. Свой уголь - два. Сучанский уголь не хуже кардифского угля. Он малозолен и экономен. Свой лес - это три. Мы только едва затронули наши лесные массивы. Своя индустрия. Еще десяток лет, и мы не узнаем края. А главное - он перестает быть на отлете, окраиной. Его подопрут Урал, Ангара… металлургия Урала! Мы мальчишками, в сущности, входили во Владивосток. Тогда казалось: только бы сбросить противника в море - и все уже сделано. А теперь несколько иначе видишь с пригорка. Годы нарастили пригорок, ничего не поделаешь. Четверть дела сделано, три четверти впереди. Надо укрепить этот берег, поднять его, побороть его отсталость… прозвучать голосом новой истории там, где вековали колониальные нравы. Вот масштабы. Чтобы на весь Тихий океан социализмом пахло! Порабощенных народов здесь больше, чем колониальных завоевателей.
- А разве можно так сверху построить социализм… без того, чтобы начать снизу, с переделки человека? Для пчеловодства тоже придется засевать какими-нибудь особыми травами поля… чтобы знать, сколько может взять с них пчела и сколько может дать меду. То же, между прочим, и с нашей наукой: старая теория доказывала ограниченность природных запасов. А по-нашему, природные запасы могут быть увеличены человеком… та же рыбохозяйственная мелиорация. Перевозите икру и разводите мальков… а малек или пчела - одно и то же. Только это новый малек и новая пчела. И пчела должна лететь на то поле, которое для нее предназначено…
Он задумался. Говорила маленькая вчерашняя Варя. Тогда умела она только восторженно и впечатлительно встречать жизнь. Почему избрала она для себя столь почтенную, но скучнейшую науку о рыбе? Он с детства ненавидел все эти банки с препаратами в зоологическом кабинете гимназии. Длинные тощие рыбы с белыми глазами и распяленными зубастыми ртами, какие-то холоднокровные законы размножения, периодичность блужданий, рыбья кровь…
- Да, вы изменились за эти годы, - сказал он слегка озадаченно. - Конечно, социализму нужны и мальки… нужны и люди, которые будут этих мальков разводить. Но почему вы избрали для себя эту науку?
- Я тоже люблю наш край. А в этом деле смогу быть полезной, - ответила она сдержанно.
- Вы не сердитесь, Варя… но, право, меньше всего я мог думать, что в первый день нашей встречи мы заговорим о рыбохозяйственной мелиорации. - Он усмехнулся. Так непохоже было все на встречу, которую он ожидал. - На самом деле, представьте себе романиста, у которого герои в первый день встречи говорят о мелиорации… какой это был бы скучнейший роман! Расскажите мне, чем вы внутренне жили годы… - Он взял ее за руку. - Неужели я опоздал? Я не очень надеялся… скажу по правде. Но Ян… нет, Яна вы, конечно, придумали. Я у него в комнате как изюбрь… могу сломать креслице или задеть этажерку с энциклопедическим словарем.
- Вам нужно уехать, Свияжинов, - сказала она вдруг. - Дайте мне слово, что вы с первым же пароходом уедете.
- Да… завтра же во Владивосток, - пробормотал он бессмысленно. - Вы хотите, чтобы я уехал?
Она пожала плечами, и им не о чем стало говорить. Все шло по орбите, и ни слова о том, ради чего он приехал сюда. Минуту спустя они стали спускаться с горы. С прибрежной сопки быстро сползал на бухту туман. Не были уже видны ни рыбачьи кунгасы, ни строения промысла.
- Вы найдете дорогу к дому? Сейчас налево по этой тропинке.
Он задержал ее руку.
- Я все-таки еще вернусь. О главном все-таки мы с вами и не поговорили…
Ее легкие шаги поглотились туманом. Сырость душно лезла в самое горло. За поворотом в тени распадка стало холодно. Когда человек безразличен, не требуют, чтобы он сейчас же уехал. Нет, не все было сказано в этом ночном разговоре о мелиорации. Он стал подниматься наверх. Паукст ждал его: блистающие тарелки на столе, чистая скатерть, нарезанный хлеб.
- Водки ты, конечно, не держишь… а я иногда не прочь, сознаюсь. Камчатка приучила. - И, громыхнув пружинами, Свияжинов завалился в угол дивана. - Все у тебя аккуратно, в порядке. Энциклопедию держишь. - Он огляделся. - А я ничем обзавестись не успел… в сапожищах шагаю. Гляди, сколько я тебе глины нанес. - Впрочем, не без удовольствия оглядел он приготовленный ужин. - Сегодня переночую у тебя… а завтра с пароходом назад. На какую работу теперь меня двинут? В Москву, однако, я съездил бы!
Он перегнулся к столу, взял ломоть хлеба и жадно стал есть.
VIII
Ловцы набивались в помещение столовой. Пахло сыростью, ворванью, тузлуком, мокрой одеждой. Четвертый день кряду шел дождь. Микешин выжидательно оглядывал собравшихся. В прошлом году обещан был трестом клуб. Клуба построить не успели. Наскоро были сдвинуты в промысловой столовой столы. За таким же столом, покрытым лоскутом кумача, стоял сейчас Микешин. Постепенно - ловцами, работницами консервного завода, рабочими - наполнялся дощатый барак. За спиной председателя под лозунгами кооперации висела диаграмма задания и вылова. Снижаясь, уменьшаясь в объеме, шли зеленые показатели. Он постучал о стол карандашом. Его рябоватое длинное лицо было хмуро.
- Товарищи, предлагаю выбрать президиум из трех человек.
- Головлева! - крикнул озорной голос сзади. - Гаврилову!
- Я предлагаю в президиум от бригады научных работников товарища Стадухина.
- А на что он нам нужен? - с нарочитым пренебрежением сказал высокий мрачный засольщик в желтом клеенчатом фартуке. - Что он в наших делах понимает?
На него прикрикнули: "Ермаков, не пыли!" Президиум занял места. Молодая работница консервного завода Гаврилова, - Микешин покосился: "Хорошая девушка, умница", ловец из третьей бригады Шатилов - астраханский саженный рыбак, со всей семьей пришедший на новые земли, - Микешин покосился и на него: "Недоволен - и прав… ничего не скажешь", - и подергивающий свою бородку Стадухин.
Микешин снова постучал карандашом.
- Собрание экстренное и вот по какому поводу, - сказал он, выждав. - Промысел наш на позорном месте, товарищи. На самом позорном месте. Поглядите сюда! - Он полуобернулся к диаграмме. - Тут всё начистую по каждой декаде. Красный столб - задание, зеленый столб - вылов. Так вот, растет у нас вылов или падает? Вылов у нас падает, и недохватка по основному плану уже в сорок восемь процентов. А много ли осталось до конца путины? Если дальше будет так продолжаться, то мы провалим дело… провалим и не оправдаемся!
- Надо сначала рабочим жилища предоставить, а потом работу требовать! - крикнул тот же мрачный засольщик.
Его поддержали сзади: "В палатках живем! Из сырости не вылазим! Ребята в простуде!.." Микешин стучал карандашом по столу:
- Товарищи, всё по порядку!
"Чем нас кормишь! Ивася твоя вот где стоит!" Женские голоса надрывались: "На тухлой солонине стараемся! Давай сюда повара!" Откуда-то из-за кухонной перегородки выволокли молодого повара. Его безусое лицо было испуганно. Рябая работница, могучая астраханская женщина, трясла его за плечи:
- Зачем из тухлой солонины готовишь? Ты повар - ты должен отвечать. Разве кашу так готовят, как ты готовишь? Ложка в ней стрянет. А масло куда деваешь?
Занявшие было места, расположившиеся слушать заговорили, поднялись с мест, окружили президиум. Неистовствовали особенно трое: прежний высокий засольщик, могучая работница, продолжавшая трясти повара, и главный зачинщик всех ссор и недоразумений на промысле, огромного роста и силы - Матвей Головлев. Опершись о стол правой рукой, привыкший вести за собой других, он стоял перед Микешиным.
- Обожди, - сказал он, заглядывая ему в лицо своими красивыми и наглыми глазами. - Ты - управляющий… ты и ответственный. Нас сюда вербовали - нам что обещали? Длинный рубль, да дом под крышей, да мясо по фунту в день… вот что нам обещали! Мы десять тысяч верст отмахали, а что увидели? Ивасю снулую гложем да в палатках живем… осень, дождь, а мы всё в палатках живем!
Хмельной от своей речи и от внимания, с которым его слушали, выискивал он спокойные глаза председателя. Микешин выжидал.
- Если это толкучка или базар, так и запишем… а если это собрание - займите места и поговорим по-рабочему.
Его поддержали: "Правильно! Садись по местам". Задвигали скамейками, передвигая их ближе. Только, опершись рукой о стол, по-прежнему во весь громадный свой рост стоял Матвей Головлев. Микешин равнодушно отстранил его.
- Я, товарищи, сегодня управляющий промыслом, а вчера такой же рабочий, как и вы, - сказал он, ребром ладони как бы отмеряя сроки. - И так же вместе с вами чувствую все недохватки. Не хватает жилищ? Правильно, не хватает жилищ. Рабочие частью живут в палатках? Верно и это. Плохое снабжение? Правильно, плохо работает кооперация. Но мы ее подтягиваем, за снабжение мы боремся. За жилища мы тоже боремся. Нам в это лето должны были построить четыре барака… материал завезен, бревна лежат на берегу, есть стекло, имеется известь… а жилищ нет. В чем же дело? Не хватает рабочей силы. Край огромный, нужда в человеке большая, а человека нет. А почему нет человека? Кто в этом виноват, что нет человека? Вот кто виноват! - На этот раз он повернулся к Головлеву. - Эти люди для края - самые вредные люди. Они всегда недовольны, всегда шумят, всегда подстрекают других. Послушаем: чем он недоволен? Он, видите ли, за длинным рублем подался на Дальний Восток… а что это за длинный рубль? Хорошо, мол, платят за дальностью, можно поднакопить, да и домой - в свою хату. А кто тебе сказал, что здесь длинный рубль? - крикнул он, надвигаясь на него. - Ты сюда ходоков посылал? Если ты переселенец, ты должен был послать ходоков. Ходоки набрехали, с них и ищи. А если ты для наживы пришел, на черта ты краю нужен. У тебя работа на уме? У тебя нажива на уме. Отработать тяп-ляп, да и к дому. А если ты на новую землю селиться пришел, так земля здесь не вспахана и для тебя не засеяна. Сам вспаши, сам и засей. Первый год трудно, правильно. Зато второй год полегче. Ты вот фунт мяса в день требуешь. А ты к нему привык, к фунту мяса? Каждый день ел? У нас большие рабочие, настоящие рабочие… вот как, стиснув зубы, при всех недохватках, бьются за рабочее дело и не требуют. А тебе подавай. Раз пришел - подавай. Нет, товарищи, пока человек по-настоящему не станет относиться к труду, придет сюда не всурьез, не получится толка. Земля здесь ждет человека, она ему за труды в сорок раз отдаст… но только ты за нее серьезно примись, а не то что понюхал путину, длинным рублем не пахнет, фунт мяса не приготовили на день - и к дому, назад! Многие из вас до сих пор живут в палатках… холодно, сыро, другой раз тайфун навалится. А материалы лежат… пильщиков нет бревна распиливать. За малым, дело. А ты у себя, на своем дворе, тоже пильщиков ждал? Ты у себя дома и жнец и кузнец, если нужно. Что же, у нас здесь сто человек ловцов… да каких мужиков… квелый в ловцы не пойдет… а мы не можем своими усилиями распилить бревна, поставить жилища? Не найдутся среди вас такие, которые плотничье дело знают? Печников не найдется? И для кого стараться - для самих же себя. Если в три смены работать - мы в месяц все постройки закончим… и для основной работы ущерба не будет! Я так понимаю дело.
Его поддержали: "Правильно!", но раздались и другие голоса: "Ты сначала накорми, а потом работу наваливай. А то и на рыбе трудись, и дома́ сам себе сколачивай. Что мы - двужильные, что ли?" Вокруг снова зашумели и замахали руками. Микешин выждал.
- Товарищи, никто вас ни к чему не принуждает. У нас есть актив добровольно желающих. Имеются все чертежи. Конечно, в первую очередь получат помещения те, кто будет их строить.
Теперь больше всего неистовствовали женщины. На этот раз они обрушились на мужчин. "Мужики и получат… а мы в последний черед!" "А как же женщины… которые безмужние, которые с детьми?" Микешин предоставил ответить Гавриловой.
- Первый же барак, который будет построен, предназначается для женщин с детьми… это решение актива. Кроме того, главная задача сейчас - это улучшить наш собственный труд. Чем лучше труд, тем лучше и условия жизни. Товарищ Микешин сообщит сейчас о новых мерах, которые должны поднять наш труд.
Как обычно, эту молодую спокойную девушку, одну из лучших работниц на заводе, привыкли выслушивать, хотя и не без некоторого недоброжелательства. Слишком очевидна была разница в работе завода и промысла. Завод работал частично на экспорт. Экспорт требовал точности. Все было организованно, предусматривало сноровку и качество. Безостановочно от рук к рукам передавали конвейеры рыбу. Плохая сортировка, укладка, даже небрежная лакировка коробки - и коробка шла в брак. Давно уже был разрыв между этим рассчитанным точным трудом и нерасчетливым, плохо организованным трудом на лове. До сих пор всё еще на одинаковых, равных условиях работали ловцы. Труд не был оценен, заработок делился поровну. Никто и ни за что не отвечал. Суда уходили на лов и, отрываясь от берега, были предоставлены каждое своей судьбе. Начиналась сложная переделка труда. Прежде всего трудолюбивый ловец должен был получать больше того же, например, напористого, ленивого, всегда недовольного Матвея Головлева. Надо было разбить суда на звенья, поставить бригадиров, возложить на них ответственность за каждое звено…
Давно уже в этой массе ловцов обозначились в противоречиях две группы. Одна составлялась именно из тех, кто пришел за длинным рублем, с первого дня был всем недоволен, с первого дня смотрел назад. Было в этой группе и много местных: из Находки, из Ольги - в большинстве сыновья старожилов, рядчиков, пришедших в свою пору за наживой на берег. Многие из них были родом из ссыльнопоселенцев, из штрафованных нижних чинов гарнизонных батальонов, многие - из забайкальских казаков, переселенных в свою пору на Амур и бежавших к океанскому берегу. Несочувственно и подозрительно встречали эти ловцы каждое новое мероприятие. Были здесь, однако, и иные влияния, которые Микешин хорошо распознавал. Влияния эти шли и из бывших староверских хуторов, и из обжитых десятилетиями становищ вчерашних рядчиков, сбивавших артели из случайных людей, следовало также проверить тех, кого влекли на Дальний Восток окраинность, возможность отряхнуть вчерашние дела и поступки и надежда на нехватку в людях, заставляющую быть не очень разборчивым к каждому человеку.